© «Радикальные грезы»Бурлюк: Когда мы думали про институции будущего, я воображала городские общественно-художественные советы с обязательной ротацией, куда могут входить не только руководители музеев, библиотек, вузов и союзов художников, но и, например, независимые акторы культурного процесса. Здесь, как мне кажется, важна способность участников формировать запрос от имени сообществ, а не только согласовывать предлагаемые чиновниками решения. Такие советы — это инструменты для большего участия людей в городской политике, собираемые, скорее, как площадки для дискуссий, дебатов и поиска общего языка и оснований коллективной работы.
Другое дело, что это мечта о какой-то Агоре, которая придет на место публичных институций современного искусства, напрямую зависящих от частного капитала, или вымышленных советов. В данном мне варианте реальности, как мне кажется, мы будто играем в установку другого ценностного режима, но на чужом поле. Ресурсы и власть концентрируются в руках монополистов, и сложно сказать, каковы эти гибриды, частные они или государственные. Есть «Газпром», «РЖД», Роскосмос, Росатом. А есть условный Россовриск. Большие игроки захватывают публичное поле, лоббируют законы, определяют стандарт и формы гражданской добродетели. Например, что такое инклюзия, какова ее значимость и каким языком ее описывать, кто попадает в поле поддержки. Отличные же от этого практики вынуждено встраиваются в существующий дискурс или маргинализируются и исчезают.
Помимо этого существуют и более универсальные механизмы неолиберализма, которые работают в глобалистской системе искусства. Художники-активисты, небольшие музеи, кунстхалле в момент эрозии общественных институтов пытаются взять на себя функции социальной заботы. Но система искусства так устроена, что эти практики всегда приписываются конкретным людям, превращая «заботу» в проекты и личный символический капитал, переформулируя общественную работу в терминах карьеры.
Будрайтскис: Может, нам назвать это самокапитализацией?
Бурлюк: Не ставлю этот процесс никому в вину — так работает система. То же в связи с наделением статусом автора: проект делает много людей, начиная с ассистентов, бухгалтеров, волонтеров, но система устроена так, что авторство приписывается в итоге художнику, куратору, комиссару и так далее.
Будрайтскис: Это очень важное замечание, и оно в целом относится к культурному производству. Я еще хотел коснуться вопроса о гибридной неолиберализации и о понятии публичного. Есть такое распространенное сегодня в России определение — государственно-частное партнерство в социальной сфере. Интересно, что понятие «публичное» здесь начинает маскировать то, что обычно называли государственно-частным партнерством. Когда говорят, что что-то публично, подразумевается лишь, что это не находится на полном государственном финансировании, а зависит от частных вложений. То есть «публичное» — это то, за что государство не несет полной финансовой ответственности. Таким образом, мы имеем дискредитирующую экономизацию понятия публичного, которая лишает его изначального значения.
Ищенко: Мне кажется, Ангелина, скорее, говорит про личность против коллективности, командности. Про неолиберальность, где важнее индивидуальная карьера, чем коллективная деятельность. Может, точнее называть это сообществом?
Бурлюк: Неизбежно создается какой-то бренд. Личный, связанный с конкретным именем и статусом человека, либо бренд, связанный с коллективом, институцией. Что само по себе не абсолютное зло: самокапитализация помогает выживать и находить ресурсы. Это парадокс, связанный с либеральным консенсусом вокруг интеллектуальной собственности. Вы делаете общественно значимый культурный проект, он не ваш, он для всех, но потом, когда проект попадает в систему искусства, на нем ставится копирайт.
Будрайтскис: Это важный момент, потому что, как мне кажется, большинство независимых коллективов переживало внутренние конфликты и разрушалось, когда сталкивалось с вопросом, кто будет «лицом», на кого будет заключаться договор и т.п. Можно вспомнить десятки историй о том, как самоуничтожались такие инициативы на протяжении двух последних десятилетий. Мне кажется, здесь проблема в том, что внутри таких инициатив есть иллюзия создания параллельного альтернативного пространства, которое не маркетизировано, не подчинено никакой рыночной логике, там все общее и построены квазикоммунистические отношения. Однако продукт, который эта инициатива производит, все равно включен в рынок. Эти всепроникающие рыночные отношения искажают изначально альтернативное нерыночное содержание, которое в этих группах присутствует. Как мне кажется, идея, что инициатива создает свое коллективистское нерыночное пространство, — во многом опасная иллюзия. Может, честнее было бы изначально оговаривать те отношения, которые связывают участников этих пространств с внешним миром.
Ищенко: Но, с другой стороны, когда у тебя нет этого личного бренда, тебе сложнее добывать ресурсы.
Бурлюк: Виртуозный Шива. Одной рукой «строил карьеру», другой ее же подрывал.
Дина Жук: Еще, мне кажется, нужно попробовать поговорить про проблему нехватки ресурсов для политического воображения. Институции, самоорганизованные и нет, зачастую дублируют рыночные модели. На мой взгляд, это часто происходит неосознанно и вынужденно — просто на воображение, как можно было бы сделать все по-другому, не хватает внимания и поддержки: все ресурсы уходят на выживание.
