Роман Баданин: «Журналист и его источники»

Мастер-класс Романа Баданина в Школе гражданской журналистики состоялся 17 апреля.

У всех предыдущих лекторов были какие-то аудиовизуальные материалы, они показывали фильмы, насколько я знаю. У меня фильмов нет. Когда меня Максим (Ковальский. — Ред.) позвал, он использовал слово «лекция», и, конечно, это лекцией не будет, потому что я по-прежнему считаю, что журналистику заучить, как сопромат, или выучить, как иностранный язык, нельзя, оно либо сложится, либо не сложится. Поэтому это будет разговор о том, как бывало. Я вам расскажу, как бывало у меня, и, может быть, вы из этого что-то вынесете, а может быть, жизнь, наоборот, скорректирует, и то, как бывало у меня, у вас будет совсем по-другому.

Что мы будем сейчас исследовать и почему это важно? Я лет 15 уже работаю редактором, и мне приходилось видеть бесконечное множество заметок. Про слово «заметки»… Я подозреваю, что здесь далеко не только пишущие журналисты, но и телевизионные, и радийные, поэтому, если хотите, могу заменить это слово на что-нибудь благозвучное, не знаю… куски контента. Так вот, мне кусков контента видеть пришлось очень много. Если от печки оценивать, думаю, что процентов 90 из них составляли разговоры. Разговор с ньюсмейкером, разговор с человеком, который подсказал поворот в открытых данных, что-то в этом духе.

Конечно, есть процентов 10 тем, кусков контента, которые основаны не на разговоре. Это могут быть, например, открытые статистические данные, исследования про космос, про города, открытые данные Федеральной таможенной службы, которые показывают, что поменялось с введением контрсанкций, какие продукты ввозят, какие перестали ввозить, и так далее. В принципе, все это непосредственного разговора с ньюсмейкером, с носителем этой информации не требует, это лежит на официальных сайтах соответствующих ведомств, но, если быть до конца честным, надо признать, что и в случае с этими 10 процентами материалов, конечно, за этим тоже стоит разговор. Например, разговор журналиста, который пытается их трактовать, с редактором или разговор целой редколлегии, которая придумывает поворот таких материалов.

Есть еще один тип материалов, они тоже напрямую не основаны на разговорах с людьми. Мы все знаем, что в агентстве «Интерфакс» каждую весну выходит новость про то, что на балконе мэрии Москвы стрижи свили гнездо, а каждую осень выходит новость о том, что стрижи покинули гнездо на балконе мэрии Москвы. Наверное, когда-то давно этого корреспондента научили писать новость про стрижей на балконе московской мэрии. Или, например, есть такой жанр, как метеорологические новости. Казалось бы, на каком разговоре они основаны?

Среди вас наверняка есть не только пишущие, снимающие, радирующие и так далее; среди вас наверняка есть интроверты, экстраверты, флегматики, холерики, консерваторы, либералы, формалисты и номиналисты. Это данность. Но при всех этих данностях нужно признать, что разговор — это краеугольный камень, который лежит в основании вашей профессии.

Я вам сейчас расскажу историю. Я пришел в журналистику из научной деятельности, и в ней — по крайней мере, в той научной деятельности, которой занимался я, — разговор с источниками был далеко не главным, а главным было умение работать с документальными источниками, древними и современными, с окаменелостями, прости господи. Более того, я сам по себе человек, склонный скорее к письменной речи, чем к устной. Да и общение с людьми мне довольно трудно дается. Вот сейчас я сижу и нервничаю. Так вот, в какой-то момент я пришел в редакцию из своей научной деятельности, посмотрел на журналистов и обомлел! Ба, подумал я, они же только балаболят, они даже по-латыни не умеют, что я здесь делаю… И жил в убеждении, что умение препарировать открытые документы перебьет любой навык разговора с человеком, телефонный или прямой. Но прозрел я болезненно и довольно скоро.

