14 октября 2024В разлуке
6741

Space is the place, space is the place

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

 
Detailed_picture 

Кольта продолжает проект «В разлуке», посвященный новым переменам в идентичности людей после начала войны.

Думать об этом трудно, говорить вслух еще сложней. Поэтому редакция рассчитывала, что дневниковая форма, место для разговора человека с самим собой, будет для этих задач потенциально самой подходящей.

Кольта объявила опен-колл по сбору дневников с 2022 по 2024 год. Редакция обращалась с этой просьбой и к нашим постоянным авторам.

Здесь вы можете почитать результаты этого поиска: три дневника людей, которые за годы войны – сознательно или по стечению обстоятельств – перемещались из пространства эмиграции снова на родину и обратно.

В настоящий момент все три автора находятся за пределами России.

***


Николай Серый. Одинокие друзья

С начала войны я раз в несколько месяцев совершал путешествие на ту сторону – из Европы в Россию, а потом обратно. Сейчас я уже не могу точно сказать, «обратно» – это куда? Недавно я наконец понял, почему в «Терминаторе» путешествовать во времени можно было только голым. Голым уезжаешь, голым возвращаешься, ничего нельзя брать с собой (кроме рецептурных «колес», на свой страх и риск). Все эти путешествия были чрезвычайно обыденными, не героическими. С самолета на автобус, с автобуса на поезд. С поезда в метро. И то же самое в обратном порядке.

Каждый раз, когда я ездил туда, стараясь выбирать новый, не совсем автоматический, более остраненный путь, я кого-нибудь терял. В начале войны умер мой брат. Затем, через несколько месяцев – дедушка. Люди исчезали – страшна была не только смерть, но и провал, который следовал за ней. В памяти не за что было зацепиться, смерть случалась в мое отсутствие, поэтому я перестал понимать смерть, как раньше. Родные люди не умирали – убегали в дачный лес, как дурные собаки, спущенные с поводка.

Другие люди исчезали из жизни, как будто умирая. Каждый раз, когда я возвращался из России, кто-то из моих близких здесь, в эмиграции, переставал быть моим близким, уходил, оставлял меня в прошлом. С первых же дней после моих возвращений – мы не могли разговаривать, не могли друг друга слышать – обижались друг на друга, разочаровывались, подвергали все сомнению. Несмотря на все наши попытки найти общее пространство, на котором можно было бы встретиться, разделить, – ничего не получалось.

Вместо молитвы я научился бормотать песню Sun Ra – на любой подходящий внешний ритм – «space is the place, space is the place, space is the place». Все истории о том, что ад – это другие, остались для других.

Именно это пространство, пространство между нами я хотел бы сберечь. Не себя, не близких, не далеких – пространство между нами. Не то, что «там», в России, и не то, что «здесь», – а пространство, в котором мы могли бы жить вместе. И у меня ничего не получается.

Февраль 2024. Берлин – Вильнюс – Москва

Это моя первая установочная запись – как мне неспокойно. Я в берлинском аэропорту, вместе с Н., жду посадки на самолет. Это начало путешествия, конца которого я не знаю.

Мы добрались в Вильнюс. Н. сказала, что ей показалось, я стал «злой» после второго самолета. А я просто мысленно передвигал себя в пространстве ближе к дому. Дом там, где ненависть, – это вы и без меня знаете.

***

Пусть это будет дневник моего путешествия и возвращения.

***

Хождение с В. по Вильнюсу. В кафе он рассказывает мне «новости» – его жена беременна и выиграла «Марию Кюри в Кембридже». Параллельно читаем о войне. Все новости на свете идут через запятую. А в конце всем пережившим наверняка подарят футболки со смешными надписями и распустят по домам. Я такое уже один раз видел – в доке Питера Джексона про Первую мировую.

Потом мы гуляем с Н., как будто в лимбе. Вчера перед сном мы пили рижский бальзам с чаем и чипсанами, переключая каналы гостиничного телевизора. Сегодня я сказал ей, что мог бы жить с ней именно так – по вечерам смешно перешучивать для нее телевизор. Большинство мужей не делают и этого. Прямо сейчас мне не страшно. Сама ткань отношений должна быть другой. Достаю карты из Oblique Strategies на пересечение границы: «only one element of each kind».

Человек тридцать на станции в Кяне, литовский погранец явно получает удовольствие, объясняя всем, как нужно будет ловить автобус в Минск после 1 марта. Мое место на боковушке у входа – как будто я запрыгнул в поезд на ходу.

Разговор с Н. про контроль: представление о жизни как соотношении контроля и его потери. Научиться не «терять» его, а осознавать и препоручать. Сначала ты учишься контролю. Потом учишься, не сходя с ума, переживать его потерю. Так или иначе, это все равно иллюзия. И осознание неизбежности потери контроля – и есть возвращение контроля.

***

Первый разговор с Л. в Москве. Тут ничего нельзя сравнивать, не надо пытаться делать «как там» <в Европе>. Тут нужно делать только что-то другое и свое собственное. Иначе можно только забывать про себя или обманываться.

***

Собрание на работе. Все собираются в читальном зале. Старые, не очень старые, заброшенные, заношенные, пахнущие сырыми шкафами и маслянистыми волосами, и часть из них замечает это, а часть нет – или все замечают, но не все придают значение.

Голосование. В соседней комнате В.А. громко точит нож. Заброшенность. Больше всего я здесь боюсь заброшенности – когда тебя бросили, их бросили. Кто будет с нами? Я везде боюсь заброшенности.

Разговор с С. в кафе. Маленькая погрешность АГС (альтернативной гражданской службы. – _Ред.) против электронного военкомата. Мы должны попасть в зазор. Людей нужно учить, как попадать в зазор.

