8 января 2019Литература
173

Истоки и смысл русских запахов

Мария Нестеренко о книге Марии Пироговской «Миазмы, симптомы, улики…»

текст: Мария Нестеренко
Detailed_picture© Pierre de la Mesangere's Le Bon Genre

Книга Марии Пироговской — настоящее событие: во-первых, потому что это первое большое исследование запахов в культуре и истории российского общества, а во-вторых, Пироговская знакомит интересующегося читателя с не очень известной (широкому кругу) методологией — антропологией чувств.

Классическая антропология соотносила ощущения человека из «примитивного общества» и ощущения «белого человека», поворот к ощущениям произошел не так давно: на Западе — в середине 1990-х, а в России — только сейчас. Антропология чувств «направлена на анализ тех культурных значений, которыми “чувства как средства коммуникации и посредники нашего опыта и наших знаний о мире” обладают в том или ином обществе, и тех социальных кодов, которые “определяют, что представляет собой приемлемое сенсорное поведение, и указывают, что же значит чувственный опыт разного рода”». Именно эта методология содержит необходимый набор инструментов для изучения ольфакторного кода.

Книга «Миазмы, симптомы, улики…» анализирует не категории запахов, а принципы их выделения и осмысления российским обществом преимущественно во второй половине XIX века, но экскурс в более раннее время неизбежен. Такое трудноуловимое явление, как запах, оказывается точкой пересечения «личного» пространства человека и общественных дискуссий, связанных с гигиеной, различными эпидемиями. Пироговская показывает, что запахи тесно соединены с социальными иерархиями и способны демонстрировать определенные идеологические установки.

В книге можно выделить несколько подходов к изучению запаха: как медицинской проблемы (теория миазмов и борьба с ними, возникновение понятия «общественное здоровье», запах как симптом болезни) и как социального конструкта, когда запах становится признаком «своего»/«чужого» или отдельным высказыванием (об этом см. «Ольфакторное антиповедение: вариации и нормы»). Структура исследования задана понятиями медикализации («конструирование и истолкование явлений повседневной жизни в медицинском ключе») и общественного здоровья — концепт, возникший в пореформенной России.

© Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018

Материал, привлекаемый автором, чрезвычайно богат: это не только различные документы, лечебники, травники и пр., но также мемуарная и художественная литература, иллюстрирующая исследовательские выкладки Пироговской. Не только эгодокументы, но и тексты-современники способны точно фиксировать ольфакторные детали быта.

Теория миазмов, с которой начинается исследование, представляет собой специфическую модель, оформившуюся к середине XVIII столетия и использовавшуюся «для объяснения эпидемических болезней, но постепенно распространенную на прочие проявления нездоровья». Иными словами, причина и следствие меняются местами: дурные запахи способны влиять на здоровье людей, они «впитывались в тела людей и животных и производили отравляющее и болезнетворное действие». Теория зародилась в Европе, а в Россию попала в конце XVIII столетия и стала весьма влиятельной среди медиков. Каким образом миазмы действовали на человеческий организм? Вдыхая их, «человек принимал в себя некое болезнетворное начало, из которого затем развивались гнилокровие и различные эпидемические болезни». Эта теория связывала возникновение болезни, прежде всего, с климатом (переменами в воздухе) и средой обитания. Лучшим способом борьбы с заразой считалось проветривание жилища, однако «в течение ста лет врачи, рекомендуя антимиазматическое проветривание, сетовали на повсеместную боязнь свежего воздуха и сквозняков, которая приводила к тому, что все окна и двери тщательно закрывались». Хуже всего приходилось детям, чьи комнаты почти никогда не проветривались: считалось, что нежные детские организмы особенно чутки к уличному воздуху. Пироговская приводит замечательный эпизод из воспоминаний Софьи Ковалевской:

«Гувернантка-француженка не может войти в нашу детскую без того, чтобы не поднести брезгливо платка к носу.

— Да отворяйте вы, няня, форточку! — умоляет она няню на ломаном русском языке.

Няня принимает это замечание за личную обиду.

— Вот что еще выдумала, басурманка! Стану я отворять форточку, чтобы господских детей перепростудить! — бормочет она по ее уходе».

«Здоровой» альтернативой проветриваниям считались всевозможные курительные смеси, которыми нужно было обрабатывать помещения.

Усвоение нового бактериологического знания в России было неторопливым; мощным толчком становятся Великие реформы, в пореформенное время появляется понятие «общественного» здоровья, понятие «миазмы» «из сферы профессиональных дискуссий постепенно переходит в сферу публичного интереса», пишет Пироговская. «Не последнюю роль <…> сыграли как связь гигиены с идеями прогресса и цивилизованности, так и общий процесс медикализации повседневности».

Ольфакторный код приобретает социальную и расовую окраску. Европа связывается с чистотой и прогрессом, «азиатчина» — с грязью и эпидемиями. Соответственно, различными кодами обладали и сословия в России. Дворянству приписывалась особая чувствительность, отсюда предписание «беречь органы чувств — и, прежде всего, вкуса и обоняния — от излишних впечатлений». Пироговская приводит яркий пример корреляции между сословной принадлежностью и чувствительностью из одной популярной брошюры об употреблении хлористых соединений в целях дезодорации помещений:

«В прихожих, людских, кухнях и прочих местах, “куда входит часто простой народ, наиболее по неопрятности и неосторожности своей распространяющий прилипчивые болезни”, надлежало ставить по одной-две тарелки с хлорной известью, чтобы был “ощутимый запах хлора”. В приемных, “куда входят многие сторонние люди” (но уже не вхожие в социальные низы), дозу уменьшали…»

Даже сами дезодорирующие средства увязывались с социальным статусом.

Поворотным моментом в этом отношении стали 1830-е — 1850-е годы, когда жанр физиологического очерка и фельетон начали заимствовать из медицины «навык объективного описания»: это спровоцировало более пристальное внимание к «телесному габитусу различных чинов». Это, в свою очередь, формирует представление о запахе «другого». В качестве таковых оказывались крестьяне и представители городских низов. Именно они привлекали наибольшее внимание гигиенистов: «сезонных рабочих часто считали главными источниками антисанитарии и упрекали в преступном пренебрежении гигиеной и — буквально — порче воздуха <…> Все, что так или иначе порождало невыносимые для просвещенного наблюдателя миазмы <…> объявлялось нездоровым и противным гигиене и прогрессу». Попытки специалистов улучшить качество жизни «низов» чаще всего встречали отпор. В медицинской прессе беднейшие классы сравнивались журналистами с пороховой бочкой; «тем самым эпидемиологический язык сращивался с политическим».

«Иные» определялись не только по социальному, но и по гендерному признаку. Женское тело — исходный объект изучения женщины в XIX веке: способность к репродукции использовалась как аргумент близости женщины к природе, что «подталкивало» к необходимости большего контроля над женским организмом. Пироговская пишет: «женский организм представал более подвижным, изменчивым, мягким и слабым из-за большей тонкости фибров и нервов». Это делало женщину более чувствительной не только к неприятным запахам, но и к влиянию выбранных духов. Правильно или неправильно подобранный аромат мог влиять на успокоение нервов или, наоборот, распалять женскую чувственность (что, само собой, было нежелательно).

Запах — это показатель не только болезни или здоровья, «своего» или «чужого», но и того, как общество видит, точнее, чувствует хорошее или плохое в ольфакторном поле. Все это и старается осветить в своей новой книге Мария Пироговская.

Мария Пироговская. Миазмы, симптомы, улики: запахи между медициной и моралью в русской культуре второй половины XIX века. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. 392 с.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202353415
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202337281