Мне, как и всякому журналисту, как и вам, в какой-то момент захочется создать то, что в модных московских редакциях называется «ньюз», породить новость, то есть создать что-то, о чем еще никто не знает, поворот, под которым на то или иное событие никто никогда не смотрел. И вот в этот момент приходит довольно нехитрое осознание, что новости, эти «ньюзы», живут в доэмпирический период, додокументальный. Новостей в документах нет. Или, по крайней мере, нужно еще догадаться, как при помощи каких-то инструментов в документе найти новость…

Кстати, важная оговорка: мы сейчас не разговариваем про интервью как жанр. Потому что наверняка найдутся люди, кто к вам придет разговаривать специально про интервью.

Итак, подумав о том, какие разговоры приходилось мне вести и какие, возможно, придется вам, я условно разделил их на несколько групп, по которым мы сейчас пойдем.

Первый тип разговора. Начну с фразы, которая вас, наверное, обидит — ну и меня должна была бы обидеть по логике, но вы меня постарайтесь понять. В самом широком смысле журналисты — тупые люди, все мы с вами. Что я в это вкладываю? Тот объем, горизонт тем, который вам предстоит в своей журналистской карьере охватить, шире любого образования, которое вы сможете получить в жизни. Очень часто, иногда с первого дня карьеры, журналистам приходится писать о том, в чем они не понимают или понимают хуже, чем люди, занимающиеся этим.

Иногда журналисты думают: хорошо, они тупые, но редактор умный. Я вас расстрою: редактор — тупой. Примерно настолько же. Когда он вам дает тему, не думайте, что редактор ориентируется на свои глубокие знания в этом предмете. Он может ориентироваться на интуицию, чуйку, на новостной фон, который подсказывает ему, что это актуально, но в большинстве случаев редактор тупой, и это легко доказывается. Допустим, ваш редактор — авиаконструктор. Замечательный авиаконструктор! И он вам поручает тему — написать про строительство самолетов в Российской Федерации. Но поверьте мне: в мире существуют тысячи авиаконструкторов, которые лучше него знают, как устроено строительство самолетов в Российской Федерации, иначе они бы работали редакторами, а не он.

Так вот, журналисты — тупые, редактор — тупой. Возникает тема. С чего начать работу? Ответ: глубинное интервью. Это правда очень важно, это азы. Сложность дополнительная — этого человека нужно найти, вычленить. Человека, который понимает в отрасли, в теме все. Приготовьтесь к тому, что этот разговор опубликован не будет. Вряд ли он станет частью или комментарием в той заметке или куске контента, что вы создаете. Скорее всего, это разговор, который заставит ваши мозги работать в определенном направлении.

Очень важное соображение по поводу этого самого глубинного интервью. К нему мало сказать, что нужно готовиться. Этот разговор у вас, по большому счету, один, и вам нужно понять то, чем вы никогда не занимались, за один разговор. Этот разговор может потом в значительной степени определять вашу карьеру.

Есть такой человек — Михаил Сафарбекович Гуцериев. Небольшая справка. Это член первой десятки «Форбса» в России, в настоящий момент — застройщик самых ответственных государственных строек на территории города Москвы. Среди прочего он строит долину МГУ, Сколково, парламентский центр в Мневниках, владеет зданием Госдумы-Госплана, которое собирается сносить, зданием Совета Федерации и также много чем еще. У него много денег, еще он владеет несколькими радиостанциями и пишет стихи.

Небольшая история. Давно, как раз тогда, когда я из ученого пытался стать журналистом и к какому-то моменту вроде бы стал, я интересовался в научном смысле африканским континентом. И редактор предложил мне: а давай ты съездишь и напишешь о том, как компания «Славнефть» — это нефтяная компания, ее возглавлял Михаил Гуцериев — заключила беспрецедентный, огромный нефтяной контракт с правительством Судана. И я приехал туда со своим багажом, а я повторяю — я пришел из науки, и в тот момент мне был интересен африканский континент — но с точки зрения чего? Вот Судан — это страна, находившаяся под санкциями. За год до этого Судан был разбомблен американской авиацией за то, что там находились два завода, принадлежавших семье Усамы бин Ладена. А еще за два года до этого в Судане поймали самого известного террориста мира на тот момент, которого звали Шакал Карлос. Мне было это безумно интересно! И мне ни хрена не было интересно про нефтяной блок номер 9. Хотя, кстати говоря, он находился в той зоне, где шла гражданская война, которая мне тоже была интересна. А нефтяной блок ни хрена не интересовал.

