15 января 2016Искусство
232

Как нам изжить снобизм?

Диалог искусствоведов об иерархиях и коммуникации

текст: Трифон Бебутов, Зоя Каташинская, Анастасия Тарасова, Екатерина Шарова
Detailed_pictureМаурицио Каттелан. Без названия. 2001© fondazionenicolatrussardi.it

The Art Newspaper Russia опубликовала интервью с Зельфирой Трегуловой, чуть меньше года назад назначенной директором Государственной Третьяковской галереи. «Снобизм в себе надо изживать», — гласила цитата, которая была вынесена в заголовок. В этом материале Трегулова раскрыла секреты успехов ее недолгого, но эффективного периода работы в настоящей должности: быть там, где есть динамика в искусстве; внедрить более доступные решения для публики вроде бесплатного входа по средам и продления часов работы; помнить о присутствии в социальных сетях; быть гибкой в административных и художественных решениях.

Одновременно Трегулова обозначила проблему нехватки квалифицированных кадров для работы с фондами Третьяковской галереи, которая представляет собой важную часть российской культурной идентичности: «Проблема в том, что смены-то нет. А где взять других специалистов по Репину и передвижникам, которые, как ни крути, — основа коллекции Третьяковской галереи?»

Несколько искусствоведов заинтересовалось, почему ключевой российской институции не хватает кадров — тогда как в стране множество специалистов. Каковы могут быть причины сегодняшнего положения вещей? В чем причины утверждения, что нет смены, и кто несет ответственность за то, чтобы она была?

Этот текст появился из дискуссии на стене Facebook. Не все участники изначально были знакомы друг с другом. Диалог на стене перешел во внутреннюю дискуссию, где в сотрудничестве было достигнуто решение о том, как может выглядеть финальный материал. Искусствоведы использовали потенциал пространства, документирующего «колебания в ноосфере», в качестве связующего смыслового поля, виртуальной агоры.

Зоя Каташинская: По-моему, в интервью Трегуловой очень метко обозначена одна из насущных проблем российской художественной сцены. «Каких специалистов нет? Ну, давайте начнем с самого болезненного вопроса: как раз специалистов-искусствоведов» (цитата из интервью Трегуловой в The Art Newspaper Russia. — Ред.).

Анастасия Тарасова: Неточное утверждение, так как специалистов в стране производится достаточно, но условий для их полноценной работы практически нет, особенно когда речь идет не о современном искусстве.

О стажировках

Трифон Бебутов: А что музеи сделали, чтобы этих искусствоведов воспитать? Где программы стажировок? Партнерские отношения с профильными вузами? Образовательные программы? Что сделало их министерство для студента истфака МГУ или ФИИ РГГУ? В стране, где нет индустрии, профильных СМИ и проч., очень просто говорить, кого и чего нет. Миссия воспитания специалистов и ответственность за нее одинаково лежат на всех участниках процесса. Более того, это нонсенс, когда студент ждет, когда музей откроет для него свои двери, чтобы он сдувал пыль с картин. Это производило большое впечатление, когда я учился на факультете истории искусств, когда я стажировался в этих самых музеях, а позже — и когда работал в них.

Каташинская: Согласна на сто процентов. Но это скорее не камень в наш огород, а констатация факта. Все-таки Зельфира Трегулова скорее с нашей стороны баррикад и сама прошла всю эту дорогу. Просто сейчас больше говорят именно о ребрендинге музея (который тоже необходим), но никто не говорит о воспитании искусствоведов, а поговорить есть о чем. Ситуация не решится в одночасье, но если вопрос поставить ребром, то я уверена, что многое можно поменять в лучшую сторону. А этот вопрос именно что требует внимания, обсуждения и решения. Рада, что он всплыл.

И да, музеи — одни из главных участников воспитания молодых специалистов и, наверное, одни из «виновников» теперешней ситуации, когда туда ни на стажировку не попасть, ни на работу с нормальными условиями не устроиться. Конечно, в такой ситуации многие предпочитают уйти в другую область.

Миссия воспитания специалистов и ответственность за нее одинаково лежат на всех участниках процесса.

Екатерина Шарова: А какие могут быть решения проблемы?

Бебутов: Ну, студенчеству надо помогать. Я не хочу переходить на личности, но если об этой проблеме говорят лица, которые руководят большими институциями, и есть понимание, что специалисты необходимы, то имеет смысл этим самым руководителям и начать что-то менять, создать хотя бы какой-то канал коммуникации. Не нужно писать об этом в «подвале» страниц на сайтах, пишите в социальных сетях, разложите листовки в музеях и на профильных кафедрах университетов. Это должен быть своего рода маркетинг.

