Иваново детство

В российском конкурсе кинофестиваля «Дух огня» показали удивительную находку: режиссерский (и актерский) дебют бизнесмена Дмитрия Фальковича. Василий Корецкий — о том, почему это не просто нестыдная, а даже выдающаяся работа.

Вот хлипкий младшеклассник в советском драповом пальто весело бежит по декоративно загаженной лестнице панельной девятиэтажки. Вот он же, повзрослевший, погрустневший и разбогатевший, тоскует на заднем сиденье своей ползущей по зимним московским пробкам машины, терпеливо выслушивает сорокинский монолог водителя. Вот снова сидит, уже в кабинете говорливого следователя. Вот беседует с невидимой женой, срочно пакуя багаж. Вот опять сидит за столом и разговаривает — уже в Киеве.

В этом фильме вроде бы собрано все, что мы ненавидим в российском кино. На первый взгляд, каждая сцена «Иванова» — кошмар измученного штампами фестивального отборщика (видимо, поэтому законченный еще год назад фильм пролетел мимо всех европейских и российских фестивалей, счастливо приземлившись лишь среди югорской тайги). Советская ретростилизация? Бесконечные разговоры за столом? Герои-бизнесмены? Переключите — а лучше увольте!

И вместе с тем — это настоящее открытие, одна из лучших, самых удивительных и уморительных отечественных картин последних лет. Через тридцать секунд просмотра уже хочется, чтобы эти унылые люди на экране так и сидели до конца фильма, обмениваясь не столько репликами, сколько вздохами, взглядами, гримасами, молчанием, в котором — вся русская жизнь. Чтобы они и дальше ехали и шли по настоящим улицам и паркам, выглядящим как декорация, как смесь Антониони с Тати. Чтобы камера и дальше прозревала в банальности не то чтобы поэзию, но малую прозу.

Снятый черт знает когда, еще до второго Майдана, этот явно автобиографический фельетон смотрится сегодня как новенький (грустно, конечно, понимать, что за 10 лет в России не изменилось ничего). И даже вечно повернутая к герою задом статуя киевской Родины-матери воспринимается как злободневная метафора.

Кадр из фильма «Иванов»

А самое удивительное — это то, что кроме бытового (текстового, диалогового) слоя, живо напоминающего раннего Сорокина, еще бытописателя, а не провидца, в «Иванове» есть собственно кинематограф. Точка зрения, ритм, длительность красноречивых, насыщенных внутренней энергией пауз, физиогномика и биомеханика, саркастическое внимание к фактуре и текстуре — ландшафтам, свету. Короче, мелкотканная сеть, куда ловятся малозаметные приметы времени и места, вся та ерунда, из которой (а вовсе не из больших идей и решительных режиссерских деклараций) и складывается экранный дубль реальности — еще более реальный, чем сама жизнь. Как-то так, возможно, выглядел бы фильм берлинской — или румынской — школы, снятый на московском и киевском материале. Но особое очарование «Иванова» в том, что это кино нашей, российской, школы, смотрящее на постсоветский пейзаж без чувства вины и без туристической ажитации. Режиссер фильма (он же — исполнитель главной роли, скромно обозначенный в титрах как Александр Иванов), инвестор Дмитрий Фалькович, который предпочел наживу математике (так в фильме), и его экранное альтер эго, молодой предприниматель Иванов, глядят на душно-душевный русский мир исподлобья, со сдержанным, стоическим отвращением технического интеллигента, прерываемым робкими приступами нежной, сентиментальной эмпатии (к людям, ее совсем не заслуживающим). Этот фатализм, срывающийся в секундную слабость принятия свой судьбы, знаком здесь многим, если не всем, и потому «Иванов» — больше чем биография бизнесмена. Это простая история попытки бегства из неритмичной страны, уже не раз описанной нашим кино, герои которого спешили в Сибирь, в Коктебель или хотя бы на рыбалку.

Кадр из фильма «Иванов»

Насмотревшись вдоволь на бесконечные билборды, снег, пробки, следователей, наконец, Иванов тоже бежит — в солнечный Киев, где начинается его путь то ли вниз, то ли вверх: зачарованный стробоскопами дискотек, покладистыми девушками и общим ощущением расслабленности и ирреальности (оно феноменальным образом отражено в чарующем визуальном материале фильма, формально совсем безыскусном, снятом без скрипа и выпендрежа, словно с одного дубля), он совершенно возносится над делами и словами, начинает говорить детскими стишками и пословицами. Ничем хорошим, конечно, это кончиться не может, и, словно предчувствуя развязку, под самый финал Иванов взбирается на высокий правый берег Днепра, где стоит колосс Вучетича. Там бродит среди темных монументов — маленький герой нашего времени среди Героев прошлого, беспокойный персонаж Зомбарта в усыпальнице Александра Великого.