3 октября 2014Кино
564

Валентина Мазунина: «Мы все кривляемся, а жизни нет»

Звезда «Реальных пацанов», «Горько!» и грядущего «Горько-2» — о телевидении как о вранье и о Жоре Крыжовникове как о светлом Балабанове

текст: Максим Семенов
Detailed_picture© «Bazelevs Distribution»

— «Горько!» был довольно необычным фильмом. Будем откровенны: от картины в восторге были все или почти все. Как зрители, так и критика.

— Ну, сначала-то фильм вызывал определенные споры. Но в основном да, людям очень понравилось. Я могу сказать про свои ощущения. Когда мы пошли на премьеру (задумывается)… Когда мы снимали, я понимала, что должно получиться что-то прямо такое цельное и интересное. Что это не просто какой-то балаган, а вот именно… и доброе! Вот что самое притягательное! Для меня самая главная, ключевая сцена — в автобусе, она решает все. И когда я смотрела фильм на премьере, я, помню, очень переживала, хотя вроде меня мало там. Но это все такое свое и родное! Я вышла — и заплакала. Было очень жалко, что родителей рядом нет.

— Знаете, меня в «Горько!» поразила одна вещь. Понятно, как сюжет фильма развивался бы, снимай мы его в Америке или Европе. Вот мальчик и девочка познакомились. У девочки родители — верхушка среднего класса, у мальчика они живут в шалмане у моря, и дальше начинается такая комедия классового непонимания, когда богатые и бедные пытаются найти общий язык. Но ведь в «Горько!» этого вовсе нет!

— По сути да, мы все одинаковые, неважно, при деньгах ты, есть у тебя какие-то знакомые, работаешь ты или просто рыбачишь.

— Но мне кажется, это скорее не сегодняшнее российское общество, а его идеальный образ. Там же они все — одна большая семья. Но ведь этот образ может быть далек от реальности.

— Нет, я думаю, недалек... Я вот в Верещагине жила, маленьком городочке. Я знаю и такую сторону жизни, и немножко другую. Может быть, у меня нет каких-то людей знакомых, у которых все иначе, но мне кажется, что все так и есть.

© «Bazelevs Distribution»

— Верещагино — это же в Пермском крае?

(Смеется.) Да, это все не Москва. Я окончила пермский вуз, два года работала в Театре юного зрителя в Перми. Потом пришлось уйти — нам сказали, что мы с «Реальными пацанами» переезжаем в Москву, и немного не получалось совмещать работу, поскольку театр был репертуарный: утром — детские спектакли, вечером — взрослые. И пришлось сделать выбор. Вначале было очень тяжело. Я и плакала, и чего только не было. А потом я подумала: надо идти вперед, надо пробовать что-то новое. И вот мы уехали в Москву.

— Скажите, а были какие-то принципиальные различия между съемками в Перми и производством московских сезонов «Реальных пацанов»?

— Не то чтобы. Поэтому, когда мы сюда приехали, я была немного удивлена: вроде бы народу вокруг стало еще больше, появились какие-то новые люди. Но в принципе у нас команда осталась та же самая в основе своей, наверное, поэтому каких-то сильных различий нет. Ну разве что мы сейчас ездим снимать за МКАД, куда-то там далеко-далеко, каждый день. В Железнодорожный, куда-то туда мы едем. И у меня такое ощущение, что мы уже в Перми. Ну куда нас привезли? Все же осталось то же самое, по сути.

— А интонация сериала не поменялась?

— Мне пермские сезоны намного роднее и ближе. Я, помню, посмотрела первую серию московского сезона и поняла: в Перми вот все равно было что-то другое, вот эти люди вокруг — все это создает определенную атмосферу, которая для нашего сериала тоже очень важна. И мы сейчас обратно вернулись в Пермь. Решили, что, наверное, интереснее и роднее будет сериал в провинции и про провинцию. У нас в этих прекрасных городах — ну там Омск, Пермь — рейтинги были очень хорошие, а по Москве поменьше. Наверное, это имеет успех там, где узнаваемо. Люди узнают себя в этом.

— То есть им нужна реальность.

— Да, им нужна реальность.

© ТНТ

— Но, если судить по «Горько!», это какая-то слишком добрая реальность.

— Да, добрая. И это самое главное. В наше время нестабильное и так в мире происходит много всякой ерунды. А когда видишь что-то действительно доброе и теплое, которое греет, — это очень важно. Очень жаль, что сейчас не снимают детское, очень хорошее, доброе кино. У меня есть мечта сыграть в детской сказке. Без всяких этих пошлостей, это должно быть какое-то прекрасное волшебство, дающее надежду. Очень жалко, что сейчас этого нет. Я вот как-то увидела какого-то «Карлсона», не буду называть всех этих новых фильмов, но я была в ужасе от того, что происходит. Почему это так? Меньше экшена нужно, больше души.

