Кошмар наоборот

Зачем музеи Москвы и Петербурга делают выставки о снах

текст: Анастасия Семенович
Detailed_pictureГолландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозиции

9 декабря в Большом Петергофском дворце в рамках Биеннале музейного дизайна открылась выставка «Голландский домик. Сны Петра Великого». Чуть ранее, 21 ноября, Музей Москвы представил экспозицию «Сны Москвы». Оба проекта — продуманные, замысловатые, так что простое совпадение исключаем. Видимо, идея носилась в воздухе. Помните: «Восстать, вооружиться, победить / Или погибнуть, умереть, уснуть… И видеть сны»? Так вот, ныне кураторам любопытнее второе. Впрочем, кроме идеи выставки-сна, проекты ничто не роднит. У них, кажется, разная аудитория и противоположный посыл. В таком случае зачем эксплуатировать подачу, чреватую самой вольной зрительской трактовкой?

«Сны Петра» — легкая, искусная поделка с непривычной для петербургского парадного интерьера иронией. Дизайном занимался датчанин Арне Кворинг, работавший в Датском национальном музее, Зоологическом музее Копенгагена и практикующий чуткое внимание к исходным данным и наблюдательный эстетизм как способ усовершенствования вверенного пространства. Его стараниями мемориальная экспозиция едва заметно повернута в русло ненавязчивой эксцентрики. Это форма, приемлемая и для консервативного зрителя, и для тех, кому традиционные парадно-мемориальные музеи скучны.

Голландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозицииГолландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозиции

Говоря о парадности, важно оценить контекст: «Сны» показывают экспозицию Монплезира (петровского летнего дворца) в Большом (елизаветинском). Наверняка заповедник давно хотел придумать что-то с вещами из Монплезира, которые на зимний период переезжают в фонды («голландский домик» открыт только летом). Проблема в том, что «домик» Петра и Большой дворец разнятся, как старая дача и новый особняк. Почти по-протестантски скромный Монплезир — это любимый дом человека, построенный ради места у самой воды и вида (на Петербург) за окном. На фоне елизаветинского соседа Монплезир и дворцом-то сложно назвать. Петровские вещи переехали в претенциозный Большой дворец с его обильным барокко и намеком на грядущий имперский классицизм; и там как нигде заметна их практическая, а не репрезентативная сущность. Смешной картуз, матросская куртка, трубка, нидерландская живопись и керамика — это все обжитое, домашнее. Ставка сделана на подачу Петра как «своего парня», который, правда, имел возможность воплощать сны в реальность. Император все-таки. И выставка — здоровый сон фантазера, холерическое возбуждение которого заразно: зритель неизбежно симпатизирует и снам, и императору.

Голландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозицииГолландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозиции

Однако дворец все-таки обязывает, и это не только охранные требования (например, к стенам Белого зала нельзя ничего крепить, в том числе временные конструкции павильонов), но и стилистическая рафинированность, которой вовсе нет в Монплезире. Так что цветовое решение диктовал зал: павильоны «снов» вписались в его нежно-голубой объем, сохранив, впрочем, пол «шашечками» на голландский манер, как в Монплезире. Доминирующий голубой цвет можно было бы назвать морским, но в контексте хочется сказать, что он, скорее, пижамный. Цвет, шум моря, проекции Монплезира с парусными судами за окнами сообщают выставке почти терапевтический эффект. Его усугубляет и отсутствие экспликаций. Вам никто не сообщит автора, название и датировку экспонатов: ведь это сон — необремененное восприятие. И хвала традиционному музею, удержавшемуся от просветительства в пользу иррационального погружения. Голландская живопись — та самая, которую Петр лично закупал на аукционах, — представлена без пышных рам, на одних подрамниках. Неожиданно ремесленный вид старых полотен тоже приятно снижает градус формальности. Но главное — там же, за павильонами, можно поваляться на кровати. Шумит море, вместо полога — тонкая ткань с проекцией голубого неба, летящих чаек и корабельных мачт. Кровать воспроизводит царское ложе в Монплезире: ход очевидный, но каждому ведь приятно упасть под небо и представить себя властительным мечтателем.

Голландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозицииГолландский домик. Сны Петра Великого. Вид экспозиции

Это важная часть обаяния выставки: Петр выставлен не самодержцем, а этаким царем-дауншифтером. Как Иммануил Кант в Калининграде, Петр — нечто вроде городского привидения Петербурга, герой мемов, неформальных крафтовых открыток. Царь, который мог уехать на год в Голландию, чтобы дергать зубы на рынке или строить корабли. Власть без комплексов, которая не строит циклопических дворцов и признает, что огромной империи стоит поучиться у маленькой Голландии. Осенью этого года на выставке проектов малых архитектурных форм в КГА (Комитете по градостроительству и архитектуре) представили километровую статую основателя города, утопленную в Неву. Над водой между Дворцовым и Троицким мостами должны были остаться руки, ноги и голова царя. У проекта был вау-эффект: создатели называли Петра «Атлантидой Петербурга», горожане ставили лайки, но потом оказалось, что акватория Невы охраняется федеральным законом, а километровый Петр в него не вписывается.

Зачем эксплуатировать подачу, чреватую самой вольной зрительской трактовкой?

Остальные Романовы такого креатива не породили. Русский музей увлеченно, с отдачей делает выставки цикла «Сага о Романовых», и они похожи на исторические фильмы BBC: дотошные, назидательные, масштабные, с четким посылом. По ним можно сверять свое чувство истории и понимание власти с официальными и следить, насколько разошлись «маячки». В этом году, например, прошла особо пышная выставка, посвященная Екатерине II, с подробными иллюстрациями геополитических успехов императрицы и ее фаворитов (опять же Крым). В «Снах Петра» нет этой повествовательности, более того, император не отождествляется с властью.

Так что «Сны» — своего рода «кошмар наоборот». Приятно гулять под плеск волн на фоне кораблей, плывущих из потемневшей живописи в нежно-голубые стены. За царем без комплексов чувствуется большое, славное будущее. А потом ты выходишь на улицу и видишь его, будущее… Слишком разное настроение воздуха на выставке и в реальности. Это был сон — ясный, обещавший стать вещим, но несбывшийся. Здесь нет резких нот и выпуклых навязчивых идей, «Сны» хрупки, как фарфоровые тюльпаны художницы Анны Волковой. Тюльпаны фотогеничные, кровать уютная, проекции красивые, личные вещи царя забавные. Но все это живет в нереализованном будущем или в несуществовавшем, выдуманном прошлом.

Сны Москвы. Вид экспозицииСны Москвы. Вид экспозиции© Музей Москвы

«Сны Москвы» вроде бы тоже о прошлом (правда, не таком далеком), но смыслы московской выставки ведут к настоящему, и это куда более приземленная экспозиция. Она яркая, эффектная, про то, как вещам хорошо без нас, людей. Если в Петергофе звуки (море, чайки) и картинки «обслуживают» зрителя, то московские вещицы недовольны вторжением человека. С порога вас ставят на сцену театра, и зрители — горшок с кашей, овощи, шляпа — требуют стихов или прозы. О ненавязчивости и отстраненности речь не идет: выставка на конкретном отрезке времени предметно рассказывает, что вещи думают о нас. Этот фольклорный, отшлифованный литературой прием прочно сопряжен со всем мистическим и иррациональным, так что некая жуть, конечно, накатывает. В отличие от «Снов Петра», зритель тут — не субъект, а объект сна.

