Обмороки в автобусах

COLTA.RU продолжает публикацию дневника Дмитрия Волчека, журналиста и писателя. Другие фрагменты за 2016 год можно прочитать здесь, здесь и здесь.

10 октября, Париж

Ночью умер Анджей Вайда. Что я помню: Мачека, хватающегося окровавленными руками за простыни, трупы рабочих в разрушенном костеле, конвейер катынского расстрела, тонущего юношу в «Аире», истерику на похоронах Цыбульского. Но еще и непостижимую педофилию «Врат рая».

Трачу сорок сонных минут, чтобы заказать билет в Гран-пале на мексиканскую выставку, сайт постоянно слетает. Зря страдаю, потому что очереди нет. Выставка грандиозная — от семейных портретов XIX века до листов молодого шарлатана, предлагающего прохожим обрисовывать контуры плиток на станции парижского метро. Ривера, которого я недолюбливал из-за коммунизма, к старости стал гениальным художником, хотя поначалу был так себе. Торговка с белыми каллами!

Долго по Елисейским Полям, потом по бульвару Осман иду к Printemps. Впервые понимаю, как красива Триумфальная арка. Если бы она стояла сама по себе, без людей и машин, среди руин, оплетенная лианами, выглядела бы еще лучше.

Долго не могу выбрать ресторан, захожу в японский, первым делом нужно поссать. Лилипутский туалет размером с платяной шкаф прямо возле столиков, за картонной стенкой; не могу включить свет, кнопка не работает, получается сцена из порнографической повести Батая: рядом с безобидно кушающими людьми, буквально в двух сантиметрах от них, в полном мраке, словно в гробу или подводной лодке-одиночке (такие мчались в Англию в последние месяцы рейха), таится злоумышленник, извергающий струи мочи.

Зае*анная жизнью японка, безостановочно обслуживающая 10 столиков, приносит не то, что я заказал, пугается, что рассержусь, и, когда я безропотно съедаю два блюда, вспыхивает от счастья.

В Printemps замечаю на эскалаторе роскошного старика в клубном пиджаке и с пестрой, расписанной райскими яблочками сумочкой на узком ремешке через плечо. Такая благородная дряхлость мне не суждена, хотя Вайль и предрекал, что я буду красивым старцем.

В Бобуре выставка Магритта, почти все я видел. Возле человека в котелке стоит живой человек в котелке, видимо, это акция на выносливость; за полтора часа, которые я провожу на выставке, он не сдвигается с места. Замечает его присутствие один посетитель из десяти. Если они не видят его, торчащего столь вопиюще, что они понимают в картинах?

Перемещаемся в индийский район, превращенный обитателями в подобие Дакки (раззолоченные сари в витрине, хмурые мужики глодают куриные кости в негигиеничных харчевнях), Лиля пугается и отказывается есть; я, голодный, как бенгальский тигр, тащу ее в ресторан на площади и пожираю дал с манго-ласси.

Концерт в запущенном старом театре, сцена облезла, как бангладешский храм после нашествия пакистанцев; во всем этом нарочитость: возможно, облупили и ободрали во имя красоты. Концерт выдающийся, особенно сочинения главного героя, баскского композитора Рамона Ласкано, заставляющего скрипачей не играть, а пощипывать струны и постукивать по дереву.

Возвращаемся по темному проходу под железнодорожным мостом, тут шел Мёрфи из фильма «Love» после драки с любовником Электры. Лиля боится, что в этом вульгарном районе у нее отберут айфон, и теперь мне чудится, будто все хмыри пожирают глазами мой девайс, особенно один тип, бесцеремонно ко мне присматривавшийся в вагоне и тоже вышедший на Клиши. Чтобы от него избавиться, резко меняю курс и, оказавшись на улице, погружаюсь в приступ аллергического чихания, похожего на музыку Ласкано.

11 октября

Авеню Фош, известная по романам о буржуазных убийствах и политических заговорах. Американские толстосумы гуляют по Jardin du Ranelagh. Музей Мармоттан набит старухами, прискакавшими на выставку Моне—Мунк—Ходлер. Красно-бурая, покрытая снегом пашня у Мунка похожа на пи*ду в разрезе, но я не знаю, отметили ли это искусствоведы, потому что позабыл взять аудиогид. У Мунка, как и у Фридриха, нет ни одного лица, только спины. В гулком подвале, отданном Моне, — дюжина прудов с кувшинками, порознь они хороши, но в такой концентрации пугают, будто их нарисовала машина для распродажи. Моне похоронил двух жен, и в этих кувшинках такая же ненависть к человечеству, как и в спинах у Мунка. Ходлер людей почти не рисовал, хотя и умел: на одной картине крепкая женщина в ялике борется с течением, и табличка прославляет ее doggedness. Из политкорректности почти во все музеи наняли чернокожих верзил-охранников, и они ходят по залам, как по пляжу в Габоне, ухмыляясь и размахивая руками. Африканские громилы, американские старушки и человеконенавистнические пейзажи опять провоцируют дурноту, завтра придется нацепить кардиомонитор.

