10 октября 2017Литература
131

А вот в политику мы никогда не вмешиваемся

Сергей Сдобнов о книге избранных стихотворений Арсения Ровинского

текст: Сергей Сдобнов
Detailed_picture 

В издательстве «НЛО» вышла книга избранных стихотворений Арсения Ровинского «Незабвенная». Сегодня можно с уверенностью сказать, что тексты Ровинского — одни из самых загадочных и непрозрачных в современной русской поэзии.

Многие герои Ровинского ведут себя как типичные путешественники, автор с 1991 года живет в Дании, чаще всего они — в движении: по земле, территории собственной/чужой памяти или новостной ленте, которая все чаще напоминает бикфордов шнур. Есть ли история у этих номадов — тех, кто везде «не дома»? Что нам вообще известно о случайных людях, мелькающих в нашей жизни? Именно такие незнакомцы и населяют новую книгу Ровинского. Их география не поддается фактчекингу, читатель почти ничего не знает о прошлом «Юрика», «Кати», «Вячеслава Георгиевича» и других, чьи имена и рассказы вспыхивают и гаснут в конце стихотворения:

я и сержант Абрамович забаррикадировались вокруг
неправдоподобно много стреляных гильз слышно
как во дворе лимузин с друзьями невесты медленно
разворачивается

вот как закончилась свадьба
на которой Стася связала себя узами брака
с Виктором Вячеславовичем

Но если о пространстве, в котором действуют эти герои, известно немногое, то о времени их жизни мы можем говорить с большей уверенностью — это быстротечная медиареальность. На страницах «Незабвенной» вещи, следуя примеру новостей, умирают на следующий день: «свежие булочки остаются на завтра / но назавтра они уже несвежие милочка / так что лучше опять приходите к нам завтра». В самом начале книги как часть пейзажа упоминается телебашня — незыблемый транслятор государственной повестки по всей территории вещания; эта башня «для каждого воина священное кто за 1-й канал жизнь отдал». Война в «Незабвенной» (этот эпитет применяется именно к башне) идет за информацию, по сути, за эфирное время. В своих текстах Ровинский предлагает свою информационную повестку, создает помехи для любого сообщения, в котором говорит кто-то один.

© Новое литературное обозрение, 2017

Поэт включает почти в каждое стихотворение фигуру рассказчика; тот всегда говорит о тех, кого лично знает, или о событиях, в которых принимал участие. Читатель становится свидетелем этой речи «со стороны», воспроизводящей нарративные конструкции личного характера: дневниковую запись, прочитанную вслух, ненаписанные, неотправленные или не дошедшие до адресата письма, внутренние монологи. Так, из уст «друга детства» мы узнаем о назначении кого-то министром здравоохранения:

«заберёт все деньги и свалит» вот
как мои друзья охарактеризовали Виталика
но это всё-таки однополчанин есть фотографии где
мы на броне загораем и Толя ещё живой

да и не было никого
кто мог бы просто всё бросить и стать министром
здравохранения

Воспоминание, обволакивающее официальную новость, позволяет Ровинскому очеловечить информационный поток и показать событие со стороны живого, причастного человека, пусть анонимного, наивного, но и не говорящей головы: «горсовет мы не брали / а прокуратуру города тем более мы не брали мы / только рты открывали и в объектив смотрели просто делали как нам сказали но оказалось что всё / сложнее».

Эти строки интонационно напоминают текст Марианны Гейде о бесправности, культуре забвения и контроля: «меня катали на карусели, меня тошнили, / меня качали и пели, / не пеленали, не мыли, роняли, / не поднимали и пели, / потом убили и пели, / наверно, меня любили. / и в землю не закопали, / и надпись не написали, / засыпали мной других, а меня другими. / даже не дали имя».

Герои Ровинского если и говорят за «себя», то чаще в этих текстах встречается не «я», а «мы». В них идет речь о тех, кому не дали голоса/права, эфирного времени; чаще всего это истории, разъясняющие не как «все было на самом деле», а что лично говорящий (не) делал, а за что несет ответственность. Вместе с исповедальной интонацией через все тексты Ровинского проходит извилистый след насилия: одного из персонажей, скорее всего, убьют, другому «его высочество господин президент / очень точным движеньем сломал <…> руку». Насилие не всегда выражается прямо, чаще всего возникает угроза, намек на то, что не следует делать, если попадаешь в «места где лучше не говорить по-русски а есть и такие где лучше совсем молчать». Негативные конструкции и маркеры национальности, смешанной с идентичностью, сопровождаются у Ровинского постоянными отсылками к давящей нормативности, в основном коммуникативной. Главная опасность скрывается в притяжательном местоимении «наш» — все жители «незабвенной» страны должны понимать, что частота употребления этого слова и делает их «своими».

у Петрова была квартира
в самом сердце русского мира
«Умираем!» — сказал Петров
был я молод и не готов
умирать заодно с Петровым
но дожив до седых годов я бы умер
честное слово

Деление на своих и чужих, которое особенно ярко ощущается в национальных и тоталитарных государствах, Ровинский показывает, критикуя концепт национального государства, а заодно обращается к программным текстам Сергея Гандлевского. Классик неподцензурной поэзии в СССР апеллировал в этих стихах к духоте политического ряда, к невозможности высказываться о внешних событиях публично и обращению к внутренней жизни как внешней. Своим обращением к проблемам внутри советского опыта/мира Ровинский показывает их незаконченность, нерешенность ни для него как эмигранта, ни для русскоязычной поэзии в целом — железный занавес сменился медийным.

дядюшка Алисолтан расскажи как брали Москву как струилась кровь
по лицу гяура
как у нас теперь получается пять а иногда даже восемь в день
спасибо за то что теперь можно просто заснуть
в собственной парикмахерской
заснуть навсегда на красивом линолеуме
в харьковской парикмахерской
как раз когда посетители начинают звонить и звонят звонят

Единственным домом для героев Ровинского становятся зоны недолгого пребывания — «не-места», в которых совмещаются пространственные и временные координаты. Если учесть, что пока Москву не «брали» мусульманские армии, первые строчки приведенного выше стихотворения напоминают прогноз, альтернативное будущее или сновидение. Впрочем, если представить, что говорит мусульманин, который уже находится в «русском мире», то текст превращается в историю восстания Других в сердце империи. После этого стихотворения идея создания единого учебника по истории встает в один ряд с гипотезами о плоской Земле.

Арсений Ровинский. Незабвенная. Избранные стихотворения, истории и драмы. Предисл. А. Конакова. — М.: Новое литературное обозрение, 2017 


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320737
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325848