— Наверное, это ваша работа в ТЮЗе сказывается.

— Ну, может быть (смеется). Когда вышел сериал, у нас детки немного путали, когда видели меня. Я помню, был такой первый случай: мы играли детскую сказку с утра. Я — Дарьюшка, у меня тут кузовок с малинкой, убегаю, подруженек зову, а мне кричат дети: «А где Колян?» Цветов стали больше дарить, что приятно. Вообще сейчас в театре это как-то редкость, когда люди приходят с цветами, а это очень здорово.

— А в Москве узнают?

— Бывает, подойдут в метро и начинают, а я пугливая очень, но тут лучше не спорить: «Да-да! Все хорошо! Всем передам. И Коле передам». И бежать-бежать.

— А работу комментируют?

— Ну, по-своему. «Вот хорошо было, когда в Перми снимали, а тут вот что-то не то». Или: «Свадьба-то какая! Все как в жизни». Ян Цапник рассказывал, как кто-то к нему подошел и на полном серьезе говорит: «Ну у вас что там за оператор? Как пьяный! У него рука там дрожит! Ну чо это такое?» В общем, пытаются как-то помочь, что-то посоветовать. Хорошо, что это их как-то задевает.

— Я помню, когда «Горько!» вышел, как раз началось в Киеве — и некоторые лозунги Майдана носили весьма классовый характер. А у нас с диким успехом идет «Горько!», в котором классов нет, сплошное общественное взаимопонимание. Для меня «Горько!» — как лакмусовая бумажка, показывающая настроение в стране.

— Наверное, почему был успех? В наше тяжелое время искры летают, и ты обостренно начинаешь чувствовать, что тебе дорого и что действительно важно. И это фильм про семью, про что-то очень важное. В наше время мы все нуждаемся в семье.

— Наше общество — это одна большая семья? Или это то, к чему еще нужно стремиться?

— Наверное, нужно стремиться. Хотелось бы, чтобы мы все, кто бы это ни был, понимали и принимали друг друга. Без драк и всего вот этого.

— А «Горько-2» — про похороны. Мне кажется, это немного симптоматично.

— Я сама почти ничего еще не видела. Русский человек может проявиться где? Всю семью у нас собирают только свадьбы и похороны. Как бы это ни было страшно. Но, кажется, это будет не мрачный фильм.

— Сейчас вы занимаетесь каким-то независимым проектом? Какая-то история про женщину, которая вышла замуж за петуха?

— Ну, она не вышла замуж за петуха (смеется)! Это обычная история про то, как девушка, которая потеряла мужа, ищет выход, чтобы справиться с обрушившейся на нее бедой (фильм «Петух» находится сейчас в стадии препродакшена и собирает деньги на Planeta.ru. — Ред.). Это не сказка, нет. Просто люди по-разному реагируют на трудности в жизни. Она пытается бороться по-своему. И, может, это звучит так странно: женщина пытается жить с петухом! Мне всегда было интересно поработать именно над такими персонажами, с такой… немножечко болезнью, что ли.

— Но в кино, как мне кажется, часто важно не что рассказывают, а как рассказывают. И как вы попытаетесь рассказать эту историю? Интонационно.

— Я не знаю. Главное, чтобы ощущения от этой работы… чтобы веяло теплом. Это должно быть какое-то легкое дыхание, что ли.

— Не в бунинском смысле, я надеюсь?

(Смеется.) Нет-нет-нет! Не в бунинском смысле! Вы что (смеется)! Это добрая история, в которой люди должны узнать себя. Когда мы ходим в кино, мы обычно видим каких-то картонных людей. Мы четко разделяем: вот тут придуманные персонажи, а вот моя жизнь. А хочется чего-то, когда ты сопереживаешь, когда ты подключаешься, когда ты видишь собственную боль, когда это становится близко и очень дорого.

— Но есть еще и «новое русское кино». Ты всегда узнаешь его персонажей, поскольку они всегда оказываются персонажами «нового русского кино». И мне кажется, что успех той же Германики, как и успех Крыжовникова, связан с узнаванием.

— Не знаю. Я вот посмотрела «Все умрут, а я останусь», и меня это зацепило прямо. Конечно, это немного… я бы хотела больше света, но это ее выбор.

— Но со светом всегда проблема. Есть же телеканал «Россия». И очевидно, что он пытается делать «доброе» кино.

