20 октября 2014Искусство
249

Екатерина Каринская: «Я в нем родилась»

О жизни в Доме Мельникова

текст: Инна Денисова
Detailed_picture© Николай Васильев

Конфликт вокруг Дома Мельникова, тлевший давно, перешел в последние месяцы в горячую стадию. Инна Денисова поговорила с обеими внучками Константина Мельникова, находящимися по разные стороны баррикад. Екатерина Викторовна Каринская рассказывает свою версию событий.

— Что произошло 13 августа?

— Я была за городом, муж дома. К нему пришел участковый, не наш, незнакомый. И попросил письменно объяснить, на каком основании он находится в доме. Повел мужа в отделение, находящееся по соседству. 73-летнего человека, недавно перенесшего инфаркт, посадили в душную комнату и продержали ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы выломать в доме дверь. Муж почувствовал себя плохо, вернулся, чтобы взять лекарство, — но его уже не впустили в дом. Увидел, что по дому ходят люди, позвонил мне. Я попросила его вызвать «скорую». Когда «скорая» приехала, к мужу подошел адвокат Жильцов, представляющий интересы Музея архитектуры, и попросил сообщить, где лежат деньги. Сказал «найдем сами — не отдадим». Деньги в итоге изъяли и не отдают до сих пор. Музей архитектуры, объявивший мне эту войну, вещает везде, что действует в рамках закона. Возникает простой вопрос: если у них есть все правоустанавливающие документы, зачем было ломать двери в памятнике?

— Что вы увидели, когда приехали?

— Мы приехали с дачи с дочерью и двумя маленькими внуками. Двери были настежь открыты. Охранники сидели на ступеньках и не пускали меня внутрь. Я позвонила старшему сыну. Он уже был здесь, перелез через забор, открыл ворота. Мы вошли. Позже дочь с двухлетним ребенком на руках и сын пошли разговаривать с охраной и вошли в дом: из переговоров по рации она услышала, что они готовятся к силовому захвату дома. Тогда она поставила своих сыновей, двухлетнего и пятилетнего, на ступеньку перед дверью.

— Вы вызвали полицию?

— Разумеется. Но полиция приехала только в 12 ночи. Вошла со словами: «Вы проживаете здесь незаконно, в 1996 году ваша прописка была признана недействительной». Это неверно: решение 1996 года в результате не было исполнено по договоренности с истцом, то есть с папиной сестрой. Мы тогда пришли к согласию и решили, что я буду проживать с папой, потому что, во-первых, он плохо себя чувствует, а во-вторых, я, находясь в доме, буду следить за реставрацией. В любом случае это решение сегодня юридически неисполнимо: у него, во-первых, прошел срок давности, а во-вторых, возобновить исполнительное производство может только истец, а папина сестра умерла в 2003 году. В общем, моя прописка действительна.

И вот дошло до рейдерского захвата.

— Что происходит в Доме Мельникова сегодня?

— У меня теперь круглосуточно живут два охранника. Ночуют, спят на раскладушке, валетом. Сначала они расположились в столовой, ходили в кухню, пользовались туалетом, душ принимали. Потом я их выселила: теперь они живут в прихожей. Охраняют вход на второй и третий этажи, куда меня не впускают. На что не имеют права, поскольку я — исполнитель завещания, к наследству в мое отсутствие не должны притрагиваться. Ситуация накаляется. Я выхожу, меня пока что впускают обратно, но в любой момент могут не впустить. Они якобы составляют опись того, что не входит в мемориальное имущество, — поэтому копаются в моих личных вещах. Но главное — они сломали подлинную дверную коробку, выбив замок. Дверь в прекрасном состоянии стояла с 1929 года.

— Зачем все это Музею архитектуры? За что борьба?

— Догадываюсь, кому это нужно. Захват дома организовал некто Карпенко, адвокат Гордеева (бизнесмен Сергей Гордеев был руководителем трейдерской компании «РосБилд»). Папе (художнику Виктору Мельникову. — Ред.) принадлежали половина дома и все движимое имущество. Вторая половина принадлежала его сестре Людмиле. Когда она умерла, ее сын продал эту половину Гордееву. А тот, по всей вероятности, захотел получить весь дом. Два года в связи с трагическими обстоятельствами — у меня тяжело болел сын — я не занималась делами: за это время моя сестра подписала у слепого отца договор дарения его половины дома Гордееву. Договор был признан недействительным при папиной жизни. В 96-м году решением суда было установлено, что у дома может быть только один пользователь — Виктор Константинович Мельников, с которым было заключено охранное обязательство как с единственным собственником-пользователем. Вторым собственником была его сестра — без права пользования. То есть она могла продать или подарить свою часть государству, но пользоваться домом она не могла. Я, поскольку проживала с ним, унаследовала папино право пользования.