Вечер. Остранение. Разговор с Т. Москва, местные дела – не так больно, потому что (пока) я «не часть этого», это «не моя жизнь». Иллюзия. Более удачное неудачное бегство. Бессмысленно что-то судить по первым дням.

Что останется в памяти: как на кухне все выпивают с Олегом Орловым. Как он говорит: «А вот эти сухари будете отправлять мне в передачах». Моя сентиментальность. Его ботинки.

***

…Сегодня два выхода на улицу: в «Вишенку» и в «Вишенку» за пивом.
Дочитал книжку Бройарда «Кафка был в цвету» про любовь к книжкам и девушкам и послевоенное непонимание, как жить – в Гринвич-Виллидж, когда ты молодой и талантливый, и война уже закончилась. Книжка настолько выдающаяся, что после окончания сразу захотелось читать заново. Но еще больше – выйти в «Вишенку» (которая уже закрыта).
Холодный, облупленный город.

***

С. рассказывает: война с Украиной заслонила собой войну с наркотиками. Яндекс-маркет легально торгует CBD-чаем. М. его пила, можно ли его курить? – «Конечно, он же не ферментированный».

Парикмахерша говорит: «Я полагаюсь на вашу честность» – и отпускает меня сходить к банкомату за второй частью денег за стрижку. Мне преувеличенно, страшно важно ей показать, что люди хорошие – что я вернусь и все принесу. В банкомате снимаю с кредитки 500 рублей – еще 500 рублей комиссии. Мама волнуется, почти кричит (кричит) по телефону – «почему ты до сих пор не приехал». Но откуда-то у меня берутся силы отвечать спокойно и не разрушаться. Откуда? Мир – моя защита.

***

Дети на эскалаторе в метро играют в «жопу». Мысль: оттепель?

***

Орловский суд. Самопредставление. К. звонит другой К., чтобы узнать, хорошо ли прошло выступление в проигранном суде. Театр из символов, страхов и неизбежности. Поддаюсь этому, включаюсь в ту же игру. Сиюминутное спасение только в принятии роли, иначе слишком больно присутствовать при трагедии – Орлова просто забирают у нас, и никто ничего не делает.

Дома у мамы. Колесо сансары. Одни и те же мысли – и чтобы их переключить, нужно время. Но, даже переключив – что я могу предложить взамен? У мамы нежные дети. Автоматические мысли по пути оттуда: никто и никогда не примет меня таким, родом отсюда, вместе с ними. Другие вырвались, Л. вырвалась, а я останусь, потому что не хочу – и останусь.

***

Я уже два года понемногу читаю книжку мужа и жены Митчерлихов «Неспособность горевать». По-русски ее нет, по-немецки я буду путать перевод всех глаголов, поэтому читаю по-английски, «зе inability to mourn».

И вот вчера ночью на метро «Савеловская» бооольшого кольца там было такое место – про то, почему всем было так классно пойти за гитлером и почему так странно и пусто было после него. Не знаю почему, но мне это все сразу показалось страшно убедительным и очень похожим на мои представления о местной жизни.

На предыдущей странице там было про то, как Гитлер пришел к власти не на пустое место, а на волне великого праздника непослушания – что многие были прям в страшном восторге, что они ниспровергли все авторитеты, всю старую иерархию и систему власти. И – это крутой поворот – дальше Митчерлихи говорят, что реакцией на вот это ниспровержение авторитета было чувство вины за непослушание – и отсюда тоже взялась эта фанатическая, собачья привязанность к Гитлеру как хозяину, новому авторитету – и одновременно инфантильному представлению каждого его сторонника о собственной всесильности, неподсудности и свободе всех, даже самых деструктивных желаний.

***

В книжке про тягу написано: «Отказ принимать жизнь взаймы, чтобы избежать необходимости возвращать долг смерти» (отто ранк).

Март. Москва – Воронеж – Петербург – Москва

Снова только эпизоды. Вчерашняя очередь на прощании с Навальным. Успокоение. «Где все?» – «Какое счастье. Как нас много». М. предложила пускать бумажку вперед по очереди и «так знакомиться”. Я – «писать роман по строчке». Длинная очередь толщиной в одного человека. Свидетельское ощущение нереальности: это не со мной, я в стороне. Но где я тогда? Может быть, я в Воронеже? Что же тогда «мое»? Мои потери. Мое безразличие. Моя возможность быть нейтральным, внимательным, не мертвым. «Если я это понимаю – хочу ли, могу ли это изменить?» Рутина одиночества и неотданных долгов. Старый плеер с довоенной музыкой. Я в поезде в Воронеж, на выветренном снегу тени от столбов как будто нарисованы карандашом.

У меня с детства сжимается сердце от грустных, стылых, обшарпанных домов, в которых, как я себе домысливаю, живут люди, и они – как я чувствую с детства – такие же, как я. Но в Воронеже я очень старался быть как клиффорд гирц или джеймс си скотт – и смотреть сквозь все это и видеть не собственную отраженную тоску, а декорации, в которых происходит что-то, чего я не знаю, не представляю и что не нужно приписывать самому себе.

Так что я просто наблюдал, не воображал и напевал себе воронежский хип-хоп со стен местных домов.

В соседней комнате коммуналки было человек семь – я увидел двоих, от остальных были видны только смятые кеды и кроссовки. Нормальные келдыри, подростки-пацаны лет по 16–18: «день добрый!» – они если не «следят за собой», то по крайней мере держат себя внешне, одеты в продуманном гетто-стиле. Жизнь «ничего не дала», но себя ты держишь. Ты сам в своей жизни, вот это всё – только данные тебе декорации. Какой-то там клауд-рэп играл у них, с басами даже нормальными.

