29 августа 2018Литература
158

Театр абсурда на самой маленькой сцене

Борис Шапиро о поэзии Герты Мюллер

текст: Борис Шапиро
Detailed_pictureГерта Мюллер на поэтическом фестивале в Эрлангене, 1987© AP / East News

Летом 2018 года латвийское издательство Literature without Borders выпустило два тома стихов Герты Мюллер — знаменитой писательницы родом из румынских немцев, лауреата Нобелевской премии по литературе. Книгу «Как даме жить в пучке волос» перевел Алёша Прокопьев, книгу «Бледные господа с чашечкой кофе в руках» — Борис Шапиро. Мы публикуем заметки Бориса Шапиро о поэзии Герты Мюллер.

Все слова в поэзии Герты Мюллер вырезаны из газет и журналов. Может быть, это значит, что они уже существовали до стихотворения, эти слова, что они не новые, не только что родились, может быть, они были уже всегда? Может быть, они были заперты в этих газетах и журналах и теперь освободились?

Каждое слово отдельно, говорит само за себя, помнит свою историю и не поддается целому текста, не хочет отказаться от себя ради всех вместе. Похоже, слово — человек в обществе, который тихо сопротивляется, не дает переделать себя в маленького человечка-гаечку или человечка-винтик.

Газеты при социализме — модель общества, каждое слово в них — проводник официозной идеологии: не только как говорить — как мыслить, как улыбаться. Газета, разъятая на поэтический текст коллажа, получает лицо, превращается в человека. Гаечка становится человеком и винтик делает человеком тоже.

Мы, кто жил еще в то время, не читали газет добровольно. Но следили за тем, чтобы газеты с портретом вождя и даже вождишки не попадали на гвоздь в туалете, туда, где газета ждала заменить собою несуществующую туалетную бумагу. Так и жила вся страна, и седалищный орган был подчистую начитан. И Румыния так, и Россия. Употребление портретов официальных лиц, а также государственных символов в гигиенических целях считалось государственным преступлением.

Стихи Герты Мюллер, на первый взгляд, в каноническом смысле и не стихи вовсе. Не случайно они и не написаны, и не напечатаны. По большей части они склеены из цитат. Причем они являются двойными коллажами. Все слова наклеены, они вырезаны из газет или журналов, но никогда — прямо из книг. Многие ее фразы из этих слов — прямые или усеченные цитаты из рекламы, из речей политиков или из того, что она относит к мистике, как, например, цитаты из Целана, Ионеско или Камю.

Ее позиция внутреннего протеста переросла в поэзию абсурда и местами доведена до жанра абстрактного анекдота, гиперболизирующего абсурдность видимого бытия. Тем самым Герта решает на свой манер основную поэтическую задачу, а именно — пытается найти форму, чтобы высказать невыразимое и сделать его понятным благорасположенному читателю, даже когда он — современник.

Демонстрация абсурдности имела ту же функцию, что и анекдот: узнавание себя и включение себя и обстоятельств своей больной жизни в более или менее здоровую картину мира. И анекдоты, и другие формы абсурдного искусства помогали сохранению психосоциального здоровья как общества в целом, так и его отдельных членов.

Абсурдность текста создает особенные возможности коммуникации между автором и читателем вопреки постоянному присутствию цензора. В противоположность адресату цензор весьма быстро устает читать кажущуюся белиберду, и его взгляд хуже различает острый смысл, спрятанный, как правило, ближе к концу стихотворения.

...как часто я думаю о брате, что в тюрьме?
А я — ты разве с ним знаком? Он говорит,
совсем случайно,
не-на-ро-ком.

Даже знакомство с человеком, находящимся в тюрьме, уже бросало тень на социальную и политическую благонадежность гражданина.

Или как сказать, что подписание вымученного битьем или другими пытками протокола равносильно вынужденному самоубийству? А вот как: к концу будто бы бредового стихотворения:

...и протянул мне клок бумаги
папиросной как протокол в котором там где подпись
должна стоять там был прыжок в окно.

Или вот из стихотворения, которое могло бы называться «Генерал всмятку»:

...пусть сердится Москва когда
ее обслужат свидетельством о смерти
в киоске на плацу для приземленья вертолетов а...

Значительная часть стихотворений Герты Мюллер в книге «Бледные господа с чашечкой кофе в руках» представляет собой одиннадцатистрочную строфу с нерегулярной внутренней рифмой, напряженно варьирующим ритмом и с массой цитат и иносказаний. Герта Мюллер и по форме стихотворений, очевидно, продолжает древнюю традицию «шифрованной» поэзии, когда текст доступен всем, а содержание понятно только посвященным.

