«Телеграм-каналы о литературе — это замечательно, но вокруг должны быть устойчивые конструкции»

В начале ноября прошла X Красноярская ярмарка книжной культуры (организатор — Фонд Михаила Прохорова). КРЯКК, которую в этом году посетило более 60 тысяч человек, давно вышла за рамки регионального книжного фестиваля и отображает все, что происходит в России как с литературой, так и с другими видами искусства. COLTA.RU расспросила Елену Макеенко, куратора интеллектуальной программы X КРЯКК, обозревателя сайта о книгах и чтении «Горький» и сооснователя сибирского интернет-журнала «Сибурбия», о диалоге традиций и современности, особенностях и нерве литературной премии «НОС», электричестве в литературной критике и мировом заговоре переводчиков.

— В разные годы на КРЯКК обсуждали то локальную идентичность, то города и их возможности, то «карту Родины» и травелоги. Тема книжной ярмарки в этом году — «Современность как диалог с традициями». Почему она была выбрана, в чем ее основной нерв?

— Тему выбирал экспертный совет Фонда Прохорова во главе с Ириной Дмитриевной, и я не могу ответить на твой вопрос за них, но вообще мне кажется, что актуальность этой темы очевидна. Есть борьба за традиционные ценности и против современного искусства в широком смысле — есть потребность давать ей терпеливый, содержательный отпор, чем в последние несколько лет все адекватные люди в культуре и занимаются. Если разбирать на микротемы, то, во-первых, традиция — это не что-то единое, а большой набор разных устоявшихся практик. Во-вторых, каждая традиция когда-то была новацией и принималась в штыки точно так же, как то, что происходит в искусстве сегодня. Ключевое слово здесь, на самом деле, — «диалог». Только в диалоге, в коммуникации можно наладить связь. Наверное, продемонстрировать связь между тем, что предстает как ложная оппозиция, а заодно и единственный работающий инструмент налаживания связи было главной целью КРЯКК этого года.

Мне кажется, за 10 лет КРЯКК так или иначе приучила публику (а на ярмарку приходит больше 50 тысяч человек) к тому, что вот сейчас ты на пять дней попадаешь в непривычную для себя ситуацию активной коммуникации, бесперебойного получения информации и выходишь из нее немного другим, обновленным. Как Бахтин говорил, жить значит участвовать в диалоге. Вот КРЯКК об этом напоминает каждый раз, а в этот раз, может, чуть более настойчиво. Потому что общество, неспособное вести диалог внутри себя, — это как рыбки в аквариуме. Плавают и плавают. А потом могут сожрать друг друга.

Если говорить непосредственно про «нерв», то у нас в последний день ярмарки прекрасная история случилась. Выступал режиссер Андрей Смирнов, который приехал представить свою книгу «Лопухи и лебеда», но, само собой, полтора часа отвечал на вопросы зала про жизнь. И вот остается последний вопрос, встает женщина и говорит: «Андрей Сергеевич, на ярмарку привезли спектакль современного режиссера Константина Богомолова “Гаргантюа и Пантагрюэль”, мы пошли с дочерью, а там порнография! Как вы относитесь к тому, что ТАКОЙ спектакль показывают на КНИЖНОЙ ярмарке?» И прекрасный Андрей Сергеевич отвечает: «Не могу судить произведение, которого я не видел, но, по-моему, лучше порнография, чем пропаганда, что нам показывают по телевизору». Вот где-то здесь, между восприятием современного искусства как чего-то непотребного и непотребностью, которую показывают по ТВ, и есть место правильного книжного фестиваля, по-моему, — здесь и надо вбивать клин, вставлять домкрат, закачивать воздух.

— В последний год в книжной среде как будто началось оживление: появилось множество телеграм-каналов про литературу и книги, сайт «Горький», появляются новые книжные фестивали. Такое ощущение, что сообщество критиков, издателей, журналистов понимает: книжная культура находится в такой кризисной точке, из которой нужно срочно выбираться, иначе совсем плохо.

— Одна из моих любимых идей про это все выглядит очень просто: культура выдавливается из СМИ, издания пытаются экономить за ее счет, культурные проекты глохнут по разным причинам, но как только возникает вакуум, он начинает притягивать, засасывать или как там это происходит с точки зрения физики. Потребность в культуре становится острее в момент ее нехватки — и происходит какая-то активность. В последнее время так много говорили о том, что кризис убьет чтение и все сопутствующие продукты, что начался обратный процесс — по-моему, дело в этом.