***

одиночество в самом сжатом очерке

я один. но я не один один, так что как будто мы все одни – а значит не одни.

***

Н. все еще «не находит слов», чтобы разговаривать. А я написал, что искать и не нужно.

Утром по дороге к фаланстеру все мысли были довольно отчаянные. Казалось, что все на свете заменимо, все забывается – вокруг так много всего – людей, музыки. Стрижки бород в барбершопах. В Москве рафы, как минимум, с пятью сиропами – даже в кофиксе! – что любая замена и вытеснение тяжелой потери – исключительно вопрос времени.

Но в фаланстере стало легче, там была Е. – рассказала, как несколько дней назад вывозила своего бывшего парня – он позвонил ей в панике, что к нему домой, в его отсутствие, пришли менты – она купила ему билеты в Грузию, достала и отдала свой запас денег – успела ему всё перевести и дать адреса тбилисских вписок – и он благополучно прошел погранцов и улетел. Она понимает и не забудет. Я выбрал с ней вместе книжку и немножко приободрился. Как объяснить, что здесь творится? Что бы ни случилось дальше – большинство страшно удивятся.

После полуночи видел на платформе «Сокольники» парня, который стучал теннисным мячиком о прямоугольную колонну – бросал под разными углами и ловил отскок. Я смотрел на него минуты две, а он кидал и ловил, как Джек Николсон в «Сиянии».

***

Не хочется писать дневник, хочется делать деструктивные вещи от нетерпения.

***

Ж. ел шакшуку на улице Льва Толстого и говорил:

«Меня теперь зовут быть куратором книжной ярмарки. Что делает куратор? Это сложно. Издательства проталкивают своих. Есть местные поэты из СоПиса. Выходят там и читают свои стихи друг другу, по кругу. Ну и потом, понимаете – надо же держать баланс. Там и либерОта, и Zа-поэзия. И нужно, чтоб были все!»

Он доел и ушел, а я попросил в кафе вай-фай и новую чашку, чтоб допивать его чай «тибетская ромашка». Вокруг сидели яндексовские менеджеры среднего звена и чокались кубиками льда из бамблов.
Но где бы ты ни был. Чтоб ты ни делал. Между землей и небом – война.

***

Переехал в Петербург. Жизнь у М. Придумали новое название его квартиры – «веселая юдоль».

***

Я тут с вами. Ветер не сдувает, дождь не смывает зэты с ментовских машин, пробираюсь к вкусвиллу за супами.

День за днем, тут ничего не меняется. Разговор с М. Почему-то вместо вопросов возникает только брошенность, страх и разлюбленность. Я не очень хорошо сплю ночью, и мысли об этом ворочаются. «Кто бы меня любил?»

***

Вечером М. навестили Ф., и И. Ф. сказал, что ценит слово «зэт-персона», а И. – что совсем ничего не чувствует. Ни от алкоголя, ни от кофе. От недопитого виски оба не отказались. В бумажном дневнике я записывал их замечания об Эрмитаже («Эрмике»). М. было не так весело – он не пьет.

***

Ночью пришла смс-ка от сестры отчима:
«Добрая ночь! Подскажи, пожалуйста, адрес, где я могу завтра проголосовать. Я была там один раз несколько лет назад, но забыла адрес…»
Чудная добрая женщина, религиозная фанатичка, готовая бросать бомбы, пока добро наконец не победит. Я гулял и думал, могу ли не участвовать во зле, не отправлять ее точно по адресу, голосовать за Путина? Сочинил такой ответ:
«Дорогая тетя, доброе утро! Нельзя голосовать за царя Ирода – Богородица не велит!»
Ставлю будильник, утром отправлю.

***

Сегодня я догулял до «Подписных изданий» и – после 40 минут блужданий – купил Кривулина – с мыслью, что почувствую через него что-то в языке и вспомню 70-е. «Шмон». Что-то было еще, холодное какое-то воспоминание о дедушке – а он-то что делал в то время в своем институте?

***

Опасно счастливый поезд из Петербурга. Я один в целом купе! Красивая, смущенно улыбающаяся проводница: «У нас тут интернета никогда не бывает, и не пытайтесь». Начал читать Кривулина, который очень быстро распознается как свой. Под присмотром желтого короля.

***

На работе я выпил кофе три-в-одном. Р. и Ш. на два голоса разматывали всю Большую Никитскую улицу – где был магазин «Концентраты», на каком углу была «Диета», где в 1967-м 30 декабря открыли пивбар. Сейчас пришли разные люди смотреть в читальном зале кино «Дело Дмитриева». Так и прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.

Люди подходят близко, смотрят на меня, прям на живого, и спрашивают, не мигая: «Ты в России?» – как будто проверяют, не голограмма ли я.

***

В архиве сегодня было дело парня, которого в 17 лет взяли за хранение краденого. В тюрьме пришили «политику» – следователь бил так, что он решил покончить с собой, вспорол себе живот и порезал вены. Пережил и это – с поэтическими прозрениями: «Танцевали они на мне, как на танцплощадке».

***

Вчера повредил ногу на футболе (дальше долгое описание, которое всем показалось скучным. – Ред.).

***

Опять кажется, что тут со всеми нужно разговаривать как можно больше. Л., А.Г. и В.А. обедали, а я из вежливости пил горький чай с юбилейным печеньем. говорили о «степени опасности» любого антивоенного жеста, и я пустился в философский рэмблинг о страхе и невозможности соразмерить угрозы – вдруг остановился и подумал, что опять зачем-то проповедую – и спросил их, не заткнуться ли уже? А они замахали руками: «говори-говори, это так успокаивает».

Я договорил, В.А. выдохнул и стал рассказывать, что у него в молодости в заводском общежитии вытворял сосед, когда был «под банкой».

