27 августа 2013Кино
82

«Все интересуются только тем, был Чайковский гомосексуалистом или нет»

Режиссер «Июльского дождя» и «Мне двадцать лет» МАРЛЕН ХУЦИЕВ рассказывает Инне Денисовой о короткометражке, снятой им для альманаха Венецианского фестиваля, и о том, как хорошо было быть режиссером при советской власти

текст: Инна Денисова
Detailed_picture© РИА «Новости»

— Вам нравится название альманаха — «Перезагрузка будущего»?

— Ничего о нем не знаю. Знаю, что позвали призеров прошлых лет и поставили условие снять фильм не длиннее полутора минут.

— А как сформулировали, про что снимать?

— А мне никто ничего не формулировал. Сказали, что нужно посвятить это кинематографу будущего.

— Ваша новелла называется «Inperpetuum infinituum». Почему?

— Просто так. Я же не снимал ничего, я схитрил. Сделал из материала своего фильма «Невечерняя». Из хроники, которая у меня в начале фильма используется.

— А почему «схитрили»? Почему не захотели что-то новое снять?

— Дело в том, что у меня лежало это приглашение долго, а потом я спохватился, позвонил и узнал, что у меня всего ничего времени остается. Звоню, там по-итальянски говорят, одно только понял: «Шепотинник, Шепотинник». Петр мне объяснил, что нужно все сделать быстро. Я все-таки опоздал на два дня, но фильм все равно приняли.

— Вы не любите делать быстро?

— Нет. Я так и не привык к сегодняшней суете. Привычки остались с юности. Да и не нужно уже себя перестраивать. Я люблю от руки писать. А потом на машинке печатать. Люблю кассетные магнитофоны. (Задумывается.) Но я вам о другом сегодня хотел рассказать. О важности кинематографа в прежние времена и неважности сегодня. Вот я пересмотрел фильм «Кутузов», который вышел во время Великой Отечественной, и был удивлен. Кинематографу придавали значение, даже когда страна жила в невероятном напряжении, когда средства нужны были на другое.

— Когда вы сказали, что не любите сегодняшнюю суету, я подумала про ваш фильм «Невечерняя», где Толстой с Чеховым спорят. Один патриархален и не любит современность, другой устремлен в будущее.

— В моем фильме нет особенных споров. И мне не кажется, что Толстой не устремлен вперед. Мой фильм — о другом.

Сейчас, если снимают биографию, непременно нужна «клубничка», не обязательно интимная, а любая. Например, как в том фильме, что англичане сделали («Последнее воскресенье». — Ред.), — про последний год жизни Толстого.

Когда я собирался снимать кино о Пушкине, всех интересовало, кто играет Пушкина, Натали и Дантеса. И как его будут убивать. Все. А у меня был большой сценарий: я пытался осмыслить жизнь гения, как она радостно начинается в юности и что происходит дальше. Поскольку «гениальный человек» и «гений» — не одно и то же. «Гениальный» — это то, чем человек одарен от природы, а «гений» — то, что вызрело. Гений выше обычных людей, и его должны обязательно посетить трагические обстоятельства.

— Вы так и не сняли фильм про Пушкина?

— Не случилось.

— И уже не будете?

— Что вы, нет, конечно. Неподъемно. У меня нет сил, чтобы убеждать кого-то в его нужности. Если «Невечерняя», где всего два персонажа, пошла с таким трудом…

— Все-таки о чем «Невечерняя»?

— О визитах Толстого и Чехова друг к другу. Их разговорах. В которых раскрывается внутренний мир, отношение к окружающей жизни, к общественным явлениям и к вопросам смерти и бессмертия.

Я, кстати, сделал картину о бессмертии, она называется «Бесконечность». Она получила в Берлине приз, его почему-то называли утешительным (приз экуменического жюри. — Ред.). В прокате она так и не была. Зато каким-то образом получила Госпремию.

— А фильм «Невечерняя» в итоге так пока и не закончен?