Ну, я приехал с этими своими представлениями о прекрасном и начал относиться к теме. Они заключили договор, все шло своим чередом, по случаю договора вечером в посольстве Российской Федерации был устроен прием. Этот прием сам по себе вполне может быть темой журналистской статьи, потому что устроить прием по случаю многомиллиардной сделки в стране, в которой действуют санкции и законы шариата и нельзя продавать бухло, прошу прощения, — это отдельная история. Так вот, когда все там выпили, закусили, тайно, под отдельным шатром, начались как бы непринужденные беседы в альковах. И я, пардон, захотел в туалет. Зайдя в холл российской дипмиссии, я обнаружил, что туалет занят, и погрузился в кожаное кресло. Смотрю — напротив меня в этом абсолютно пустом холле сидит человек в сером костюме, голубом галстуке и с тростью, которую купил на рынке в Хартуме (Гуцериев. — Ред.). Он устал просто, он весь день работал и сидел напротив меня, в одном метре. Я сидел в очередь в туалет, а богатейший человек сидел передо мной. И он обращается ко мне: «Здрасьте!» Я говорю: «Здрасьте!» — «Вы же с нами работаете, в делегации?» — «С вами, не поверите, в делегации». Он мне еще задал вопрос: «А что вам показалось интересным?» И вы знаете, я все профакапил! Ну, я что-то его спросил, но из этого родилось что-то неумное в это время.

Это к вопросу про подготовку к таким мероприятиям. Вот с тех пор прошло много лет, и я последовательно о том своем «факапе» жалел раз 20! Последний раз — позавчера. Задай я тогда вопрос про поэзию, знай я своего героя, про нефть… А человек очень странный, он депутат от ЛДПР, спонсор ЛДПР, со своими загибами человек, ставший эмигрантом в свое время, политическим практически. Так вот, про нефть, про Ингушетию спроси я его, откуда он родом и которую он любит, возможно, моя карьера в смысле Гуцериева сложилась бы по-другому совсем. Другое дело — не будь он потом 20 лет ньюсмейкером, может быть, я и не пожалел бы, но штука в том, что он каждый месяц ньюсмейкер! И вот три дня назад возникла надобность у нашей редакции поговорить с ним (повторяю, он много чего строит). Ему позвонила моя зам, которая нефтью занималась, и говорит: «Мы к вам придем с Романом Сергеевичем». «Да нет, — говорит, — Ира, приходи одна». Ира всегда занималась нефтью, Ира слушала его поэзию, у Иры коллекция его подарочных CD, на которых он рассказывает стихи. Они все одинаковые и занимают полку. И вот оно, разочарование!

Я это к чему говорю? Настанет какой-то момент, приятный или неприятный, и вас отправят, редактор или судьба-злодейка, писать на тему, о которой вы ничего не знаете и которая вам в первом приближении ни разу не интересна, но вам нужно ее сделать. Можно, конечно, отказаться, это вариант, но мы его не рассматриваем. Пожалуйста, имейте в виду, что глубинное интервью в немалой степени не только определит исполнимость этой темы, но может вообще карьеру определить! Может, вы поговорите про нефть и захотите всю жизнь писать про нефть или про поэзию.