Апрель

Немножко посидели с Ж.В.
Она говорит, все работает примерно так:
на каждой (буквально – «на каждой») процедуре получения паспорта новым гражданином присутствует представитель военкомата, который вносит человека в список, и ему в течение какого-то времени приходит письмо счастья. Некоторые даже стали задумываться – а так ли им нужен этот невероятно притягательный русский паспорт?

***

Искал по центру военные плакаты. Их там, характерным образом, почти нет – видимо, место можно сдать за бабло, – а этими иранскими мучениками с иракской войны завешивают окраины – где и так и так в «пятерочку» пойдешь.

***

«...Олег Петрович, зимой я довольно сильно болел и жил один, стал читать о датском символисте, Вильгельме Хаммершое (по-русски его еще часто пишут Хаммерсхой). Вот он символист – рисовал в основном пустые комнаты, двери, переходы из одного пространства в другое. Если там бывали какие-то фигуры (как правило, это была его жена) – то он писал ее со спины – затылок, волосы, платье.

1 января я пошел в старую галерею в Берлине, где, как я знал, должен висеть один Хаммершой – «Комната, освещенная солнцем». Она была в пятом или шестом по счету зале. И увидел, что на картине предметов как предметов нет – что их тени, их влияние на окружающее пространство слишком сильное, чтоб можно было как-то почувствовать и написать их разграничение. Все определяет все остальное.

Я цепляю к письму репродукцию картины. Если она совсем плохо напечатается через фсин-письмо, то в следующий раз попробую по-другому. Напишите, пожалуйста, хорошо ли ей получится до вас добраться».

***

Главная разница между «здесь» и «там». «Здесь» в настоящем жить нельзя – только в неопределенном, далеком будущем, для которого нужно стараться, когда все это закончится. «Там» можно жить только прямо сейчас – никакого завтра никогда не будет, и оно не имеет смысла – иначе зачем было уезжать? Техническая, индустриальная сторона этого. Инерция из отношений.


Дневник NN

Дневник публикуется в хронологически обратном порядке

Письмо себе, февраль 2023

• Вот уже год, как идет война. Я провел этот год в отчаянии и раздрае, но это не тотальные эмоции, которые заливают все вокруг. Быта и повторений осмысленных действий, которые существуют в двух-трех смысловых цепочках от войны – тоже много.

• Это не единственные эмоции. Два месяца мы провели в Ереване. Потом с конца сентября по конец января я был в Тбилиси. В обоих местах, несмотря на обилие близких и интересных мне людей, чувствовал себя отрезанным ломтем.

Мне нужен фон из тех людей, с которыми меня ничего не связывает, но которые вместе со мной одновременно живут в России, и пусть они даже стоят – они обязательно стоят, а то и попросту не стоят, потому что их нет, – на других позициях, мне важно их видеть.

• Хорошие молчат много; потому тем, кто остался, чаще видны те уехавшие, о которых слова хорошего не могут оставшиеся сказать. Оставшиеся еще радуются, когда видят тебя («о, ты тут, я думал(а), ты уехал»). Оттого, что мы вдруг перестанем делать здесь гражданское общество, заметно лучше не станет. Права на перемотку, чтобы перемотать обратно, в тот момент, когда все кончилось,нет.
Через два контакта наверняка у меня есть и мобилизованные в РФ, и мобилизованные в Украине, и есть какое-то количество смертей. Количество моих сверстников с предметным опытом войны и утрат растет каждый день, но я продолжаю в привилегированном режиме есть, пить кофе, писать академические заявки и сохранять нормальность.

• А так – все то же. Ракеты в России (пока) не падают; музыка в кофейнях на нормальной громкости, люди не бьют друг друга по лицу в центре города.

Можно продолжать думать о том, что война далеко, и периодически совсем о ней забывать. Думать про «империя развалится» не хочется, нет больше сил думать про кровососов в больших пиджаках и про power play. На уровне человеческом – тот, кто помогает другим, слава ей или ему. На уровне дискуссионном – никто из тех, кто говорит в ФБ (признан экстремистской организацией и запрещен на территории России), не является прямо сейчас тем, кто может свой дискурс превращать в действие, как мне кажется, и это главное.

• Я очень быстро утомляюсь. Раз в три дня слезы на глазах.

• Еще думаю, что нужно завязывать со всякой новой искренностью, которая, как мне кажется, блокирует право и возможность действительной консолидации и компартментализации интересов и проблем – то есть возможность поработать с другими и найти компромисс. Компромиссов впереди будет порядочно*.

• Восславлю господа и всех, что пока – быть собой не влечет за собой так много излишков. Но да – чаще молчишь, больше делаешь полочек в сознании и думаешь, кому из собеседников какой объем относительно других можно показывать. Практически в каждой беседе, даже с близкими. Кому-то можно что-то в общих чертах, кому-то – оставить имя одного человека, кому-то –
опустить имена, но дать детали. Как с випиэнами – один работает с конкретным wifi, другой дает читать сообщения в инстаграме (признан экстремистской организацией и запрещен в России), но не дает смотреть видео, и т.д. Те же странные комбинации касаются любых разговоров с теми, у кого есть акцентированная политическая позиция, но не так ясно, кто чем занимается действенно.