— Его судьба — показательный пример сегодняшнего состояния киноиндустрии. Которое, с организационной точки зрения, не устоялось и до сих пор шатается.

— Это с какого момента так происходит?

— С развала СССР. Знаете, какой бюджет мне выделили на «Невечернюю»? 600 тысяч долларов. И сказали: «А что там снимать, это же говорящие головы». Люди, которые это сказали, назывались экспертным советом. И сейчас есть такой же. Это ширма, за которую прячутся руководители. При этом я знаю, что в экспертном совете сидели люди гораздо младше меня, ничем себя особенно не проявившие.

© РИА «Новости»

— И как вы вышли из ситуации?

— Никак. Я из нее не вышел. Вот уже прошел парный юбилей Чехова и Толстого, к которому все должно было быть готово. При прежних временах такого просто не могло бы случиться. В государстве должен быть подход к важным темам. При советской власти были структуры вроде Госкино. Тогда понимали важность кинематографа. А сейчас все разрушилось. При этом про устройство кинопроцесса в СССР все почему-то вспоминают только плохое. Только цензуру вспоминают, когда все старались угодить первому лицу…

— Прямо как сейчас.

— Наверное. При этом было столько всего хорошего. Повторяю: все было разумно с точки зрения организации производства. Это сейчас непонятно кому дают непонятно какие суммы. А тогда директор картины и режиссер составляли смету. Рассчитывалось все: экспедиции, декорации, объекты. И на основе этой сметы выдавались деньги. Их не нужно было бегать и искать, как сейчас.

— Сейчас деньги дают либо компаниям-мейджорам, либо тем, кто снимает госзаказ. Ваш оппонент, Никита Сергеевич Михалков, к примеру, не испытывает проблем с бюджетами.

— Он не испытывает. И некоторые мои бывшие ученики не испытывают — им дают по 30 миллионов долларов. Сейчас — самотек и любительщина. Никому не важен фильм о Толстом и Чехове. А раньше был бы важен. В СССР было Госкино — организация, которая занималась только кинематографом. А сейчас Министерство культуры занимается всем подряд: и Большим театром, и музеями, и выставками, и объектами реставрации, ну и еще кино постольку-поскольку. Я считаю, что нужно вернуться к идее существования Госкино. Не внутри Министерства культуры, а самого по себе. Может, тогда что-то изменится. Что ни говори, советская система была очень качественной. Совэкспортфильм был министерством иностранных дел от кинематографа. Они продвигали картины, знакомили с ними международную публику, все организовывали. Я помню, как меня встречали, когда я куда-то приезжал, потому что у Совэкспортфильма везде были свои представительства и даже свой кинотеатр в Париже. Сегодня продвижением наших фильмов на Запад занимается Роскино. Довольно хорошо, надо сказать, у них получается. Если бы им еще государство помогло. Будут опекать меня в Венеции, как раньше Совэкспортфильм. Мне приятно. Но для того, чтобы хоть что-то заработало, нужно возродить все хорошее из советской системы.

— Вас же самого эта советская система била очень сильно? «Июльский дождь» критиковали, «Мне двадцать лет» клали на полку.

— Ну да, критика была. Подставная, что еще обиднее.

— Вы разве не переживали тогда?

— Как не переживать, я же живой человек. Вот я сейчас еду в Венецию на фестиваль. Там собирают призеров. Я в свое время получил там приз за режиссуру. Он особенно мне дорог, поскольку я разделил его с Луисом Бунюэлем. Потом был там членом жюри. Мог бы быть председателем, но не стал, поскольку не владею иностранными языками. Председателем в результате была актриса Маргарет фон Тротта. Так вот, мой фильм тогда не хотели выпускать отсюда — помогла компартия Италии. Потом, правда, чиновники все равно не выпустили «Июльский дождь»: ну что ж, очень надеюсь, что Венецианский фестиваль покажет его у себя когда-нибудь.

— А вы говорите, что в СССР хорошо было. Могли выпустить фильм или не выпустить.