Сны Москвы. Вид экспозицииСны Москвы. Вид экспозиции© Музей Москвы

Выставка не шутя бьет по ностальгии: показывает милый скудный «раньше было лучше» быт. Вам наверняка знакомо причитание (а может, и чувство): «Перед людьми стыдно будет». И вот оказывается, что стыдиться стоило и вещей, что они все знают и обсуждают, пока вас нет. Всего «снов» тринадцать, гвоздь программы, на мой взгляд, — детальки «Лего», разбросанные по ковру. По ним даже можно пройтись — сняв обувь, конечно. Есть и более интеллектуально нагруженные «сны»: например, духовка в розовом павильоне, внутри которой плавится отпускной пейзаж с морем и солнцем. Это саркастическая метафора, история про ярлык «женственной женщины», где есть «очаг», тепло (от которого и плавится море), и все это упаковано в идиотски-розовый кокон. Альков с нижним бельем оглашает интимные объявления («ищет спутницу жизни инженер, не имеющий возможности принять избранницу») и сообщает о поиске неким депрессивным мужчиной «обаятельной внешне, понимающей москвички, для которой депрессия — не проблема». Ну и верх разврата — дореволюционные объявления о предлагающей себя даме «с русалочьими глазами, сотканной из нервов и оригинальности».

Но все это живет в нереализованном будущем или в несуществовавшем, выдуманном прошлом.

Перешептываясь и переругиваясь, вещи не обращают внимания на зрителя. Самым спокойным местом оказывается кладбище — там темно и тихо. Надгробия почему-то не разговаривают. Из старого телефонного автомата романтический лепет летит в маленькую «раскладушку», и кажется, что настоящая жизнь и перемены — у них, вещей, а люди не меняются. Как говорил Воланд, люди как люди, напоминают прежних. Демонстративное смещение фокуса намекает, что и под мишурой технического прогресса и гаджетовой эйфорией — слабый, одинокий человек. И лучше не знать, что о нас думают наши смартфоны, ведь они шевелят мозгами быстрее пароварки.

Сны Москвы. Вид экспозицииСны Москвы. Вид экспозиции© Музей Москвы

Выставка умело берет зрителя «в плен», показывая, что наши вещи, наши города сильнее нас, что мы зависим от них. Нас трогают крокодилы Гены (один из которых почему-то желтого цвета), кухонька с ручной мясорубкой и лупоглазым телевизором, докладывающим об успехах Родины. «Никто не работает, а планы перевыполняются. Планы перевыполняются, а в магазинах ничего нет. В магазинах ничего нет, а на столе есть. На столе все есть, а все недовольны». Игровое начало (предложение пройтись по «Лего», посидеть на кухонной табуретке, «зайти» в картину, подслушать телефонные разговоры) слегка сглаживает впечатление мистической жути, но именно здесь вспоминаешь гамлетовский интерес к тому, «какие сны в том смертном сне приснятся». Не хочется додумывать лишнего, но «Сны Москвы» отчасти и о том, что будет, если человек выберет «не быть»: в общем-то ничего страшного. Вещам будет о чем поболтать.

Сны Москвы. Вид экспозицииСны Москвы. Вид экспозиции© Музей Москвы

Итого: петергофская выставка — тонкая, ироничная, человечная, европейская — максимально далека от реальности. По крайней мере, от российской (от нидерландской, наверное, нет). Из глобального актуального контекста она выпадает, хотя локально для Петербурга это точное попадание. Московские же «Сны» к реальности подчеркнуто близки: шутка ли, один из «снов» — круговое нагромождение советской мебели, в которую встроены экраны размером в две ладони, транслирующие готовку оливье. От грязной картошки в раковине до майонезной змейки. И как-то грустно, что уютная Европа не сбылась, а оливье неизбежен. Пытаясь ответить на вопрос «зачем?», начинаешь понимать, почему выбран формат «сна». Он предполагает бóльшую ответственность зрителя за то, что он вынес с экспозиции, и меньшую — куратора. Это размытое образное высказывание, еще не эзопов язык, но поблизости. Исчезает конкретное высказывание, и если в случае с фантазийными «Снами Петра» оно и не нужно, то в предметную документальность «Снов Москвы» просится однозначный посыл. Вместо него зрителя отправляют в свободный полет, что вроде бы неплохо, но и авторы смолкают и уходят в тень: сомнений ли, самоцензуры или еще чего. Додумать, досказать можно потом, самостоятельно, непублично. Как говорится, «одни слова для кухонь, другие — для улиц».

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319763
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325176