15.10.22 / 14:34 дом, Ваке, Тбилиси

Нужно чертить схемы.
Есть патриоты, закрывающие глаза на жестокость русских военных.
Есть патриоты, закрывающие глаза на жестокость, но открывающие на головотяпство внутри страны и Минобороны.
Есть патриоты, которые объясняют головотяпство внутри страны происками либералов.
Есть либералы, объясняющие головотяпство происками оппортунистов внутри страны, которые сейчас же и ведут войну**.
Есть анархисты – и так далее.
Люди смотрят на три свои клеточки, а ходы дальше – видят либо глазами главнокомандующего, взгляд которого рисуется подконтрольной прессой, либо смотрят глазами МБХ через его сетку (Ходорковского, признан в РФ иностранным агентом - Ред.), и так далее.
Когда взгляды их пересекаются, идет перепалка насчет слепоты.
Есть те, кто не представлен, кто просто делает вещи – молча,
например, идет на войну, говорит с мамой, женой и детьми и на том заканчивает: страна призвала, хули делать.
Отчаяние от количества непересекающихся людей высокое.
Отчаяние от мыслей в линии «военные массово вернутся в нищающую страну, и что будет» высокое.
Отчаяние от патриотов, которые зализывают и замазывают гражданское общество, направленное на поступательное и результативное решение социальных проблем не через кумовство или онтологизацию человеческих качеств, превращая его
в «сборище анимешников»**, высокое
Что из этого могу исправить? Могу что-то, наверно, но конкретики в голове нет.
Конкретика касается только схимы – типа, не навреди, и всё.
Григорий Борисович [Юдин] продолжает топить за идею фашизации.
И за то, что нужно обретать политическую субъектность.
Шанин вторит: «В борьбе обретешь ты право свое».
Где-то в будущем вздыхают европейские кураторы, рассуждающие на конференциях сочувственно о великом кризисе и страшной войне. Я их уже сейчас не люблю; я занимал их место до 2022 года – говорил прочувствованно о Маркелове и Бабуровой, когда это меня никак не касалось и я славно и вкусно завтракал в шведском отеле.

Ненавижу эти разности, расклейки действительности.

Опять – по следам вчерашней конференции, на которой выступал глава лаборатории Третьяковки, – думаю, что был бы счастлив иметь нормальное специальное знание, внедискурсивное, в котором я просто решаю сложные инженерные задачки и тусуюсь
в кругу семьи. Этого нет. Этого и не будет, я планомерно рос дискурсивной собачкой, и вот я ею стал, а дискурс треснул, и я в него никоим образом не включаюсь.

Письмо себе, май 2022

• Идет 84-й день войны.

• Я прочитал где-то треть [Адам Туз, Crashed (2018)] про финансовый кризис 2008 года и потянувшиеся за ним трещины по мировому порядку. Туз трогает меня, поскольку в его письме я вижу недоумение и грусть настоящего ученого, который открывает выводы, не желанные для него, но честно их фиксирует
помимо своей воли.

• Видите, вот – я читаю, у меня есть время читать. Еще я очень много летаю и езжу поездом и вообще в тех частях России бываю, где война запечатана только прошлая и Великая, а небо мирное и чистое. Я не открывал «Медузу» (признана иностранным агентом и нежелательной организацией на территории РФ) уже две недели совсем; в инстаграме (признан экстремистской организацией и запрещен в России) я пролистываю призывы, в которых нет
четких call to action; любое осмысление – хоть от Насти Травкиной, хоть от Ильи Будрайтскиса, – я сейчас отторгаю и не могу. Я могу сейчас только те же простые вещи, но и от них саднит: вот мы медленно соотнеслись с теми, кто готов помогать выехавшим и попавшим в ПВР (пункт временного размещения. – Ред.), но попасть, реконструировать сеть отношений между Минздравом, Минсоцом, санаториями, проч. – дело муторное и медленное. Мелькаю чуть в волонтерской инициативе по переводам, но меня не хватает.

• Отключил большую часть каналов, в которых люди освещают происходящее; первые два месяца слушал «Кавачай», а сейчас не могу, совсем просто внимание на это не сходится.

• Думаю, что я русский интеллигент – то есть пена на пиве. Я сейчас выдохнусь, а когда пиво начнет менять вкус, я уже не замечу, потому что душевные силы все раз и выйдут к этому моменту.

• Что я знаю к этому времени:

• во мне нет радости, когда я читаю обращения глав других государств; я не верю крупным политикам, и во мне говорит грусть от чтения Crashed, в котором Туз говорит грустные вещи о том, как риторика расходится с действиями, как кризис пытаются затыкать не теми тряпками, как он бьет по обездоленным и ослабленным сообществам внутри наций, каждая из которых посредством крупных медиа продолжает кукарекать о своей значимости.

• Анархизма во мне нет, центристом я, кажется, остаюсь. После фрагментов книги «Чечня. Трагедия русского оружия» Анатоля Ливена, – книги, которая утыкает в дурную бесконечность: вот срочники в 1994 году, которые нихуя не понимают, куда их отправили; вот расстрелянные пленные с руками, связанными за спиной; вот коллапс, вот жестокость, – думаю, как же так получилось, что Чечню не дули*** на мировом уровне – и как же так ее не включили в фанфарный «бой с терроризмом», который браво вели Соединенные Штаты. Почему мы тут, и насколько экономические недоговоренности Восточной Украины и России поломали случившееся. Надо читать в равной степени и тех, кто бесит, и тех, кто правый, и тех, кто левый, – я не могу слушать моральные компасы, мне от них тоже тошно.

• Думая о гражданской поддержке, я понимаю, что любой акт человеческой доброты может быть в пересказе встроен в произвольную цепочку сюжетов: условно и Первый канал, если ему удобно, будет говорить о добрых людях, которые обогревают семьи из Мариуполя. Это не дискредитирует отдельное доброе дело, но делающий его должен понимать, что все это происходит в реальности, медиатизация которой может пойти по пизде в любой момент.

• Еще думаю, что ничего не кончилось, а я вот сейчас в точке, в которой я думаю о своей чертовой усталости, о размытых границах будущего, в котором пространства шансов сузились, но я хуй знает на самом деле, – и продолжаю туда думать**** , потому что ну как.