— Зато сейчас диктат денег. Раньше мне знали цену. Сейчас тоже вроде бы знают, классиком называют, а толку? Раньше я закончил картину, через два-три месяца мне председатель Госкино говорит: «Какие планы? Чем хотите заняться?» Во мне были заинтересованы.

— А сейчас заинтересованы в блокбастерах и патриотическом кино.

— При советской власти было не так. Некоторые темы спускались. Но вовсе не весь кинематограф был заказным.

Марлен Хуциев на съемках фильма «Июльский дождь», 1966Марлен Хуциев на съемках фильма «Июльский дождь», 1966© РИА «Новости»

— Ну вас же как раз ругали за «Мне двадцать лет», что, дескать, нельзя показывать, что у молодежи проблемы?

— Нет, не говорили так. Хотя… Было дело, долбали, чего-то там не поняли. Для того чтобы к чему-то прийти, необходимо сомневаться, сомнение — самое важное в жизни режиссера. Я и студентам говорю: вы должны быть убежденными и одновременно уметь сомневаться. Каждое из этих качеств по отдельности гибельно.

— А вот пример современной цензуры — ситуация вокруг фильма «Чайковский», где сценарист говорит в интервью, что гомосексуальность Чайковского не доказана, лишь бы не огорчить чиновников. Вас это не пугает?

— Наше время этим и отвратительно, что все интересуются только тем, был Чайковский гомосексуалистом или нет. А он — величайший среди композиторов мира. Знаете, когда я прочел, какой бюджет дают этому фильму — в десятки раз больше того, что дали мне, — у меня не осталось других вопросов. Прошлый министр заставил меня написать письмо банкиру или нефтепромышленнику. Чтобы я сам сел и написал. Попросил денег. И чтобы еще сам отвез. Вот такие у меня проблемы. А вы говорите.

— А вот Миндадзе не дали денег вообще. Сказали, что такой взгляд на войну «может задеть чувства ветеранов».

— Я не хочу об этом говорить. Наверное, это несправедливо. Но это тоже результат субъективного отношения экспертного совета.

— Они как раз проголосовали за то, чтобы Миндадзе получил деньги!

— Я считаю, что решать все должно квалифицированное начальство. Которое понимает и разбирается, а не спихивает решения на других. Я говорю о принципе, а не о конкретных людях. Вот мое мнение по этому поводу.

— Вы когда-то подписывали петицию против возвращения культа личности Сталина.

— Ну это давно было, да.

— Вы знаете, что ему сейчас в Гори памятник вернули? Как вы к этому относитесь?

— Эту проблему тоже не хочу обсуждать. По-моему, нельзя мазать все одной краской. Явления и личностей надо судить в контексте времени и истории. Вспомните, что было во времена Французской революции. Единственное, что я могу сказать, когда говорят, что во всем виновата Октябрьская революция: я прошу вспомнить, что монархию свергли в феврале. И устроили все это вообще не большевики. Мы абсолютно не умеем подходить к истории разумно.

— А как разумно подойти к тому, что памятник вернули?

— Как я могу судить? Может быть, этого хотели жители?

— Так многие и главу в учебники хотят вернуть о том, какой Сталин эффективный менеджер. Вы, как человек, который письмо против возвращения культа подписывал, — неужели вы от этого в ужас не приходите?

— Я на эту тему не хочу говорить, она слишком серьезная. Крайности всюду плохи. Все надо рассматривать в историческом контексте.

— А вы бы сейчас подписали такое письмо против возвращения памятника?

— Против памятника, наверное, подписал бы. Но дискуссию о том, кто выиграл войну — Сталин или народ, считаю глупой. Он все же имел к этому отношение. Зачем в обвинениях доходить до абсурда?

— Война могла бы быть выиграна куда меньшими жертвами.

— Я знаю, да.

— Вы когда подписывали, вами же двигало что-то очень искреннее?

— Я, не дай бог, не сталинист. Но я скажу так: там, где есть его заслуги, не надо их отрицать. Не будем идти по пути большевиков и отрицать все.

— А сейчас в протестах вы участвуете?

— А где эти протесты?


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320793
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325913