21 октября 2016Академическая музыка
278

«Тащить всю жизнь тяжелый ящик на спине»

Давид Герингас о виолончели и виолончелистах

текст: Григорий Кротенко
Detailed_picture© Алексей Филиппов / ТАСС

Приближается VIII виолончельный фестиваль Vivacello, одним из событий которого будет сольный концерт Давида Герингаса в Большом зале консерватории. Со знаменитым виолончелистом и педагогом, отмечающим в этом году свое 70-летие, встретился Григорий Кротенко.

— Главная причина нашей с вами встречи — предстоящий фестиваль Vivacello. Насколько интересна виолончель сама по себе и может ли быть достаточным поводом для большого фестиваля?

— Виолончель уже тем интересна, что виолончелисты любят друг друга. Мне доводилось принимать участие во многих виолончельных фестивалях, это всегда прекрасная возможность пропагандировать наш инструмент. И хороший повод встретиться с коллегами, потому что мы постоянно в разъездах и пересекаемся редко.

В наказание от наших матерей нам досталось тащить всю жизнь тяжелый ящик на спине, поэтому мы чувствуем себя собратьями. В отличие от пианистов или скрипачей, виолончелисты умеют дружить между собой. Пианисты вообще очень обособленные люди, у них огромный репертуар, они вынуждены скучать и все время заниматься. А мы привыкли разъезжать с компанией: вот я больше сорока лет ездил на гастроли со своей женой, она у меня пианистка. Мы, виолончелисты, не можем выступать в одиночку и привыкли общаться.

— А вот эта пропаганда виолончели, она на что направлена? Чтобы в каждом доме зазвучала своя виолончель?

— Считается, что у виолончели очень маленький репертуар, хотя на самом деле для нее написано большое число интересных произведений. И виолончель, кстати, очень приятный звук имеет. Много людей говорят: я очень люблю виолончель. А почему? А вот потому, что виолончельный звук очень близок к человеческому голосу. Самое главное качество виолончели — это петь. Не трюки показывать паганиниевские. Действительно, когда слушаешь виолончелиста, первое, о чем думаешь, — это о звуке. Конечно, есть и такие, которые умеют и скрипичные трюки показывать, имеют фантастическую технику. Но наш главный русский виолончелист, Карл Давыдов, свою школу основывал на том, что техника должна служить музыкальной выразительности.

В отличие от пианистов или скрипачей, виолончелисты умеют дружить между собой.

— А что из наследия Давыдова актуально сегодня? Можно послушать запись 1904 года, на которой Александр Вержбилович, его ученик, играет романс Давыдова, сравнить с игрой какого-нибудь современного виолончелиста — и не найти ничего общего.

— Как? Все применяется до сих пор. Концерты Давыдова — это важная веха в нашем педагогическом репертуаре. А я считаю, что его музыка еще и очень красивая. Я как-то дирижировал заключительным концертом конкурса имени Давыдова в Латвии, в Риге, и мы играли его произведения. Написаны они в том стиле, в котором сочиняли его современники — Рубинштейн, Чайковский, может быть, даже Лядов. Давыдов был огромным музыкантом. В чем-то его можно даже назвать эпигоном Шумана. Очень душевный и очень виртуозный. Он пришел из немецкой школы. Говорят, что его фамилия настоящая — Давидхофф. И родился он в еврейском штетле, который называется сейчас по-латышски Кулдига, а тогда по-немецки назывался Гольдинген. Латыши его считают своим — «Карлисом Давидовсом». А для нас Карл Давыдов — основоположник русской виолончельной школы, которого Чайковский не зря называл «царем виолончелистов». И до сих пор по его гаммам и этюдам учатся новые поколения.

— Возвращаясь к фестивальной программе: могут ли четыре виолончельных концерта, исполненные за один вечер, быть актом искусства? Это ведь так похоже на зачет в консерватории или на классный вечер.

— Вы сейчас затронули очень специальную тему. Этот фестиваль как раз и является как будто моим классным вечером. Хотя вы этого не заметили, вы же этого не знаете?

— Наоборот, я как раз заметил, поэтому интеллигентно подыгрываю вам, задавая такой вопрос.

— И я этим очень горжусь. В первом концерте фестиваля выступают Николас Альтштедт, Борис Андрианов и Евгений Тонха. Они, по-моему, даже в одно и то же время у меня учились. Клаудио Бохоркес свое консерваторское обучение начинал тоже у меня, правда, потом он занимался у Бори Пергаменщикова. Во всяком случае, он был моим студентом, когда готовился к юношескому конкурсу Чайковского, на котором получил третью премию.