• Политически – не понимаю. Как закончу Туза, скорее всего, возьму курс по статистике или эконометрии, чтобы научиться читать графики, которые говорят больше отдельных политических речей.

• Еще я не понимаю, где отчетливо ведутся бои; еще я знаю, что в Украине идет первый суд над русским солдатом, которому около двадцати, у него смешные уши, он ребенок, и он застрелил мужчину, говорившего по телефону, потому что сосед по машине – прапорщик – испугался, что мужчина звонил в ВСУ. И что этот мальчик стрелял, чтобы от него отстали. А сегодня он видел лицом к лицу женщину – жену этого мужчины. Я живой, я вот эти словечки сейчас
печатаю.

• Но во мне сейчас пустота. Пустота.

• Нет пенной риторике, нет героической риторике, нет оправданию войны, но «да» – пониманию риторики и пониманию причин, и никогда не будет обоснования, чтобы быть капо, который объяснит, как родину любить и почему Россия плохая. Я не могу писать это с маленькой буквы****, как разные знакомые в соцсетях, я вижу, как люди едят, смеются, пьют, работают, и все меньше в коммуникации даже указывает на формулировку «в эти тяжелые дни», потому что как будто бы начались просто дни, и конфликт замер, хотя на деле и убивают, и умирают.

• Это неструктурированная записка.

05.04.22 / 13:46 18:30 Ереван, кофейня Lumen

культура возможна, безъязычие возможно.

могут быть самые странные, выломанные эффекты.

например, кто-то сейчас смотрит на поломанную дипломатию и планирует стать дипломатом в РФ, надеясь на то, что можно изменить такой расклад сил. То есть внутри одного человека может быть «нет войне, нет военным преступлениям» и «я верю в реконструкцию российской системы дипломатии». Много думаю о тексте Легойды******, в котором он рассказывает о нацистском судье, который в разгар «решения еврейского вопроса» занимался тем, что вел дела по коррупции среди СС. Делал «нормальное» дело в вывернутой правовой системе, подвергся денацификации. Вспоминаю историю «Холода» (признан иностранным агентом) с семинара «Мемориала» (признан иностранным агентом) – про девушку, за которой ухаживал Берия, потом она попала в лагерь, а потом она стала жестокой следовательницей, которая упекала таких же юных девушек – в лагеря.
История как перчатка, все время выворачивается.

Нельзя один раз заявить свои ценности и надеяться, что эта заявка сработает.
Я могу вырабатывать ситуативные долгие цепочки, которые длятся дольше, чем «это безусловное зло».
Аргумент требует пролепливания, преступления требуют суда, и все эти вещи осязаемы, и на них влияют другие силы, лежащие вне конкретного человека. Любой, кто говорит белое простое плакатное – отравлен.

Я тоже отравлен.

01.04.22 / 19:21 Ереван, кофейня Lumen

Не открываю новости два дня.
Ем, сплю, гуляю. Видел, как бездомный взорвался криками, пытаясь стрельнуть сигарету у важно выглядящего дяди (живот круглый, спина прямая, выправка и надувная смелость в глазах, как у гусара).
в «Люмене» звучит джаз, ребенок, привалившийся к маме, мяукает под джазок свой тихий рэп.
права на веселье не обретаю.
я понимаю головой, что есть смысл жить полной человеческой жизнью, но искренне я этого не хочу.
какая тут вечеринка.
при этом прямые отдельные импульсы, которые существуют оторванно от думания, что большое горе вот есть, конечно, прорываются.
взялся читать «мобилизованную нацию» – горький отчет о том, как хорошо работает военная пропаганда.

29.03.22 / 20:04 Ереван. Библиотека «Мирзоян»

Вновь очень раздерганное состояние.

Вчера был собран, день прошел по кристалликам – каждое событие изолировано и огранено. Голова была на месте, вдыхал воздух.
В воскресенье лежал в похмелье – среагировал на вино.

Мучительно лежал и аккуратно двигал животом, внутри перекатывался зазубренный маячок, задача была отогнать его от пересечения двух плоскостей. Держался, пот пробивал виски, но держался. Потом решился сделать йогу, и на моменте, когда
велеречивый тренер в Youtube мягко сказал: время шавасаны, порадуйте себя, маячок зацепился за пересечение, неудержимо вспузырилась блевотина, побежал, и меня вывернуло в унитаз. Тренер продолжал очень мягко говорить на фоне.

Сегодня раздергано, меня дергает из стороны в сторону, случайно пришли в музей архитектуры на выставку ковров, которая кончилась год назад; в итоге смотрели на величественные бруталистские армянские совмодины (здания в стиле советского модернизма. – Ред.), сделанные красивыми мужчинами, многих из которых в 37-м году репрессировали.

Сегодня прошли мирные переговоры Россия – Украина в Стамбуле.
Деэскалация огня на киевском и черниговском направлениях.
Жалко как-то Мединского – почему он вообще руководит переговорщической группой? Вопрос.

Почувствовал надежду, что закончится. Но пока мир будет подписываться, одни люди будут убивать других, и между ними будет рваться ниточка языка. Важно помнить об Амери – который упорно помнил свою правду даже тогда, когда языки политиков
умягчились, а сердца просто перестали звучать. Амери был неудобен, потому что он не позволял происходить business as usual. Кажется, его позиция остается для меня самой честной – и самой отталкивающей для других людей *******.