В декабре 2013 года судом было оглашено решение по распределению долей: 1/2 государству и по 1/4 нам с сестрой. Поскольку Виктору Константиновичу Мельникову принадлежит 1/2 дома, то нам — по 1/8. Когда в декабре решение наконец было принято и дом вошел в наследственную массу, они — моя сестра, заручившись поддержкой Музея архитектуры, — подали апелляционную жалобу, чтобы вывести 1/2 дома из наследственной массы. И вот дошло до рейдерского захвата.

Реставрация, кстати, до сих пор не закончена.

— Решить вопрос в семейном кругу полюбовно уже не получится?

— А как? С сестрой нам уже не о чем говорить.

— У вас в детстве были добрые отношения?

— Я ее очень любила, вытаскивала из всех историй. Но после тех вещей, которые она сделала… После того как они с папиным племянником выкинули крест с дедушкиной могилы, который папа делал своими руками... Когда дедушка умер, папа сам сделал форму, вырезал дедушкиным шрифтом на этом кресте буквы. Хорошо, что у меня сохранились замеры, — крест на дедушкиной могиле восстановили.

— Елена Викторовна утверждает, что вы изменили обстановку дома.

— Мы с папой при его жизни по согласованию с ним все развешивали. Его мастерская после смерти была неприкосновенна, тому есть свидетели. На втором этаже, где сейчас все частично сняли, я тоже ничего не трогала: во время реставрации все зафиксировали и потом повесили на те же места. Мемориальная обстановка сохранена полностью. Говорить, что Елена может отвечать за сохранение, невозможно. Когда мы готовили дом к реставрации, единственное, в чем участвовала Елена, — в сборе бабушкиных салфеточек. Бабушка никогда не работала, всю жизнь вязала кружева: участие моей сестры в сохранении мемориальной обстановки заключалось в том, что она зарисовала, какая салфеточка на каком месте лежит.

Недавно в интернете с подачи Музея архитектуры опубликовали информацию о том, что в доме грязь и пыль. Вообще-то дважды в год мы делаем генеральную уборку всего дома, не считая уборок текущих.

— Сколько лет вы живете в доме?

— Я в нем родилась. Потом была война. Эвакуация. Дом был нежилой. В 1948 году его восстановили, я в тот момент была в нем прописана, и с того момента до замужества я в нем жила. Дальше я вышла замуж, жила с семьей отдельно, поддерживая отношения с домом. Мама с папой развелись, когда нас вырастили. Маме нелегко было жить с творческим человеком: ему нужна была жена, которая бы жила для него, а мама сама считала себя личностью. Они развелись в 1961 году. Папа остался жить здесь с дедушкой и бабушкой. Сначала умер дедушка, потом бабушка. Папа некоторое время жил один. В 1989 году началась подготовка к научной реставрации: сняли охранную сигнализацию, вскрыли крышу, не зная, что с ней делать, — и бросили на несколько лет. Леса поставили в 1989-м, а сняли в 2007-м. Тогда я и переехала сюда — нельзя было оставлять дом без сигнализации с творческим наследием внутри. Мы спали так: на третьем этаже папа с топориком, оставшимся от походов на Камчатку. Я — на втором этаже, на первом — моя немецкая овчарка, а после смерти собаки — один из реставраторов. Реставрация, кстати, до сих пор не закончена.

Я содержала дом, оплачивала счета, боролась против строек вокруг, скидывала снег с крыши, чистила тротуары. Полностью занималась домом одна.

— Кто ей руководил?

— Москомнаследие. Тогда это называлось «Управление государственного контроля охраны и использования памятников». Была сформирована комиссия при Министерстве культуры: Кудрявцев, Маркина, Александровская. Конструктор Бекер, гидрогеолог Пашкин. Комиссия была компетентная, а исполнение — безобразное. Масляную краску замазали эмалью — под эмалью дерево портится. Оконную столярку загубили.

Потом по соседству начали строить котлованы. На доме пошли трещины из-за того, что садится земля.

— Это из-за строительства нового дома на Арбате?

— Да, из-за него. В нашем 176-м квартале не просто так никогда не было высоких домов, а только легкие, без подвалов. Есть данные Геотреста о том, что территория потенциально опасна в карстово-суффозионном отношении. Дом стоит на рыхлых песках, с каждым днем вымывающихся все больше. Поэтому о реставрации, о которой сейчас кричит Музей архитектуры, говорить попросту преждевременно. Пока не будут проведены работы по укреплению грунтов, реставрация бесполезна.