Тарасова: Просто возможность, не будучи лично знакомым с сотрудниками, «с мороза» написать начальнику отдела в музее и получить консультацию уже дорогого стоит. А также возможность приехать и перенять опыт, пообщаться, чтобы тебя не воспринимали как пустое место только на том основании, что ты «с улицы» зашел. Я не имею в виду удовлетворение праздных интересов, я имею в виду исследователей, студентов — как наших, так и иностранных. Возможность работать с коллекциями в учебных целях. Или дать себе труд просмотреть кандидатов на вакантные должности с применением open call, никого не игнорируя на том основании, что вы лично не общаетесь, дать обратную связь — это уже крутотень нереальная.

Частая картина в РФ: есть музей, где имеется что-то важное для обучения, и есть студенты, которые вообще не могут на кривой козе подъехать к этому музею. И не хотят. А музей тем более не хочет.

Шарова: С другой стороны, если все студенты будут писать, то у работников времени не хватит другими обязанностями заниматься... Но налаживание коммуникации и связей — это да. И речь здесь не только о России.

Тарасова: Никогда не бывает так, чтобы все студенты писали. Но нужен какой-то регламент, безусловно. Это должна быть рутина, а не эксклюзив.

Шарова: Возможно, налаживание постоянного контакта между учебными заведениями и институциями?

Тарасова: Да. Приведу пример. У меня есть друг-ассириолог. Это далеко от современного искусства, но тем не менее про музеи. Он учился на прекрасной кафедре в РГГУ в 2000-е годы. В Государственном музее изобразительных искусств есть целая коллекция материала, интересного таким, как он. Но ни ГМИИ, ни РГГУ не были друг другу интересны: РГГУ возил на практику студентов в Эрмитаж, так как их преподаватель из Петербурга и там работает его коллега, но не в Москву, где два шага пройти. Когда я работала в ГМИИ, мне это показалось дикостью, что никто не ходит туда. И я организовала визит студентов РГГУ в ГМИИ в этот отдел, в хранение, только потому, что я была со всеми знакома и мне это казалось целесообразным.

В Европе это нормально, когда студенты, исследователи приходят в музеи в рамках учебных дел, причем и по своей инициативе, так как знают, что коммуникация увенчается успехом. Много где существуют связи между учебными учреждениями и музеями.

Чем кумовство отличается от сотрудничества с друзьями? Наличием у друзей компетенций, которых у кумов может не быть начисто.

Еще у меня пример из Гонконга есть, уже про современное искусство и образование. Там инициативы одного архива, Asia Art Archive, повлияли на учебные практики аж в двух разных странах. Один из их влиятельных проектов назывался Mobile Library, и он привел к тому, что поменялись практики в университете. Проект был осуществлен во Вьетнаме, Шри-Ланке и Мьянме. Ранее там было очень архаичное образование, прямо как у нас сегодня.

Их же исследование аудитории архива привело к выводу, что в самом Гонконге студенты, которые обучаются по профессии, связанной с искусством, не читают их материалы по истории местного искусства. Архив стал с университетом сотрудничать в рамках проекта по истории и экологии, как они это называют, современного искусства в Гонконге.

Шарова: А что послужило толчком к такому изменению?

Тарасова: Архив со студентами и университетом. В случае Mobile Library — книги. Проект просветительский, составляется список литературы, актуальный для региона.

Шарова: Насколько я понимаю, это обычно инициатива некоего человека. Интересно, конечно, в подобных процессах выяснить некие закономерности.

Тарасова: Закономерности — да! Надо социологов звать. Схема та же, что я выше с ассириологами описала: в музее — ресурс, в вузе — люди, связи — ноль. Профит — тоже ноль. А ресурс + люди = профит.

Шарова: Схема изживания снобизма налицо?

Тарасова: Чем кумовство отличается от сотрудничества с друзьями? Наличием у друзей компетенций, которых у кумов может не быть начисто. Есть же в европейском законодательстве разграничение между сетевой коррупцией и дружбой, какой-то критерий... Это уже снова возвращаясь к горизонтальным связям и закрытым сообществам. Мысли вслух: вот когда одно надо превратить в другое, коррупцию в дружбу и сотрудничество компетентных. Будьте проще, и к вам потянутся люди — так победим.

Арсений Жиляев. Мечтатель. 2012Арсений Жиляев. Мечтатель. 2012© Евгений Алексеев
Об условиях работы в музее

Тарасова: Проблема в том, что даже те, кто сам пробился на стажировки, курсы и прочие способы повысить квалификацию, зачастую вынуждены либо уйти в другие профили, либо вообще уйти из искусства.