Комментарии автора из 2024 года

* в этом пункте я фиксировал свою реакцию на старые лекции философа Ричарда Рорти «Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века»; в пятой, кажется, лекции он говорил о том, что «новые левые» в 1970-е сделали общество более чувствительным к культурным различиям и своей борьбой улучшили положение маргинализованных групп. Но акцент, сделанный на идентичностях, ослабил положение классовой солидаризации – чувствительность к культурным отличиям другого обернулась недоверием к солидаризации с радикально другими угнетенными, неготовностью вступать в тактические альянсы с теми, кто культурно тебе не близок. Как мне казалось, схожий процесс, увлечение политикой идентичности, происходил и в русскоязычной публичной сфере.

** здесь я отсылал к частому риторическому ходу, которым пользуются консервативные публицисты – описать активистов любого рода и возраста как «навальнят» или «анимешников», чтобы дискредитировать и фигуру, и причину протеста, спрятать ее в категории «сытые дети бунтуют». Пусть даже протест идет, например, против свалки отходов и объединяет множество людей разных возрастов и профессий.

*** говоря «дули», имел в виду, что – на мой не очень информированный взгляд – и о первой, и о второй чеченской англоязычные медиа не писали как об освободительной войне народов Кавказа; не проверял, как это на самом деле было.

**** «туда думать» – думать о возможном пространстве для действий, об академической и гражданской траектории.

***** «писать это» = «писать Россия с маленькой буквы».

****** вообще-то текст Василия Легейдо; вероятно, в памяти наложились Легейдо и Владимир Легойда, пресс-секретарь РПЦ, пару подкастов которого я тоже в это время слушал.

******* отсылал к книге Жана Амери «По ту сторону преступления и наказания».


Петр Сафронов. Неровность пола.

Из дневника 2022–2024 годов

2022 год

25 февраля 2022 года, Москва

Вчера был задержан на Пушкинской площади. Полиция хватала не за движение, за его отсутствие. В автозаке душно, тесно, короткие разговоры, общего настроения не ощущается.
Мое настроение: гнетущий стыд, страх, азарт.

27 февраля 2022 года, Москва

Иногда накатывает паника. Мысли о ядерном ударе. Попытки создать НЗ: защититься от неминуемого подорожания продуктов. Денег почти нет.

Начало марта 2022 года, Москва

Кажется, что все вокруг читают новости с экранов. И оттуда – крики, крики, крики. На работе – молчание. Все двигаются, как в песочных часах – туда-сюда, туда-сюда.

9 марта 2022 года, Москва

Люди как поплавки – появляются и пропадают, а потом появляются уже в другом месте. Обсуждение вариантов бегства, взаимопомощи, поиска работы за границей, самопомощи. Удивительно много (квази)терапевтических сообществ: дышите глубже, фокусируйтесь на рутине и прочее.

Попытки поделить людей. Еще попытки поделить людей. Истерические возгласы о том, что теперь нельзя говорить по-русски. А на каком же еще языке дать об этом отчет, чтобы знали будущие поколения? Оставить их в беспамятстве?

10 марта 2022 года, Москва

Я в ровном настроении отчаяния. Это хорошо. Это помогает собраться. Что я могу делать? Не позволять себе молчать, не позволять замалчивать.

Середина марта 2022 года, Москва

Попытки организовать разговоры, встречи, обсуждения. На работе. Среди бывших студентов. С коллегами. Очень трудно. Разговоры вязнут.

В многоэтажных домах своего района расклеиваю вопросы к соседям, к жителям: как вы думаете, на что будет хватать вашей пенсии через год войны? знаете ли вы, сколько мирных жителей уже погибло? как лично вы относитесь к гибели детей?

23 марта 2022 года, Москва

Оглушающее ощущение совершенной бесполезности моей работы. Вокруг возгласы: «мы в блиндаже», «будем делать то же самое, что и делали». А если в блиндаж попадет бомба – мы вместе погибнем? А если «то же самое» запретят?

Кто-то ведет инвестиционные разговоры: сейчас, когда все акции падают, настало время покупать!

27 марта 2022 года, Москва

Я не ношу с собой паспорт. Я у себя дома, в моей стране, в моем городе – какое еще удостоверение личности мне нужно?
Конец марта 2022 года, Москва

«Подписка на страну закончилась», – пишет в Фейсбуке (признан экстремистской организацией и запрещен в России) один деятель.

«И мы умеем читать Канта!» – зачем-то сообщает другой.

2 апреля 2022 года, Москва

Встреча со старым знакомым. «Какие возможности сейчас открываются! Ведь капитализм-то в стране не отменен». Одновременно рассказывает о том, как его друзья планируют бегство в Грузию на собственных джипах.

3 апреля 2022 года, Москва

Отчетливо вспомнил, как году в 1999-м смеялся над знакомой девушкой, решившей в университете изучать украинский язык. Что я знаю об Украине? Или война – это единственный способ сбора информации?

Конец мая 2022 года, Москва

Съел НЗ из продуктов, который собирал сразу после начала войны. Мысль о ядерном ударе теперь воспринимается как-то отстраненно: я бы не хотел быть в числе случайно выживших.

3 июня 2022 года, Москва

Получил визу.

2 июля 2022 года, Тбилиси

На домах наклейки с надписью «русский военный корабль иди нахуй!». Встреча с однокурсником. Работы нет. Межеумочное, подвешенное состояние.

Конец июля 2022 года, Амстердам

Сижу в квартире и записываю звуки. Пока трудно различать слова. Хочется, чтобы календарь перестал существовать. По утрам ощущаешь себя воняющей полузамороженной селедкой.

4 сентября 2022 года, Амстердам

Начал учить голландский.

21 сентября 2022 года, Амстердам

Разговор с другом в Москве. «Я не хочу бегать». То есть ты хочешь, чтобы тебя убили?
После разговора подумал: так это и есть цель этой войны – убить как можно больше собственных солдат, чтобы создать из погибших новых патриотических богов! Топливо, брошенное в патриотический костер в 1940-е гг., ведь уже перегорело, а Афганистан и Чечня никаких богов не породили. Впрочем, пока новых богов создать не удается.