— Мне очень обидно, когда я это вижу. Знаете, я прихожу на кастинг и думаю: «Ну почему людей держат за дурачков?» Почему огромные толпы людей этим занимаются? Это же производство, это же машина. Тратятся миллионы на то, чтобы снимали какую-то «Вечную сирень любви». Да, моя бабушка хочет смотреть и радоваться. Но она же не дура, не тупая, она живой человек. Она хочет смотреть что-то настоящее. И когда я попадаю в это производство, сразу появляется мысль (обреченно): «Заче-е-е-ем?» Это бред, это какое-то большое вранье!

— А в чем вранье? Почему у них не выходит, а у вас выходит?

— Я не могу сказать, вранье или не вранье. Я вот недавно смотрела лекции Богомолова на телеканале «Дождь». И он рассказывал о современном русском театре, о том, что у нас происходит. Я смотрела — и просто застыла и понимала: черт, как он прав. Может быть, не надо так категорично, может быть, не надо примешивать политику, я вообще человек аполитичный, но он очень прав. Происходит какая-то ерунда. И в театре сейчас мы обманываем друг друга и сами обманываемся. Мы хотим, мы пытаемся: молодые, озорные, мы приходим, а по большому счету в 90% случаев происходит какое-то вранье. А мне бы этого не хотелось. Вот Андрей Першин — мне очень здорово с ним работать, я вижу какую-то правду. Но я не могу словами сказать, все на ощущениях. Я не знаю, почему так происходит, но почему-то происходит.

— Но все-таки: что такое вранье в театре, в кино?

— Не могу словами. Ощущения. Мы все что-то пытаемся, мы все кривляемся, а жизни нет, подключения себя, принятия себя, такого нелепого, можно сказать, когда ты не прикрываешься: «вот у меня есть персонаж, а вот есть я, и я совсем далеко». Когда актер отдает всего себя, тогда и не происходит этого большого вранья.

— Тут можно вспомнить ребят из Comedy. Если говорить про их большие фильмы, у меня часто возникало ощущение игры на публику. Они делают так не потому, что им это смешно, а потому, что это может насмешить их потенциальную аудиторию.

— Не знаю. Я просто не смотрю это. Есть вещи, которые меня смешат. А если не смешат — я переключаю. И про них я не в курсе. Вот меня смешат друзья мои, жизнь моя интересная. Вообще меня смешит мой племенник. Вот где есть жизнь. Наши попытки срепетировать спектакль. А если не смеяться, то мы все заревемся, наверное. Заревемся, заскучаем, ведь как плохо. И война какая-то. Стараться надо быть проще, проще ко всему относиться. Племянник мой меня смешит. И дети, люблю детей.

— А фильмы? Книги? Что вас вдохновляет?

— Очень люблю Довлатова. Совсем недавно его для себя открыла. И, конечно, Достоевский меня удивил. Я читала что-то в школе, пыталась. Но тут у меня наступило время, когда я ушла из театра и еще не переехала в Москву. У меня было много свободного времени, а я такой человек — добить себя люблю. Горевать так горевать, и я начала читать «Идиота». И у меня мозг сломался, я иначе не могу сказать. Я, помню, сидела на балконе и думала: «Да как, как вообще, как это вообще человек сделал, написал? Что у него с головой было?» И я бы очень хотела увидеть, встретить, хотя бы услышать таких людей. Откуда такие берутся — я не знаю, но это здорово, что родился Достоевский. Ну и князь Мышкин — это мечта. Если бы это была женская роль, я бы мечтала ее сыграть. Не Гамлета, нет: князя Мышкина.

— Аста Нильсен сыграла Гамлета в 20-е годы. Так что все возможно. Но Достоевский вообще очень русский автор.

— Очень. Очень! Что-то в меня попало. И я начала перечитывать «Преступление и наказание». И этот желтый Петербург, и я в комнате, очень грустная.

А еще я очарована театром «Практика». Я смотрела спектакль «Бабушки». И я ревела-ревела, не могла ничего поделать. Села и начала за жизнь за свою, потом смотрю на них. Мне бы очень хотелось поработать в таком проекте. Хотя я не очень представляю, как туда попадают.

— А Балабанова любите?

— Ну, как вам сказать… Это шокирует. Страшно-страшно, но оторваться не можешь. Сидишь и смотришь. В этом есть какое-то зерно правды.

— Мне кажется, Балабанов многое понимал про нашу реальность. Что-то знал важное. И Жора Крыжовников — это такой светлый вариант…

— Да! Я согласна! Его фильмы — это другая сторона, это как если смотреть на мир Балабанова, но через другую призму.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20247836
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202414495
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202418946
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202424161
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202425744