Идем дальше… Этика разговора. Я сейчас не буду рассказывать про технологии речевые в общении с людьми, потому что это до какой-то степени бессмысленно, все люди разные, я не буду вас учить, как обращаться к мужчине, к женщине, что лучше, как сокращать дистанцию: это, во-первых, все индивидуально, а во-вторых, как я понимаю, у вас есть семинары, на которых учат, как не забывать отчество. Есть такие думские корреспонденты, хорошие, — а в Думе 450 человек, и как они на ходу помнят отчества всех этих мужчин в галстуках — это для меня секрет. А еще другие, которые в пуле работают. У них есть другой навык — они умеют за доли секунды узнавать отчество человека, которого только что увидели на мероприятии. Это тоже для меня секрет — как они это делают.

Так вот, источники. Эту главку тоже начну с неприятного известия. Вы имейте в виду, пожалуйста, что все источники, которые будут встречаться в ваших материалах, рано или поздно, анонимные они или нет, даже вне зависимости от того, друзья они ваши или не друзья, в какой-то момент могут стать вашими врагами — или, по крайней мере, вы с ними почти наверняка поссоритесь. К несчастью, это одна из особенностей нашей профессии. С чем это связано? С одной простой вещью: у источника и у вас совершенно разные цели. Источник хочет выглядеть умным, убедительным и красивым в каждом материале. Вы хотите, чтобы ваш материал выглядел умным, убедительным и красивым. В этих двух прямых есть итоговое противоречие.

Я вам сейчас тоже расскажу историю. История уникальная в том смысле, что я в ней выступал и выступаю не как журналист, а как источник как раз. Есть такой замечательный журналист, ныне проживающий в Америке, — Наташа Ростова, привет ей! Она брала когда-то у меня интервью, я их нечасто давал, так что его, наверное, легко можно найти. Оно длинное было, как все материалы Наташи Ростовой, тысяч, наверное, 40 знаков. Есть такая норма — согласовывать интервью, авторизовывать — это так называется. Мы очень долго говорили, выпивали с Наташей, мы же еще и друзья при этом. Это вот тот случай: журналист встретился с источником, который еще и друг его. И она мне выслала интервью на авторизацию, я его почитал; ну, я примерно помнил, о чем я говорил, несмотря на спиртное, и она его высушила. То есть там в оригинале, наверное, было не 40 тысяч, а 60. Я говорю: «Наташ, я в этом интервью выгляжу каким-то высокопарным человеком, который кирпичами говорит». Там каждый ответ на вопрос — это такой кирпич мысли. Я говорю: «Наташ, я же прекрасно помню — я в начале нашего разговора шутил, например, или я использовал какие-то вводные слова, говорил: извини, подруга, но это как бы… Почему я выгляжу таким дятлом в интервью?» Ее позицию тоже можно понять: вы разговариваете с людьми, и они действительно обставляют свою речь какими-то литературными и не очень красотами, они как-то петляют мыслью, делают оговорки. И ваша задача как журналиста, сдающего материал, от всего этого текст избавить, чтобы была донесена новость, была донесена какая-то прозрачная конструкция. И она мне это и говорит. И так мы поссорились, не разговаривали, наверное, неделю. Но, вы знаете, нашли компромисс, и я про этот компромисс и хочу сказать.

Как выйти из ситуации, когда вы ссоритесь с источником из-за того, что вы оба хотите выглядеть убедительными, красивыми и умными? Вы знаете, есть такой прибор — диктофон. Он не врет. То, что в нем записано, является точкой компромисса, на который нужно идти в таких случаях. Грубо говоря, нужно убедить источник: вот то, что он сказал, а дальше — граница. Компромисс где-то там. Так случилось, кстати говоря, и с Наташей.

Отдельная статья — анонимность. Это серьезная часть разговора. Про нашу страну в нынешнем ее состоянии все примерно ясно. Многие заметки, большая их часть, наверное, не могли бы вообще увидеть свет, если бы не было возможности сохранять анонимность источников или какой-то их части. Я все это понимаю, однако скажу вам еще одну максиму, которая не понравится, наверное, но которую мы даже вписали в догму той редакции, где сейчас работаем. Воспринимайте всякий анонимный источник в вашей заметке как личное и профессиональное поражение.