Вот сколько текстовый контент в соцсетях пытались хоронить? А Телеграм стал социальной сетью для тех, кто любит читать, при этом, прошу заметить, модной сетью, со своими звездами, с новыми технологическими фичами. Там во главе угла стоит текст, а видео и аудио «заходят» плохо — это уникальная ситуация, про нее стоит всерьез подумать. Стали появляться открытые гуманитарные платформы вроде «Сигмы». Крупные медиа закрываются, а маленькие, почти маргинальные проекты типа «Крота» или «Дистопии» запускаются как будто вопреки здравому смыслу. Недавно на FurFur выходил материал о DIY-библиотеках, которые люди организуют своими силами. В основном это левые инициативы: библиотеки состоят из книг по теории анархизма, феминизма, экологического активизма — но это инструмент, который может использовать любой. Не знаю, можно ли это назвать трендом, но это тоже важный сигнал, это инициатива снизу, и она говорит: если вы — ответственные за наше развитие — не будете выполнять свои обязанности, мы сделаем все сами вам назло.

Появился «Горький», для которого теперь пишут примерно все, это огромное счастье, и им мы обязаны Борису Куприянову, одному из главных вообще локомотивов книжной культуры в стране. И важно не только то, что теперь есть СМИ, говорящее исключительно про книжки, а еще и то, что другие СМИ стали пытаться составить ему конкуренцию, стали писать о книгах больше. Наконец, вот сейчас мы разговариваем для Кольты, которая не только живет на средства читателей, но и делает это красиво, уверенно, потому что читатели есть. В общем, это сообщество не убьешь и не закопаешь, оно будет прорастать, потому что это в нем генетически заложено.

— На ярмарке были лекции о роли литературной критики, о вызовах, с которыми она сегодня сталкивается: разделы культуры в СМИ уходят, книжных рецензий мало, зато появляются телеграм-каналы о литературе и сервисы, рекомендующие тебе, что читать. Нужны ли сегодня литературные критики?

— Наверное, я должна представлять какую-то прогрессивную молодежь, которая топит за уберизацию контента, но у меня довольно консервативный взгляд на критику. Я совершенно не считаю, что профессиональная литературная критика может быть заменена блогерами и тем более рекомендательными сервисами. Мне кажется, чтобы говорить о том, как та или иная литература вступает в диалог с нашей реальностью, какие она транслирует актуальные смыслы, ты не можешь прийти с улицы. То есть можешь, но не прямо в шубе с мороза, а как-то постепенно. У нас с институтом экспертизы и так все плохо, а в литературе экспертом считает себя каждый первый, поэтому лично мне как читателю важно понимать, что вот это — просто отзыв, а вот это говорит критик, у него есть опыт, профессиональный бэкграунд, статус, который в моих глазах дает ему площадка, где он высказывается. Я, например, пишу про книжки какое-то количество лет, но критиком себя называть не решаюсь — для меня это очень важная номинация, ее нельзя себе присвоить самостоятельно, доверие читателя к тебе должно на чем-то основываться.

По-моему, для того чтобы люди могли ориентироваться в культурном пространстве, критика просто необходима. Не потому, что критикам непременно надо верить, но потому, что каждый из них — ориентир. Телеграм-каналы о литературе — это замечательно, я их тоже люблю, но должны быть какие-то верстовые столбы, маяки, вышки, какие-то устойчивые конструкции, и этими конструкциями должны быть критики. И тогда вокруг них, между ними, вместе с ними может существовать читательская социальная сеть.

— И сколько у нас этих «столбов» на всю страну?

— Есть более популярная критика, есть академическая критика... Людей, которые пишут в толстые журналы, больше, но их не так хорошо знают; с другой стороны, многие «академические» критики скажут, что всем известные Галина Юзефович, Анна Наринская, Константин Мильчин, Александр Гаврилов, Лев Оборин, которых мы привозили на КРЯКК, — специалисты другого профиля. Вообще я думаю, что самый правильный критерий разделения — это не площадка или стиль, а отношение к читателю. «Популярные» критики повернуты к читателю лицом, они говорят: «Все, кто слышит меня сейчас, почитайте этот роман, он отличный» или «Вот это очень плохо, и по возможности этого избегайте». Академическая критика в массе разговаривает с кем угодно — с самим произведением, с историей, с коллегами, — но не с читателем. Это чаще всего такой филологический разговор о том, как устроено произведение, какой оно поднимает мощный историко-литературный интертекст, какое значение это имеет для развития вот этой конкретной традиции… Это все непрофессиональному читателю не помогает. В общем, столбов много, но не от каждого из них провода идут к домам и дают свет. Некоторые столбы замкнуты между собой, электричество между ними ходит, но, чтобы получить его, надо допрыгнуть. И это проблема.