Бебутов: Естественно, очевидная вещь. Так произошло с большей частью моих однокурсников. А сейчас я вообще ушел из индустрии. Зато ребрендинг (в ГТГ. — Ред.) сделали, и Колхас будет заниматься проектом Третьяковской галереи. Не хочу сказать, что это плохо, напротив — это очень важно и правильно. Я буду первым сетовать на некачественный дизайн и не адаптированные под выставочные задачи пространства, но должен подчеркнуть, что если не менять ситуацию, то в этих пространствах просто не будет выставок. Потому как искусствоведы и кураторы должны аккумулироваться в профессиональной среде, в музеях как очень важной части этой среды. Тут должен быть баланс, одного внешнего недостаточно.

Каташинская: Помню, как, когда я окончила университет, в ГМИИ была вакансия в иностранный отдел для молодого специалиста со знанием нескольких языков и с зарплатой в 15 тысяч рублей. При всем моем желании работать именно там я даже не отправила свое резюме... Вряд ли что-то сильно поменялось. Грубо говоря, немногие могут себе позволить такую роскошь, как работать в государственном музее. На нашем курсе дипломов по искусству ХХ века было не так много, но теперь многие специалисты по Возрождению, Византии и т.д. занимаются совершенно другими вещами, в лучшем случае совмещая аспирантуру с работой в другой области.

Тарасова: Система успешно разбазаривает даже очень заинтересованные кадры. «Когда я оканчивала университет, венцом всех мечтаний было оказаться в музее. Пушкинский музей — для тех, кто по западному, Третьяковка — для тех, кто специализировался по русскому искусству. Сейчас не так, к сожалению. Сейчас все самые яркие, самые интересные студенты идут в другие сферы: уходят в PR, в частные институции, в образовательные проекты» (цитата из интервью Трегуловой в The Art Newspaper Russia. — Ред.). Уж да уж, что уж там.

О коммуникации, необходимости горизонтальных связей и системе open call

Шарова: На мой взгляд, отсутствует практика коммуникации между работодателями и учебными заведениями. Практика дискуссии, дебатов, где есть незапрограммированные вопросы и незапланированные ответы, а не очередной серии докладов.

С другой стороны, в Скандинавии, где я в основном и работала до 2015 года и продолжаю делать отдельные проекты, куратору или продюсеру очень просто подать на проектное финансирование. Наличие постоянных конкурсов и открытых средств от госфондов всех уровней обеспечивает динамику и постоянное развитие искусства, что может позволить местному искусству быть конкурентоспособным. В России часто самые лучшие головы и средства на инновативные проекты проходят мимо друг друга. Площадок для встречи могло бы быть больше: если они есть, то вдруг работает российский VIP-принцип. Как выйти на лучшие головы, если это закрытые мероприятия?

Впрочем, обозначенная проблема не является характерной только для России. С вызовами, связанными с отсутствием коммуникации, сталкивались многие из тех, кто хотел работать с современным искусством в Университете Осло. На магистерской программе Kunsthistorie (история искусства) готовят специалистов «на все и ни на что». Ограничены взаимосвязи с местной арт-средой. Сами студенты создали, к примеру, журнал Paragone и группу в социальной сети Kunstpause, куда сейчас заходят работники институций в Осло для публикации своих новостей. Эта группа стала работать в функции канала коммуникации, на разработку которого не было времени или мотивации у администрации программы.

Немногие могут себе позволить такую роскошь, как работать в государственном музее.

Мы с коллегами работаем сейчас на севере России, и я вижу, что в Архангельске и Мурманске множество светлых голов. Но также я обратила внимание, что все устроено таким образом: у специалистов в сфере культуры нет мотивации их поддерживать. В некоторых случаях молодые и талантливые, скорее, будто бы мешают делать работу. За последние три месяца пять знакомых уехали в Санкт-Петербург. Лучшие уехали. Одновременно делаются госзаказы на стратегии, которые либо не воплощаются, либо воплощаются минимально. Это весьма интересно. Есть же причины. Где-то что-то не работает.

Тарасова: Екатерина, невыгодно со светлыми головами работать — это ж работать надо! Причем неконвенционально работать, чтобы выйти из цикла… Под циклом я тут понимаю стандартную рутину музейного работника, которая не меняется десятилетиями, хотя вокруг уже давно другой мир. Молодые полны энтузиазма даже за копейки что-то сделать, а у старших сотрудников музея могут быть планы тихо досидеть до пенсии в своем болоте, не рыпаясь. Молодые воспринимаются как конкуренты, разрушающие привычную среду обитания. Конфликт интересов. Еще и общая политика в области гуманитарного знания не в нашу пользу. То есть бесплатно попахать могут предложить не только в Москве, но и в Берлине, к примеру.

