5 сентября 2014Кино
71

«Приумножать реальность как-то не хочется»

Режиссер Алексей Федорченко — о возвращении к мокументальности и о сложностях изображения советского Севера без чумов и кумача

текст: Александра Воробьева
Detailed_picture© Getty images / Fotobank.ru

В конце августа на видеофестивале в Канске показали ретроспективу фильмов Алексея Федорченко — от дебютного мокьюментари «Первые на Луне» до документального исторического цикла «Тот свет». Пользуясь случаем, Александра Воробьева обсудила с режиссером советскую мифологию, марийский фольклор и новый фильм Федорченко «Ангелы революции», посвященный восстанию хантыйских шаманов против советской власти.

— Ретроспектива в Канске открылась вашим ранним игровым фильмом «Первые на Луне», посвященным советскому мифу о космосе; сейчас вы больше известны по работе с финно-угорской мифологией, но в ближайших планах у вас — экранизация «Малыша» Стругацких. Чем продиктована такая резкая смена тем?

— А вы хотели бы, чтобы я все время снимал об одном и том же? У меня же нет каких-то установок в духе «так, я берусь за этническую тему, я разрабатываю этническую тему»… Мне каждый раз интересно делать что-то другое; каждый фильм я начинаю как с нуля. Да, так получилось, что я немножко задержался на фольклоре — это очень глубокая история, ее можно разрабатывать бесконечно; к тому же Денис Осокин, с которым я над ней работаю, — большой знаток этнического материала и отличный писатель. Но сегодня я для себя эту историю как-то закончил и готов идти дальше — у меня есть несколько готовых сценариев, которыми я очень увлечен. Мы сейчас готовимся снимать что-то вроде мокьюментари в Колумбии на немецком, я сам пишу очень интересную историю про Вторую мировую войну, еще у меня есть ужастик любопытный…

— Ужастик? Про что?

— Не скажу (смеется)!

— Неужели про монстров?

— Нет, там ужас другого толка — такой мифический, который мы все ощущаем время от времени, засевший в подсознании, в подкорке.

— Вы сказали, что сейчас снова работаете над мокьюментари...

— Не спрашивайте почему — такие вещи большей частью происходят случайно. Я не могу сказать, что каким-то специальным способом шел к мокьюментари; просто прочитал интересный сценарий, который уже несколько лет висел в сети и которого прежде не замечали — а я вот его разглядел и подумал, что это очень свежо и интересно. Изначально этот сценарий был немножко другим — мокьюментари в более буквальном жанровом значении, в значении mock, насмешки, стеба. Но я-то никогда не считал, что снимаю в этом формате, — мне стеб в принципе не нравится, я это явление из своих фильмов исключил. То, что я делаю, я бы определил как псевдоисторическую драму; можно сказать, что я снимаю мокьюментари на полном серьезе, как параллельную реальность.

— То есть реальность вас не интересует?

— Ее, по-моему, и так слишком много вокруг, прямо засилье какое-то. Реальность окружает нас, реальность постоянно получает какое-то продолжение в телевизоре, на страницах газет — и приумножать ее еще и художественно мне как-то не хочется.

— Но при этом, конструируя свою параллельную реальность, вы обычно работаете с уже готовым материалом — даже на уровне фактуры: все эти провинциальные ландшафты, затерянные деревни, старые заводы… Причем в русском кино такими вещами обычно пугают — а вы ими любуетесь.

— Я просто стараюсь видеть в этом красивое. В Канске, допустим, я сразу увидел объект, про который хочется сделать фильм, придумать какую-то историю, — здесь на центральной площади есть ремонтно-обувная фабрика. Мало того что это визуально очень интересное здание, так еще и название какое — фабрика, на которой ремонтируют обувь… Или вот я сфотографировал здесь некое учреждение под названием ПУ-15 — что такое ПУ-15, зачем оно?