— В этом году на ярмарке было много лекций и круглых столов про художественный перевод, который все чаще обсуждают писатели, критики, практикующие переводчики то в связи с дискуссией о качестве перевода «Края на вылет» Пинчона, то в связи с «проклятым» вопросом, кто будет переводить свежего «Гарри Поттера и проклятое дитя». А готов ли простой читатель вникать в эти разговоры? Нужно ли это ему? Интересно, что показывает ярмарка.

— Сейчас тема перевода ужасно интересная, потому что переводчики — злостно недооцененные специалисты. Так исторически сложилось, что в голове не находящегося в каком-то специальном контексте читателя нет мысли о том, что иностранная книга, которую он читает по-русски, в значительной степени создана не автором, а переводчиком и это имеет очень большое значение. В последнее время представление о том, что про переводчиков надо думать и говорить, упоминать их в рецензиях и интересоваться их мнением по поводу книжки, действительно стало проявляться. Видимо, это произошло благодаря просветительской деятельности неутомимых Виктора Сонькина и Александры Борисенко и благодаря тому, что переводчики вроде Алексея Поляринова, Анастасии Завозовой присутствуют в информационном поле как эксперты, рассказывают про книги.

Сейчас разговор о переводе как о важном феномене культуры — сегодняшней, касающейся каждого читателя, а не только историков литературы, — стали вести громче. Поэтому нам показалось своевременным предложить эту тему на ярмарке, причем развернуть ее широко. Переводчики, которых мы привезли на КРЯКК, — настоящие звезды в своей сфере. Сонькин и Борисенко, Вера Мильчина, Елена Костюкович читали лекции, вели мастер-классы, и на эти события люди ходили толпами. Стояли, когда стульев не хватало! Я даже не ожидала, что мы настолько угадали момент; это, наверное, мое самое сильное впечатление от ярмарки. Мне очень жаль, что не удалось уговорить приехать Завозову, она бы, наверное, стадион могла собрать.

— Разговор про перевод — это ведь не только про язык, но еще и про литературную традицию, в частности, традицию ХХ века, когда сформировалась советская школа перевода. Мне кажется, на своей лекции о том, как в Советском Союзе переводили британскую детскую литературу, Александра Борисенко перевернула наш детский мир вверх ногами. Многие ли из нас знают, что у Милна сова из «Винни-Пуха», которую мы знаем по мультику как умудренную тетю в шляпе, — это на самом деле мальчик?

— Думаю, здесь важнее не про литературную традицию, а как раз про то, что многие наши представления о мире формируются через книги и соответственно зависят от переводчиков. Бесконечные анекдоты о том, как советские переводчики обращались с культурными реалиями Запада, как в их переводе герои наливали в мартини оливковое масло вместо того, чтобы положить оливку, — это всегда весело. Но вообще-то только задумайся: как много информации, которую большинство населения получает только в переводе? Ладно английский, европейские языки и страны, до которых легко доехать, но есть же и более экзотические культуры. Если бы существовал какой-нибудь мировой заговор переводчиков, они могли бы начинать и заканчивать войны! В общем, уважение к переводчикам — в каком-то смысле залог нашей информационной безопасности и психического здоровья, не стоит об этом забывать.

— В связи с прошедшей ярмаркой, конечно, хочется спросить и про премию «НОС». Прошли дебаты, жюри и эксперты укоротили лонг-лист до шорт-листа. «НОС» — относительно молодая премия. Вписывается ли она в один ряд с «Большой книгой», «Нацбестом» или Русским Букером и чем она выделяется на их фоне?

— «НОС», безусловно, вписывается в ряд крупных премий, она вообще-то и есть крупная премия. И мне она, кстати, нравится больше других. У нее есть два несомненных достоинства. Во-первых, она пытается искать новое, даже если ей это плохо удается на каких-то этапах, в то время как другие названные тобой премии про это не то что не думают, а в основном чураются новизны. Во-вторых, «НОС» проходит в форме открытых дебатов, и это вообще самое главное, что в этой премии есть. Я с удовольствием каждый год смотрю красноярские и московские дебаты, потому что это как полнометражные эпизоды любимого сериала. Сюжет такой: девять персонажей, которые от серии к серии частично меняются, на два часа оказываются в одном пространстве и должны решить, что такое русская литература в этом году. Немножко не хватает декораций, типа они заперты в подвале или застряли на необитаемом острове — тогда бы это могло длиться не часами, а днями, но в целом это гениальное реалити-шоу.

Мы ведь понимаем, что любой лонг- и шорт-лист, любой результат любой премии — это совокупность плохо предсказуемых субъективных факторов. Книжки в этом году написаны вот такие, номинированы такие, жюри вот такое — давайте решение. Но только «НОС» показывает, как это происходит, к нему даже при самых странных результатах у меня лично меньше претензий, потому что ты видишь, что там живые люди бьются за какой-то общий результат в условиях, заведомо для консенсуса не располагающих. Дебаты «НОСа» — это идеальный образ современного русского литературного процесса, их студентам филфаков надо показывать на парах, чтобы они себе реальность представляли.