Боря Андрианов — очень милый человек, не забывает свой класс, в котором вырос, я его очень люблю, он замечательный виолончелист. Он всегда отличался не консервативным отношением к музыке, а более широким. Любил слушать поп-музыку. Я помню, на моем классном вечере он с большим успехом играл свою обработку «Бременских музыкантов» для четырех виолончелей. У нас в Германии никто не знал эту музыку Гладкова. Боря приглашает такого музыканта, как Соллима, который работает в жанре кроссовера. Боря старается показать всю палитру разных направлений в музыке.

Сделать фестиваль одного композитора или одного инструмента не так просто, потому что должно быть также и интересно. Поэтому важно составить программу хорошо. Мне кажется, Боре это удается.

Мне в этом году исполнилось семьдесят лет. Захотелось по этому поводу сделать важное высказывание, произнести веское слово. Поэтому, когда Боря предложил мне сыграть сольный концерт, я поступил немножечко эгоистично. Не так уж часто я выступаю в Большом зале консерватории; соответственной месту должна быть и серьезность программных намерений.

Исполнить подряд пять сонат Бетховена значит прожить его жизнь в один вечер. В Первой сонате он молодой, темпераментный виртуоз, который может писать длиннющие темы на тридцать два такта. К концу жизни его музыкальный язык становится сжатым, экономным. Пожилой Бетховен уже не любит повторяться просто так: в репризе ему достаточно двух тактов вместо четырех для того же мотива в экспозиции.

Виолончельные сонаты Бетховена отличаются от скрипичных и фортепианных. В скрипичных он придерживается сонатного цикла и не особенно экспериментирует. А вот в первой же виолончельной сонате Бетховен отходит от канона. Первая часть — это сонатное аллегро с огромным вступлением, а вторая — соединение скерцо с финалом. Эксперименты продолжаются и во второй сонате. Вступление он пишет совершенно противоположное: идущий в глубины соль минор. Это тональность смерти у Моцарта. В учении об аффектах соль минор — особая тональность. Из всех симфоний Моцарта только две написаны в соль миноре. Самая знаменитая и Двадцать пятая.

— Не самая знаменитая.

— Она стала тем произведением, которое в Америке сделало Моцарта поп-звездой. Из-за фильма «Амадеус». Ну, в Америке все по-другому, у них через кино композитор может стать известным.

— Как у вас отношения с Америкой складываются?

— Меня там очень высоко ценят. Недавно в Штатах проходил фестиваль имени Пятигорского, меня там назвали «замечательным педагогом». Что, надо сказать, меня не очень обрадовало. Я, например, считаю себя в первую очередь исполнителем.

Если человек — японец, это не значит, что он автоматически плохой или что у него нет души.

— Знакомо ли вам выражение «конкурсная мафия»?

— На что вы намекаете?!

— Это просто вопрос.

— Все это неправда. Нет никакой конкурсной мафии. В каждом конкурсе есть ситуация, которая создается в данный момент. И она просто не всегда всем подходит. Поэтому те люди, которым решение жюри не по нраву, говорят, что это сработала «мафия».

Я вполне согласен с тем, что присутствие нескольких педагогов в жюри иногда может быть проблемой. Я был сейчас председателем жюри конкурса Энеску. И я вижу реакцию коллег, как внимательно, но вместе с тем и ответственно, и осторожно педагоги относятся к своим решениям. Я за то, чтобы все голосовали за всех. Если кому-то надо проманипулировать, то это как вода: вода всегда найдет путь. Я же уповаю на честность и на совесть.

У меня был тяжелейший случай, когда в Женеве в заключительный тур проходили только мои ученики. Я симпатизировал ученику другого педагога и надеялся, что тот просимпатизирует моему. Но в итоге так не случилось, мы оба проголосовали за его ученика, он попал в финал. И вот в финале играют только ученики двух членов жюри. Конечно, все согласились, что надо дать нам право проголосовать вопреки условиям конкурса. Такие ситуации бывают. Мне стало легче сейчас, когда я уже не преподаю.

— Спустя некоторое время после XV конкурса Чайковского, кажется, можно сказать, что и в воспоминаниях остались не совсем те музыканты, которые получили первые премии, и в концертной жизни интерес и любовь слушателей принадлежат не им.

— Я не понимаю вашего мнения и не принимаю его. Андрею Ионице всего двадцать два года. Что вы от него хотите?

Йоханнес Мозер выиграл конкурс с большим отрывом в 2002 году. Когда его после этого пригласили в Москву? Когда? Недавно. Истинный результат конкурса был в том, что Йоханнес Мозер четыре раза давал сольные концерты в Голливуд-боуле, исполнил в Чикаго премьеру виолончельного концерта Бернарда Рэндса под управлением Булеза, играл с Boston Symphony. Он сделал карьеру во всем мире. А что его не приглашали достаточно в Москву, это Москва виновата.