7 октября 2022 года, Амстердам

Я тону, и почему бы мне не делать этого дальше.

23 октября 2022 года, Амстердам

Видел сон. Я был трубой, высокой, кирпичной. Но дым из меня шел не вверх, а как бы просачивался сквозь кладку. Поэтому я стоял весь в дыму.

24 октября 2022 года, Амстердам

Велосипеды здесь скрипят, как чайки. Или наоборот.

13 декабря 2022 года, Амстердам

Отмечаю день одной строчкой в дневнике.

14 декабря 2022 года, Амстердам

Сегодня хотел выброситься из окна.

2023 год

22 января 2023 года, Амстердам

Рассматривал пол. Изучал неровности.
Вернуться к строчке, свернуться в строчку, завернуться, свернуть, подвернуть... От макушки до пяток – на твердой горячей оси отчаяния. Сколько колебаний. И ни одного движения.

29 января 2023 года, Амстердам

Не выдавать свое замешательство за рефлексию.

1 февраля 2023 года, Амстердам

Разговор по телефону со старым другом в Москве. Он с жаром уговаривает меня ни в коем случае не возвращаться в Россию. Сам поддерживает войну (он говорит «СВО»).

Начало марта 2023 года, Амстердам

Довольно внезапно: составление проекта новой Конституции России. Такое, конечно, нельзя делать в одиночестве. Это форма «терапии» или использования всей меры отчаяния?

1 апреля 2023 года, Амстердам

Моя свобода заключается в том, чтобы все время упускать необходимое.

24 июня 2023 года, Амстердам

Новости о мятеже Пригожина. Из Москва пишут – всё «как обычно».

Июль 2023 года, Москва

Ожидал какого-то «досмотра» в аэропорту. В итоге – приложил паспорт к электронному считывателю, и всё. Встреча с любимыми. Знаки войны – наклеенные на дверях банков, магазинов, парикмахерских листы формата A4 c призывом записываться на контрактную службу. Кое-где эти листы срывают. Я сорвал несколько. Антивоенных надписей или наклеек (как в 2022 году) в городе я не видел.
Разговор двух охранников на вокзале: светила тюрьма... забрали по мобилизации... переучился на сапера...
Последний взгляд на квартиру, в которой я вырос. Ошметки, обрывки, клочки. Прочнее всего – неровность пола.
Время перемололо меня в тонкую муку. Теперь – в печь.

6 августа 2023 года, Амстердам

Женщина с печальным лицом в вагоне метро сменяет другую женщину с печальным лицом, на том же месте, в том же вагоне, того же поезда.

10 августа 2023 года, Амстердам

Существительные возникают из экономии на действиях: вот комар, застывший с той стороны оконного стекла, – это полет; вот стакан, пританцовывающий на краю стола, – это падение.

14 августа 2023 года, Амстердам

дождь полощет за щекой
толпу
обрывки разговоров
чужие песни
крики через запятую звонки
велосипедов скрип
чаек
неопределенный шум
и отдает мне в ухо
наступает ночь

15 августа 2023 года, Амстердам

волк как-то сидел в раю
прямо на краю
сидел себе и размышлял
насколько прочны облака
в это время как раз одно облако
шло напротив того места, где сидел волк
хотя какое там напротив
ну скажем где-то в окрестностях
волк приподнял голову
прищурил левый глаз, поморщился
вздохнул, взял и прыгнул на облако
было это в раю, на самом краю.

26 августа 2023 года, Амстердам

Как написать о том, что я чувствую? Стыд, гнев, отчаяние – это же всё существительные. Моя речь безглагольна.

5 сентября 2023 года, Амстердам

по крайней мере – не отворачиваться от собственного бесчестья.

Октябрь 2023 года, Амстердам

Вместе с коллегами делаем онлайн-семинар для обсуждения черновиков статей. Мне кажется, это важно. Хотя бы с точки зрения ответа на вопрос – как мы взаимодействуем? как мы учимся слышать друг друга? как мы можем понимать сказанное другим? Я бесконечно признателен всем участникам.

8 ноября 2023 года, Амстердам

Буду ли я искать слова? Или дам словам найти меня.

5 декабря 2023 года, Амстердам

Сон: мне шесть лет, с родителями иду на пляж в том самом городе, где родилась бабушка, от жары асфальт очень-очень горячий, но я пытаюсь идти босиком, попрыгивая, как на сковородке, на асфальте кровавые отметины раздавленных вишен, шелестят акации с желтеющими листьями.

Конец декабря 2023 года, Москва

я здесь с любимыми. я обещал
С друзьями стоим на курительной площадке одного очень высокого здания. В Москве много огней, много пустырей, много машин, много черноты. Людей с такой высоты не видно.
Спрашиваю у друга – как у вас в институте? Он говорит – ликуют.

2024 год

15 января 2024 года, Амстердам

Вспомнил обращение Матфея у Караваджо. Все эти движения пальцев: cогнутых, как бы цепляющих рыбу, выуживающих душу, расковыривающих рану, вскрывающих грудную клетку.

Начало февраля 2024 года, Амстердам

Пытался провести день сосредоточенно – лежал на кровати, думал о том, что приходило в голову. Но в голову ничего не приходило. Пришлось рассредоточиться.

Июнь 2024 года, Амстердам

футбольные комментаторы из России – «фланги этой команды уже совсем сточились». Механический язык войны. У которой не будет победителей. Хотя их, конечно, придумают, изобретут, назначат.
...когда я буду там, где должен быть.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202349971
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202335161