Шарова: Анастасия, на севере Норвегии я слышала и такое: «Мы не можем делать open call, у нас нет на то рабочих рук (голов). Поэтому будем звать тех, кого уже знаем». По сути — та же самая логика, что и много где в России.

Тарасова: Есть места, где люди работают совместно над созданием среды, а не междусобойчика, есть open call'ы (да, они жрут ресурсы, согласна), но там обычно развита возможность найти финансирование (гранты).

Шарова: По моим наблюдениям, в Скандинавии ведется работа над обозначенными процессами. Но так не только в сфере культуры, а на многих других уровнях. Открытость open call'ов, союз художников, где есть сменяемость комитетов, налаженный диалог между профсоюзами, Рабочей партией и партией Venstre в Норвегии, наличие открытой общественной дискуссии и вообще культуры дискуссии, а не стучания башмаком по кафедре. Разве в «Гараже» только что не проходил семинар про открытые системы? Речь, на мой взгляд, идет именно об этом.

По моим наблюдениям, части системы разрозненны, а участники процесса нередко не сотрудничают, не общаются. Это контрастирует с более знакомым для меня положением вещей в Норвегии. Хотя, конечно, я могу и ошибаться.

Невыгодно со светлыми головами работать — это ж работать надо!

Тарасова: Абсолютно точно. Опять вернулись к теме кумовства вместо горизонтальных крепких связей. Я про «не общаются». Самоизоляция существует. Это реальная проблема: убедить старшее поколение пересмотреть взгляды на поиски сотрудников в учреждения, например.

Бебутов: Это да. Но какое старшее. Настя, прости, могу показать наших ровесников.

Тарасова: Ну вот это вопрос, так как это не от возраста зависит.

Шарова: А какие могут быть решения проблемы?

Тарасова: Поменять тактику, искать общение, стимулировать связи, создавать возможность коммуникации.

В дискуссии приняли участие:

Анастасия Тарасова (1980). Искусствовед. МГУ им. Ломоносова (2005), исследовательские стипендии DAAD (2007) и Gerda Henkel Stiftung (2010) в Martin Luther Universität Halle-Wittenberg, вольнослушатель Universität Leipzig (2007—2010), в 2008-м осуществила исследовательскую поездку в Британский музей. В прошлом сотрудник ГМИИ им. А.С. Пушкина, ныне сотрудник научного отдела музея «Гараж» (архив), участник многих выставочных и образовательных проектов.

Зоя Каташинская (1988). Искусствовед. МГУ им. Ломоносова (2010). Работала ассистентом куратора выставки «Социалистические реализмы» (2011, Рим), в частной галерее Paperworks, проходила стажировки в ГЦСИ и двухмесячную стажировку в Центре Помпиду-Мец. С 2012-го по 2014-й работала в научном отделе музея «Гараж».

Трифон Бебутов (1991). Музеолог, окончил факультет истории искусств РГГУ (2013). Стажировался в ГМИИ им. А.С. Пушкина (2011), музее «Гараж» (2012—2013). Работал в Московском академическом художественном лицее РАХ (2014) — проектная деятельность, создание концепции (письменного документа) развития выставочного пространства; в Еврейском музее и центре толерантности (2014—2015) — менеджер образовательных проектов. Читал курс лекций по современному арт-рынку для учеников творческой мастерской РАХ (Мастерская А.В. Цигаля, 2013).

Екатерина Шарова (1982). Педагог, искусствовед, куратор. Поморский государственный университет (2004), Университет Осло (2012). Работала восемь лет педагогом в системе образования в Норвегии, в Vestfossen Kunstlaboratorium, Galleri Trafo, Pikene på Broen, сокуратор проекта The Mobile Institute (Manifesta 10, параллельная программа), выступала в Национальном музее Норвегии, Bergen Kunsthall, в Северном (Арктическом) федеральном университете. Участие в конференциях в Нью-Йорке (National Art Education Association), Берлине (Berlin Biennale), исследования в Гаване и др. Работает над развитием арт-центра в поселке Никель на границе с Норвегией. Сооснователь междисциплинарной группы Arctic Art Institute.

P.S.
Публикация не имеет претензии на законченность и предлагает векторы для дальнейшей дискуссии. Факт развития коммуникации в соцсети и последующего ее оформления в материал для публикации выражает потенциал подобных ресурсов в ликвидации разрывов в социальной ткани. Является ли его использование способом преодоления ограничений иерархического мышления, что может быть предпосылкой для создания новых смыслов в поле художественного? Приглашаем коллег к обсуждению этих вопросов.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243308
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20244696
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411662
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418237
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422412
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427727
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428410