Вообще меня очень интересует примитивизм — а это по-своему примитивистский ландшафт. Я собираю коллекцию примитивистской живописи; некоторое время мне вообще казалось, что примитивистское искусство — это высший пилотаж, что переплюнуть мастеров примитивизма невозможно. У меня, например, есть небольшое собрание наивной иконы — там есть вещи, сделанные на зоне, сработанные краснодеревщиками; есть прекрасный марийский Иисус, похожий на какого-то барона… Вот на это я, наверное, и ориентируюсь.

— Вот вы говорите «придумать историю» — но обычно вы ведь работаете с чужими историями, со сценариями того же Осокина…

— Ну, не всегда. Сценарий к «Ангелам революции» я сейчас писал сам. То есть если бы Денис мог написать этот текст, он бы его написал — но он был занят, и мне пришлось делать это самостоятельно… Я просто люблю литературу, много читаю — и некоторые книги мне очень хочется как-то использовать в кино. Так получилось, что когда-то я нашел Дениса Осокина, влюбился в его творчество — и теперь мы уже почти 10 лет работаем вместе. Первым текстом Осокина, который я прочитал, были «Ангелы и революция»: я читал эту книгу почти год, в то время, когда работал над «Первыми на Луне», а потом просто купил билет в Казань и поехал искать Дениса. Я заканчивал работу над фильмом и думал, что мне снимать дальше, а после этого текста понял — вот же есть человек, думающий как я, я хочу с ним работать.

При этом существуют и другие хорошие писатели, с кем мне хотелось бы поработать, — например, мне очень нравятся последние тексты Зощенко, и я бы с удовольствием экранизировал его «Ключи счастья».

— Тяжело ли вам было осваивать фольклорный материал, с которым работает Денис? Это довольно обширная тема, требующая погружения…

— Когда мы познакомились, я не очень глубоко знал культуры, с которыми он работает, — так что первое, о чем я его попросил, было: «Напиши для меня маленький фильм, чтобы я мог пощупать эту тему». В результате он написал сценарий «Новые ботинки», и мы поехали в Марий Эл снимать по этому сценарию сказку «Шошо». На съемках мы месяца полтора прожили в марийской деревне, знакомились с марийцами, познакомились с культурой, с картами… «Шошо» — это игровая картина, но мы позвали сниматься в ней действующих картов — марийских жрецов; у них там целый языческий анклав, один из последних в Европе. Карты играли в «Шошо» самих себя — и это было очень круто, потому что сначала они немного отстранялись от нас, наблюдали, а потом активно включились в игру. Вместе с ними мы реконструировали какие-то обряды и традиции, что-то придумали сами… Вообще «Шошо» — один из моих любимых фильмов, там очень много интересного придумано по киноязыку. Мы, например, сознательно отказались использовать в нем русскую речь — там звучат только четыре ключевых слова, общих и для русского, и для марийского: «ботинки», «корнеудалитель», имя главного героя — «Капитон» и собственно слово-тайна «шошо». Мне показалось, что этих слов вполне достаточно для истории.

Так вот, «Шошо» мы снимали в 2005-м, а потом я почти шесть лет готовился к «Небесным женам» — читал, собирал библиотеку по теме, изучал мифологию… Работа над «Ангелами» получилась еще более кропотливой — историю Казымского восстания, которая легла в основу фильма, я узнал в 2004-м, а фильм выпускаю сейчас. Российская история меня не отпускала очень долго, фактически 10 лет, я собирал материалы, сделал «Тот свет», планировал снимать еще и еще — а потом понял, что уже не выдерживаю этого ужаса, и оставил эту тему.

Кадр со съемок фильма «Ангелы революции»Кадр со съемок фильма «Ангелы революции»© Кинокомпания «29 февраля»

— При этом ваши «Ангелы» также завязаны на советской истории. Что это получился за фильм?