— В этом году среди экспертов и жюри были новые люди, в частности, Борис Куприянов и Антон Долин, которого все знают как кинокритика. Как вам кажется, новый экспертный состав «НОСа» сильный? И интересно, какие темы были на острие дискуссии в этом году. Те, кто слушал дебаты, сказали, что они снова были эмоциональными и бурными.

— В этом году состав жюри и экспертов гораздо сильнее и, не побоюсь этого слова, приятнее, чем в прошлом. В прошлом году случилось так, что премию вроде как решили сделать более читательской — сократить количество профессиональных филологов и критиков, но в итоге за столом частично оказались люди, совсем уж к своей роли не готовые или, извините, непригодные: голос Николая Ускова у меня до сих пор в ушах стоит. В этом году баланс куда лучше, и приглашение Долина и Куприянова — по-моему, отличное решение. Это очень умные и честные люди, чуждые всякого позерства, и, наверное, когда в прошлом году Прохорова говорила о более «читательском» жюри, она на самом деле имела в виду кого-то вот такого.

Что касается тем, то основной была все та же, что и прежде: где, черт возьми, новая словесность и новая социальность? Почему современные писатели никак не хотят говорить о современности? По моим ощущениям, жюри было к авторам беспощаднее, чем обычно, но, с другой стороны, их можно понять. Литературный год выдался не очень урожайным, и если бы не стандартная процедура премии, то разумно было бы сразу составлять шорт-лист, а не собирать в длинный список заведомо слабые позиции, чтобы потом их выкидывать ради пищи для обсуждения. Опять же — хорошо, что были дебаты. Здесь хотя бы честно говорили: мол, да, вот эти книжки нужны только затем, чтобы поговорить, зачем они вообще пишутся, а вот эта — чтобы показать, что новая словесность вроде бы и есть, но радости она никому не приносит. Я мечтаю увидеть такой же разговор жюри остальных больших премий, чьи шорт-листы или не поддаются анализу, или выглядят так, как будто их на десять лет вперед роботы составили.

— Во время ярмарки на Музейной ночи «Разговоры за полночь» прошел финал Всероссийского поэтического слэма, в котором победил Александр Вавилов. В чем сила слэма, почему растет его популярность? В Красноярске на таких мероприятиях всегда много людей.

— Почему растет популярность слэмов сейчас, я не знаю — это надо спрашивать у их организаторов, Екатерины Троепольской и Андрея Родионова, им по всей стране виднее. Но вообще есть какая-то общая тенденция для всех жанров условного стендапа: люди упорно приходят слушать комиков, чемпионат по чтению вслух «Открой рот», поэтический слэм, и мне видится во всем этом какая-то общая идея, которую я никак не могу выловить из воздуха и сформулировать. Человеческое общение за пределами интернета, что ли? Живые эмоции? Накал страстей по поводу чего-то вне политических событий?

Сам по себе слэм — это отдельная форма бытования поэзии. Есть люди, которые книжку со стихами не будут читать, а на слэм придут, потому что там угар, там есть соревновательный дух, там можно голосовать карточками, бросать в соседа, с которым ты не согласен, пивной кружкой, и все это за поэзию. Но, конечно, это очень автономная история: если и есть связи между слэмом и любыми другими видами поэтической жизнедеятельности, то они скорее — редкое исключение.

— Как прошел финал слэма на Музейной ночи? Кажется, было возмущение, что поэты слишком много матерились.

— Как говорит Андрей Родионов, «слэм — это не литературное мероприятие, а бескомпромиссная битва». Так что все было в рамках жанра. У слэма, по большому счету, всегда своя аудитория, это ведь батл, там нечего делать людям, которые хотят, чтобы все было тихо и мирно. В прошлом году, например, финал слэма проходил прямо в пространстве ярмарки, прошел очень странно, и результаты были досадными. Отсутствие правильной атмосферы его ломает. В этом году финал проходил в Красноярском музейном центре, там, конечно, очень живо, жарко, ну и, так бывает, несколько выступающих от восторга переборщили с алкоголем перед своим выступлением, что им не помогло, конечно. Но в итоге было серьезное соревнование, и результат прекрасный, я очень рада за Вавилова, его мультиязычные стихи на Всемирном слэме в Париже, по-моему, неплохие шансы имеют. А что много матерились… На слэме нет цензуры, хотя никто специально слэмеров на публику и друг на друга не натравливает. В принципиальной свободе, кстати, тоже его сила, наверное.

Понравился материал? Помоги сайту!