Я помню, как публика подбежала к жюри по поводу игры замечательного виолончелиста Исидзаки и ругала нас. Но я не разделяю этих мнений. Если человек — японец, это не значит, что он автоматически плохой или что у него нет души.

А если человек способен на последней стометровке вырвать у всех победу и своей грудью порвать ленту, значит, он заслужил первую премию. Это был Ионица с концертом Шостаковича. Александр Рамм совершенно феноменально сыграл Симфонию-концерт Прокофьева. Для обоих мальчиков наступил тогда тот чудесный день, который нужен, чтобы победить. Они не зря оказались впереди.

Я думаю, ваш вопрос связан с тем, что вы тоже считаете, будто результат последнего конкурса Чайковского был «не такой»?

— Я стараюсь задавать вопросы, ответы на которые были бы интересны нашим читателям.

— Тогда я должен сказать читателям: легко после конкурса выдвигать разные «мнения». Мне кажется, когда собирается жюри, каждый его участник — это само собой разумеется — отдает себе отчет, что конечный результат не будет совпадать с его собственным решением, но будет адекватной суммой всех суждений. В противном случае не надо соглашаться сидеть в жюри.

Страница из четвертой части попала во вторую, кажется. Короче говоря, довольно неожиданно внедрялся иной музыкальный материал, менялся метр, а они приняли это всерьез. Так и сыграли на премьере, записали на диск.

— С вами на конкурсе Чайковского за одним столом в жюри сидел Сергей Ролдугин, который вдруг стал известен не только филармонической публике, но и большому числу людей, никогда не интересовавшихся музыкой. Скажите, пожалуйста, не по той ли причине он оказался в жюри, по которой прославился в последнее время?

— Нет, я вам могу точно сказать, как он оказался в жюри. Ролдугин — замечательный руководитель Дома музыки в Петербурге, который очень много делает для молодых музыкантов. Помогает им, проводит много музыкальных мероприятий, мастер-классов и концертов.

Я считаю, что присутствие в жюри таких людей, как Ролдугин или же директор Карнеги-холла Клайв Гиллинсон, необходимо. Гиллинсон — виолончелист, он играл в London Symphony и не был солистом международного класса. Но он стал устроителем мирового уровня: сначала он работал в правлении своего оркестра, в Барбикан-холле, потом уехал в Америку. Мнение директора Карнеги-холла, как и художественного руководителя Санкт-Петербургского Дома музыки, очень интересно.

— В одном из интервью Ирина Шнитке рассказывает, что когда Альфред Гарриевич получил изданную партитуру своей Девятой симфонии, расшифрованной и записанной на пластинку Геннадием Рождественским, то швырнул ноты на пол и выключил запись, не дослушав. Тогда он уже не мог говорить и писал неразборчиво левой рукой после инсульта — и только разрыдался от обиды и гнева. Вы же, как я где-то читал, наоборот, восприняли слезы Шнитке, вызванные вашим исполнением его музыки, как одобрение и даже благословение. Будьте любезны, сообщите подробности этой истории.

— Этот случай в нашей жизни совершенно особенный. Мы с ним жили в одном городе, в Гамбурге. Я обнаружил, что Мстислав Леопольдович и Ирина Шнитке на премьере Второй сонаты пользовались переписанным материалом, который по ошибке то ли переписчика, то ли издательства оказался перепутан. Получилось, что страница из четвертой части попала во вторую, кажется, я не могу сейчас точно сказать. Короче говоря, довольно неожиданно внедрялся иной музыкальный материал, менялся метр, а они приняли это всерьез. Так и сыграли на премьере, записали на диск.

Я стал учить эту сонату с моей женой, и мне это место показалось очень странным. Я попросил манускрипт. Пришел в издательство и говорю: можно я покопаюсь в стопочке «Шнитке»? Вот так лежит на этой стопочке рука моего друга, директора издательства. Он говорит — ну конечно, пожалуйста. И берет первый попавшийся лист: вот — смотри. Оказалось, та самая рукопись, которую я искал.

Мы сверили переписанные ноты с исходной рукописью и черновиком Шнитке и доказали мою версию, что там произошла ошибка. Мы с моей женой Таней привели ноты сонаты в порядок, и уже потом она была издана как надо. Мы пришли ему сыграть, потому что нам было важно его мнение. Шнитке в тот момент уже не мог говорить, но он своими слезами дал понять, что мы правы. Он мычал: «Ы! Ы! Вот так, так правильно! Приходите ко мне чаще! Нам надо встречаться!» — это нам уже Ирина перевела. Он не мог говорить, но все чувствовал и все слышал. Это было поистине незабываемо.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20248248
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202414893
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202419297
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202424558
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202426033