Расскажу историю как человек, занимавшийся наукой. В латыни есть такое выражение — «убежище глупости», asylum ignorantiae. Так вот, анонимность источника — это бич этого убежища невежества в нашей журналистике. Это очень легкая возможность, и каждый из вас может внутренне понять, в чем искус воспользоваться анонимностью. Я все понимаю про страну, про невозможность многих бизнесменов и чиновников говорить открыто под своим именем, но если вы подходите к этому как к личному и профессиональному поражению, возникает несколько подсказок в уме.

Есть правило максимального атрибутирования источников. Что такое максимальное атрибутирование? Есть, к сожалению, в том числе и хорошие средства массовой информации, которые, например, пишут: «Как сообщило несколько источников…» Правило номер один: источники не разговаривают хором. Ну правда: найдите мне два источника, которые говорят ровно одно и то же. Это один источник, и его нужно заставить атрибутироваться. Максимально близко к истине. Это чиновник, дальше начинаются варианты — правительства, аппарата правительства, и чем дальше, тем глубже, добивайтесь максимума. Это человек из пресс-службы… Кстати, источников в пресс-службе не бывает, я сразу вам скажу, и забудем про это. В пресс-службе есть представитель — и все, источников в пресс-службе нет. Так вот, максимально его атрибутируйте, заставляйте его объяснять.

Идем дальше… Разговор с героем. Прежде всего, кто такой герой? Герой — это тот человек или организация в некоторых случаях, о ком ваша заметка, ваш кусок контента. Иногда он может совпадать с источником, иногда нет. И тут главная мысль, которую я хотел донести. Не знаю, как у вас, а у меня так. Мы часто пишем про людей, заведомо неприятных, или о компаниях, заведомо неприятных, — или нам так кажется, что они заведомо неприятны. Или пишем про людей, про которых мы еще не знаем, приятны они или неприятны, но скорее склоняемся к тому, что они неприятные. Это вы все пройдете прямо в деталях в своей карьере.

Начинается все с легкого тремора. Это же мерзавец, думаете вы. И я пишу про него заметку. И я в любом случае должен ему позвонить, найти его, встретиться, разговорить, но он, скорее всего, а) откажется разговаривать; б) пожалуется цензору, цензор закроет, убьет меня, посадит в тюрьму или обматерит по телефону, а это вообще страшно! И этот тремор начинает в вас жить. К чему это нередко приводит? К тому, что разговор, звонок, встреча, попытка найти героя публикации откладывается по формальным признакам на самый последний момент. А давайте мы не будем плохому человеку сейчас звонить, потому что он снимет заметку, исказит свидетельские показания, сделает что-то плохое. Или другой способ — подойти к этому формально, написать запрос в пресс-службу какого-то ведомства, где запросы ходят три месяца.

Я вам вот что скажу. Конечно, есть все то, чего вы боитесь, конечно, могут закрыть, наказать, послать по телефону, нагрубить. Пошлют в любом случае, кстати говоря. Но, опять же опираясь на опыт, все эти страхи — не повод для того, чтобы не начать разговаривать даже с неприятным героем, может быть, одновременно с началом работы над материалом. Конечно, в 99 из 100 случаев у вас будет либо no comment, либо что-то похуже, но один разговор может перевернуть всю заметку. Может оказаться, что все, что было раньше, — все разговоры с ньюсмейкером, с источником, который сообщил вам новость, — окажется полной туфтой. И в этой ситуации — у меня даже мурашки побежали по спине, как я сказал страшно, — лучше один раз не облажаться, чем 99 раз сделать все хорошо. Правда, этот один раз очень многого стоит.

Вот это один из пойнтов, над которыми я бьюсь со своими журналистами, в том числе взрослыми и маститыми. Да, страшно, да, может прямо очень сильно повлиять в плохую сторону на заметку, но даже самому последнему негодяю нужно… ну, быть с ним честным в профессиональном смысле и звонить сразу. Узнав, безусловно, тему и сформулировав задачи. Вот призываю вас.