Работы очень сложные: я как инженер не понимаю, как выходить из ситуации, — все грунтовые воды свели под наш и соседний дома, им некуда больше идти. Плотину поставили, когда начали строить новый дом на месте снесенного дома Мельгунова. Почему-то снос дома Мельгунова Музей архитектуры не заинтересовал вовсе. После того как в 2012 году вырыли котлован, по всему периметру первого этажа Дома Мельникова пошли осадочные трещины. «Мы будем заделывать трещины!» — кричит Музей архитектуры. А какой смысл их заделывать до укрепления грунтов? Появятся новые.

— До августа этого года за Домом Мельникова следили только вы?

— Да. Я содержала дом, оплачивала счета, боролась против строек вокруг, скидывала снег с крыши, чистила тротуары. Полностью занималась домом одна. Мне помогал муж — до тех пор, пока у него не случился инфаркт. В 2008 году по моей инициативе была составлена опись мемориальной обстановки дома — с фотофиксацией и описанием сохранностей с привязкой к месту.

Из наследия можно сделать бриллиант, а можно ширпотреб.

— Ваши действия в ближайшее время?

— Добиться возбуждения уголовного дела против Музея архитектуры. Управа ОВД «Арбат» мне пока отказала: они не видят состава преступления в том, что сломали дверь в памятник, вторглись в жилище и учинили самоуправство, забрав деньги.

Моя главная цель — чтобы были выполнены условия папиного завещания. Они говорят: «Вы отдайте государству, а уж государство разберется, что с этим делать». Извините, но я отдам дом государству, только если будут в полном объеме выполнены условия папиного завещания. Они должны дать мне квартиру в шаговой доступности от дома. И должность руководителя учрежденного музея Константина и Виктора Мельниковых. Чтобы я сама выбрала преемника, чем быстрее, тем лучше, который будет продолжать содержать музей таким, каким хотели бы его видеть мы с папой. Только на этих условиях.

— Постановление об учреждении музея Мельниковых как филиала Музея архитектуры появилось недавно. Кто его принял?

— Оно было подписано даже не В.Р. Мединским, а Е.Б. Миловзоровой. «В устав Музея архитектуры внести изменения. Учредить музей Константина и Виктора Мельниковых в качестве филиала Государственного музея архитектуры». Но государственный музей не может быть филиалом! Отец хотел отдельный музей. Я — исполнитель завещания. Я буду настаивать, чтобы музею нашли место рядом с домом. Я считаю, что музею Константина и Виктора Мельниковых может быть выделено достойное помещение.

— Сейчас вы остаетесь в осажденном доме потому, что боитесь за его судьбу?

— Я боюсь, что там все растащат. Там постоянно что-то падает. Боюсь за папину живопись: они ставят рамы на живописное полотно. Дом нужно знать. Он построен не по правилам, а вопреки. Новые приходящие начинают привязывать к нему свои правила.

Главное, на мой взгляд, — не только идеально сохранить обстановку на момент ухода папы, это несложно. Главное — сохранить дух дома. Из наследия можно сделать бриллиант, а можно ширпотреб: моя цель — спасти от превращения во второе. Сейчас Музей архитектуры приводит Мельникова к общему знаменателю. От Мельникова в Москве остался подлинным один дом. Остальное — коробки, испорченные стеклопакетами. Такого я не должна допустить. Лихачева (которая руководит текущими действиями) водила по дому какую-то экскурсию, рассказывая: «Мельников — один из…» Я не выдержала и перебила: «Мельников — не один из. Мельников — один».

— Прежде экскурсии проводили вы?

— Я и папа. Он водил всех. Когда стал слепой, я просила его: «Папа, не пускай с улицы, ты же не видишь». Отец жил идеалами. Дедушке в жизни приходилось много бороться за себя, а папа был полной ему противоположностью. Никому не отказывал. Доступ был ограничен, больше пять человек мы не впускали. Я считаю, что в дом должны приходить люди подготовленные. Заходить — и чувствовать пространство. Когда я проводила экскурсии, меня благодарили за то, как я сохранила дом. Мне нужно это передать кому-то, кто тоже чувствует.

— Я правильно понимаю, что ваш дедушка строил дом для своей семьи — чтобы все в нем жили?

— Правильно. Но, когда дедушка строил дом, он был на таком взлете, что не задумывался о том, где кто будет жить, когда семья увеличится. Думал, что еще успеет построить дома всем. С 1925-го по 1930-й у него был период, когда он думал, что ему можно все и все получится. Не тут-то было. Этот дом оказался последним.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20247590
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202414237
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202418721
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202423917
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202425523