— Ой, какой-то очень крутой получился, ни на что не похожий вообще — я пока еще даже не определился с жанром. С одной стороны, он снят по мотивам исторических событий, там очень мало придуманного, с другой — в нем очень много скомпилированного. Пять центральных персонажей в «Ангелах» носят имена реальных людей, которых хантыйские шаманы принесли в жертву во время Казымского восстания, — но истории этих героев я специально выдумывал. Мне хотелось показать столкновение двух цивилизаций — советской и древней хантыйской; как показывать шаманов, было более-менее понятно, а советскую сторону мне хотелось сделать поинтереснее, так что я решил сделать ее цивилизацией русского авангарда. Поэтому прототипами моих персонажей стали советские авангардисты: для главного героя, например, это композитор Авраамов, еще есть Термен, есть Эйзенштейн, скульптор — такой собирательный Эрьзя, театральный режиссер, списанный с главрежа Латышского национального театра в Москве… Я рассказываю историю каждого из них, поэтому картинка получилась насыщенной.

Всех хантов и ненцев в фильме сыграли настоящие ханты и ненцы из тех мест — у многих из них есть родственники, погибшие во время восстания. Вообще мы старались снимать мир хантов как можно небанальнее, избегая очевидного, приевшегося. Я сразу решил, что в «Ангелах» не будет красных плакатов, не будет никаких бубнов и чумов — это же штамп на штампе. Такое решение сразу делает съемки интереснее — как, например, не использовать красный при изображении советской цивилизации, если все на нем держится? У нас вот получилось очень просто: у героев кончился кумач, а ехать за ним надо аж в Березово (смеется). Сейчас мы ждем премьеры «Ангелов» на одном большом осеннем фестивале, а где-то в ноябре-декабре выпустим фильм в прокат.

— При подготовке фильма у вас не возникало сложностей в отношениях с официальными институциями, как в случае с «Овсянками»?

— Ну, государство неплохо поддерживает меня все эти 15 лет — оно всегда обеспечивает нам финансирование на семьдесят процентов. При этом и «Ангелы», и «Небесные жены», и «Овсянки» были по-своему очень радикальными сценариями, так что я прекрасно понимаю Министерство культуры: читая такие тексты и не зная, как я их вижу, чиновники вынуждены настороженно к ним относиться. При этом представитель Министерства культуры, приехавший в Венецию отсматривать «Овсянок», после показа подошел ко мне с извинениями: «Прости, мы ошиблись, здесь нет никакой порнографии…» «Ангелов» в свое время поддержала государственная экспертная комиссия — фильм получил то ли первое, то ли второе место по результатам голосования… Правда, то, что у нас получилось, сильно отличается от первоначального варианта — сценарий был переписан больше чем наполовину.

— У официальной культуры сейчас складываются очень интересные отношения с русским авангардом — судя по той же церемонии открытия Олимпиады с Мейерхольдом, его начинают вписывать в формирующийся сейчас миф о российской культуре, им наконец-то начинают гордиться…

— Ну, русский авангард — это, пожалуй, единственное, что осталось в мировом искусстве от всего отечественного искусства XX века, так что ничего зазорного в том, чтобы им гордиться, нет; другое дело, что его до сих пор здесь практически не знают. А что касается мифа… Любая империя придумывает свою историю. У Стефана Гейма есть замечательный роман «Книга царя Давида»; в этом романе рассказывается о том, как царь Соломон собирает команду авторов — жрецов, писцов, военачальников — для того, чтобы переписать историю прихода своей династии к власти. По приказу Соломона эти люди пишут официальное жизнеописание отца Соломона, царя Давида, захватившего власть незаконно, — фактически тот текст, который в Библии называется Второй книгой Царств. При этом в команде Соломона есть человек по имени Йефан, поэт и историк, — и вот он, работая над этой книгой под страхом смерти, понимая, что за одно-единственное неверное слово его могут казнить, пытается между строчками зашифровать правду, рассказать подлинную историю. Кажется, что-то подобное происходит и сейчас — нынешней власти нужно подтвердить свое право на трон.

— Вы себя чувствуете геймовским летописцем? Или эта история вас еще не коснулась?

— Мне кажется, что эта история в ближайшее время коснется всех. Мы, возможно, пока что плохо это замечаем, но страна за последние полгода кардинально изменилась, люди стали совсем другими. Не знаю, что произойдет завтра, я практически ни в чем не уверен — но в любом случае надо торопиться: кто знает, сколько времени у нас осталось.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных, внутренних и внешних, пространствах

14 октября 20241031
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202410725
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202415801
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202421018
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202422697