Дальше… Значит, разговор с цензором. Опять же, по чесноку, я бы вам, конечно, от всей души пожелал никогда в своей жизни таковых разговоров не вести. Не приведи господи! И я одновременно понимаю, что ничего из моего пожелания не получится. Скорее всего, в том или ином виде с цензором вы столкнетесь. Кто такие цензоры? Это человек, скажем так, который хочет определенным образом исказить ваш материал, ваш кусок контента или снять его. В принципе, цензоры в этом значении бывают и во вполне открытых обществах. Это не значит, что звонит какой-нибудь страшный дядька из Кремля и требует снять заметку. Это может быть обычный пиарщик открытой, торгующейся на Нью-Йоркской фондовой бирже компании. Он может вам звонить и требовать снять заметку или исказить ее определенным, удобным ему, образом.

Я вам по этому поводу много говорить не буду. Я просто главную вещь скажу, и тоже неприятную. Имейте, пожалуйста, в виду, что цензор в большинстве случаев гораздо умелее в своем ремесле, чем вы в своем. Хотя бы потому, что снимать и искажать заметки проще, чем их писать. Имейте в виду, что он годами тренировался в этом ремесле. Возможно, у него есть даже определенные навыки, полученные в определенных ведомствах. Это звучит, может быть, как угроза, но имейте в виду, что таковых среди ваших собеседников будет много.

Жизнь сама подсказывает примеры. Вот Тимур Прокопенко, заместитель Вячеслава Викторовича Володина в Кремле, в Администрации президента. Некоторое время назад в анонимном «Шалтай-Болтае» вылезла переписка этого человека с прессой, много с кем. Я сейчас не буду использовать имена конкретных журналистов, изданий, которые вылезли, потому что это некорректно. Скажу одно: его переписка с журналистами, которая стала достоянием общественности (а он — классический пример цензора в данном случае), стала предметом исследования в нескольких московских редакциях, в том числе и в моей, поэтому конкретные имена не буду называть, скажу некоторые базовые вещи.

Есть в какой-то шпионской книжке про основные способы вербовки. Они тысячелетиями уже отрабатывались: болевые точки, на которые нужно давить, — страх, жадность и слава в разных вариациях. Человек чего-то боится — на него можно надавить, человек хочет известности, и человек хочет денег. В этой переписке это самым кристальным образом — способы воздействия на журналистов — высветилось.

Второе: их задача — максимально сократить дистанцию, превратить вас из журналистов в своих собутыльников, друзей, людей, с которыми вы обсуждаете девушек, погоду, модную одежду, все вот это. Это очень нехитрый прием, которому, возможно, тоже обучают в определенных ведомствах. Так вот, один максимально общий совет. Вам все равно придется с этим столкнуться, и боюсь, что, не облажавшись хотя бы по мелочи, вы через это не пройдете. Причем имейте в виду: этим самым цензором может быть не только кошмарный человек из-за зубцов, им может стать пресс-секретарь той компании, про которую вы пишете. Рецепт один: общение с ним должно быть максимально формализованным. Вы, когда общаетесь с ним, — журналист. Может быть, вы по вечерам ходите пить пиво, и может быть, это ваш друг, ушедший в пиар. Но по всякому поводу, который может быть предметом заметки (даже не сейчас, а чуть позже), общение должно быть максимально формализованным.

Оскорбления, панибратство, обсуждение цеха, передача этим людям материалов вопреки существующим в редакциях догмам — это все, чего они от вас хотят. Если это не станет орудием в их руках, то это попадет в паблик в какой-то момент. Как в том анекдоте: «Товарищу полковнику очень понравилась ваша шутка с чаем…» И все журналисты, которые по наивности, по желанию добыть эксклюзив сокращали эту дистанцию в общении с цензорами, сейчас льют слезы.

Вы мне можете возразить: дескать, не сократив дистанцию, не прикинувшись друзьями, вы, возможно, потеряете сотню эксклюзивов. Да потеряйте лучше сотню эксклюзивов, чем один раз наступите в дерьмо! Есть такая логика. Извините за прямоту.