У одиннадцатистрочника своя традиция, уходящая в глубь веков — начиная с так называемой Вавилонской теодицеи первой половины XI в. до н.э. Два десятка одиннадцатистрочных строф в этой древней поэме-диалоге, обличающей несправедливость мира, полного страданий невинных, образуют акростих с именем автора: «Я — Эсагилкиниуббиб, заклинатель, чтущий бога и царя». Крамола в том, что Эсагилкиниуббиб чтит бога и царя, а не бога-царя, отрицает неделимость царя и бога, то есть божественность царской власти.

Рассмотрим подробнее один типичный, хотя и не одиннадцати-, а четырнадцатистрочный, пример.

Hinter der Sackgasse steht
der Himmel durchsichtig wie
der Glaskasten einer Kinokasse
aber das ist nicht wichtig
wichtiger ist spät abends
der Buchhalter der auf dem Parkplatz
hin und her spaziert er buchstabiert
mechanisch den einen Satz den sowieso
kein Mensch versteht außer in der
Mitte
        Herr Inspektor bitte kommen
        Sie vis-à-vis ins Fettbüro mir hängt
        am Ohr ein Bürstenetikett das
        ist aus Südtirol.

За тупиком висит прозрачное
небо как застекленная касса
кинотеатра но это неважно
намного важнее бухгалтер
он ходит туда-сюда поздно вечером
по парковке и произносит
механически по буквам
фразу которую все равно
никто не понимает разве что
в середине
         Господин инспектор подойдите
         пожалуйста там напротив в жир-бюро
         а то у меня на ухе висит этикетка от щетки
         из Южного Тироля.

«За тупиком»: тупик, смерть, безнадежность, положение, из которого нет выхода. «Небо» усиливает понимание «тупика» как смерти: пересекается «прозрачная» граница посюстороннего. «Прозрачное небо как застекленная касса» напоминает серию анекдотов о том, как некто умер и оказался в зале с очередями, ведущими к окошкам застекленных касс. За каждым окошком сидит чиновник небесной канцелярии и задает только один вопрос. В зависимости от ответа он посылает очередника в следующую кассу направо или налево, и так до тех пор, пока не определится, идет умерший в ад или в рай. Такое вот бинарное дерево принятия решений.

© «Literature without borders»

«Но это неважно намного важнее бухгалтер...» — конкретный человек важнее того, что мы думаем о мироустройстве, и уж, во всяком случае, живой человек важнее обустройства потустороннего мира. Он «ходит туда-сюда по парковке», как сумасшедший, по площадке, на которую привозят что-то или кого-то (в социалистической Румынии частных машин было настолько мало, что парковок для них просто не было), — ходит свободно, значит, он не из тех, кого привозят, но работает где-то возле них и знает, что тут происходит. А может быть, он вовсе и не сумасшедший, а просто вне себя от страха.

В середине безумной фразы бухгалтера стоит «жир-бюро» (Fettbüro) — неологизм, выражение, на первый взгляд, непонятное и в оригинале. Это может быть офис некоего Фета или бюро по учету жира, но и бюро по сбору и переплавке жира (человеческого?) на мыло. Румыния никогда не доходила до использования трупного материала как вторичного сырья, скорее всего, потому, что производила трупы в масштабах, недостаточных для промышленного использования. Но в этом преуспевали в лагерях уничтожения немецкие фашисты. А тоталитарное сознание столь же интернационально, сколь и борьба за мир во всем мире: не просвещение, а именно борьба.

Бухгалтер, таким образом, вежливо обращается к полицейскому, который следит за порядком на парковке. То есть бухгалтер все-таки не совсем сумасшедший, и его поведение в некотором смысле даже рационально. Он вызван в это самое жир-бюро, но не знает зачем — то ли для учета новых поступлений, то ли для исправления какой-то ошибки, то ли в качестве материала для дальнейшей переработки. Для охранника-полицейского зайти в жир-бюро ни в каком отношении не опасно.

«Этикетка от щетки из Южного Тироля» висит на ухе у бухгалтера, потому что с ним, наверное, такой щеткой что-то делали. Для понимания этой метафоры полезно знать, что Румыния щеток для чистки унитазов сама не производила, а закупала их на всю страну у фирмы «Бломус» в Южном Тироле. То, что этикетка от щетки висит на ухе у бухгалтера, означает, скорее всего, что он подвергся прочищению мозгов через ухо щеткой от унитаза. Это эквивалентно русскому выражению «промывание мозгов», отчего вполне можно сойти с ума.

Проблема страдания невинных в наше время и есть, пожалуй, главная, стержневая тема книги стихов Герты Мюллер «Бледные господа с чашечкой кофе в руках». В ней используются все накопленные в мировой литературе средства сообщения о невыразимом или о том, что под угрозой лишения свободы и жизни не имеет права быть выражено.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320744
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325855