Идем дальше… Ну что, разговор с редактором! Я не буду здесь много говорить, потому что это еще более некорректно с моей стороны. Я повторяю, я лет 15 работаю редактором, но я вам просто вместо этого, как редактор с 15-летним стажем, пошлю месседж от редакторов журналистам, воспользуюсь такой редкой возможностью. Помните про нас, про редакторов, две вещи. Первая: как я уже сказал, мы тупые. Поэтому вам нужно объяснять нам, что вы делаете. Вторая вещь: мы не только тупые, мы — ваш первый читатель, так сказать, читатель дочитательского периода, то есть мы — такие же люди, как тот читатель, который будет вас читать после того, как вы напишете нечто, а мы это нечто отредактируем и сдадим. Так вот, мы — этот самый нулевой читатель, мы несем все те же грехи, что и ваш читатель. Мы ленивые, у нас могут быть другие интересные дела, нам больше нравится в Фейсбуке посидеть, телевизор посмотреть… Нам нужно объяснить, что вы делаете, и — нас нужно увлекать.

Друзья, поверьте мне и снисходительно отнеситесь к своим нынешним и будущим редакторам. Если нам, допустим, не нравится тот кусок контента, который вы предлагаете, и мы предлагаем вам его… опубликовать в архив, как это называется, выбросить, забыть, сжечь — это потому, что, может быть, он и неплохой, но просто мы а) не поняли его; б) он нас не увлек. Еще раз: правила разговора с нормальным редактором. Увлеките его и объясните ему. Разговаривайте с ним как с первым читателем. Так получится, по-другому вряд ли. Потому что он же редактор, он все равно выбросит.

Что еще… Есть такая вещь, как вспомогательные разговоры: это всевозможные эксперты, аналитики рынка, политологи, конкуренты героев… Очень важная и короткая вещь про них. Это просто навеяно наблюдениями. СМИ, в которых комментарии эксперта занимают абзац, чем-то больны, чем-то нехорошим. Те СМИ, в которых публикуются интервью экспертов, больны смертельно. Как мы все знаем, журналист не высказывает мнение. Красоты языка, интересные шутки, наблюдения из практики — забудьте, это другой жанр. Если эксперт хочет дать интервью, предложите ему написать колонку. Простая рекомендация.

Мы с вами не обсудили на этом занятии еще один очень распространенный тип разговора, который, может быть, занимает у журналистов больше времени, чем все перечисленные выше. Смотрите: опять же про нашу страну я все понимаю, из-за узости и искаженности медийного поля журналисты начинают все больше разговаривать друг с другом. Они ни с кем больше столько не разговаривают. Вам это тоже, конечно, не понравится. Но всякий раз, когда вы разговариваете друг с другом, вам приятно, как правило, потому что напротив сидит человек, примерно так же мыслящий, тем же занимающийся, и вообще вы с ним уже выпили третью кружку, вам с ним хорошо. А вот там начинаются цензоры, источники и герои. И среди них 90 процентов — неприятные люди. Но я вам вот что скажу. Всякий раз, когда вы разговариваете друг с другом, вы не разговариваете, возможно, с тем человеком, который создаст вашу заметку, а может быть, и ваше имя потом, — с ньюсмейкером, с героем и так далее.

Вы же можете возразить: а как еще оттачивать язык, тему как поворачивать? Ну, отчасти я приму это возражение, но у меня есть контрвозражение. Мне довелось в моей карьере видеть целые отделы людей, которые мыслят одинаково. У них даже речевые обороты одинаковые. Это не значит, что они плохие журналисты или плохие люди; они хорошие журналисты и хорошие люди, только у них мысли и заметки — как по шаблону. Это аквариум, в котором живут одни и те же рыбки. Поэтому, друзья, я вам что хотел сказать: выходите из него хотя бы иногда!

Понравился материал? Помоги сайту!