Собираюсь в музей Мендижски, но объявляется Любава Малышева, приехавшая в Париж на веганский парад. Любава может быть живой рекламой веганства, у нее восхитительный цвет лица. Мы познакомились 9 октября 2014 года, и она помнит дату! Обедаем в Le Pain Quotidien на авеню Гюго, и Любава уверяет меня, что в Европе победила северная модель сексуальности, люди поняли, что секс не продается, проституция исчезла, стрип-бары закрываются, зато инвалиды и уроды стали пользоваться спросом и ведут счастливую половую жизнь. Я думаю, что красота по-прежнему имеет успех, но Любаву не переспоришь.

В Halle St. Pierre стало меньше журналов Hey, зато выставка опять гениальная. Старик Жильбер Пейр (его страшную куклу с отпадающей челюстью я видел позапрошлым летом) собрал автоматоны, и они пляшут, стучат копытами, рыдают и верещат. Из одного шкафа в другой скачет одежда, мышь играет на пианино, мертвый олень бродит среди зеркал, бормоча: «Я озяб».

Едем в музей Мендижски, но там закрыто на вернисаж. Это у черта на куличках, на Вожирар, до самолета еще три часа, тащимся обратно в центр, в веганский магазин, который для Любавы стал родным домом, я хочу взглянуть напоследок на остров Сен-Луи, но застреваю в хипстерском бутике, покупаю футболку Live Simple для Андрея и веганскую кость из крупы для Тузика. На улице вспоминаю, что забыл закапать ксалатан, пытаюсь сделать это, глядя в витрину, и больно тыкаю пипеткой в глаз.

В самолете становится совсем нехорошо, не могу дышать, шмыгаю носом и наверняка заражаю соседей, унылых чехов, возвращающихся после неудачного медового месяца (в отеле были тараканы, на Эйфелевой башне цыгане украли бумажник, месячные начались и не прекращались, молодожен ущипнул официантку за жопу). Домой добираюсь в полубреду.

12 октября

В девять утра смешливый flamboyant санитар ставит мне кардиомонитор на 24 часа. Смотрю на себя его глазами: нет, он не стал бы заключать со мной однополый брак. Как назло, за весь день не чувствую ни малейшего недомогания, и провокации (выкурил сигарету в ресторане, потом взбежал по лестнице «Люцерны») не помогают. Нужно вести дневник наблюдений за недугом, но лист остается чистым, мне нечего рассказать. Простуда тоже понемногу сползает. Я должен наградить себя за бессмысленные страдания: покупаю рискованные билеты из Вены в Париж (пересадка всего 45 минут), и нам с Лилией достаются два последних билета на спектакль Апичатпонга.

Зря трачу 173 минуты на прославленный фильм «Сьераневада»: скучные мужчины и женщины ссорятся и готовят ужасную еду в Бухаресте, мне нет до них никакого дела. Не кино, а бесконечный анекдот про тещу. В маленьком зале хихикают румыны, рядом со мной сидит необычайно самодовольный человек в костюме — видимо, из румынского посольства, я ему мщу, наступив на лакированный ботинок.

Судьба группы «Война» решена: князь Шварценберг поселил их в своем замке Орлик. Замок они разорят и сожгут, а Каспер укокошит князя.

13 октября

Смешливого санитара нет, и я сдираю свои провода на глазах у четырех медсестер. Как всегда, элементалы меня дразнят: провод от датчика проник в трусы и зацепился там черт знает за что — такого быть не может, но это случилось. К счастью, мне удается его выдернуть, не расстегивая джинсы, так что причина замешательства медсестрам непонятна.

Решаю отмыть вчерашний румынский кошмар фильмом с Гретой Гарбо, pre-code, последним перед ее временным возвращением в Швецию. Певицу-алкоголичку, потерявшую память в Будапеште, убеждают в том, что она — итальянская графиня, которую 10 лет разыскивает граф. Ее любовник-писатель, лысый и мудрый Эрих фон Штрогейм, находит вторую графиню, потерявшую память. Кто же из них подлинная Мария?

Простуда не проходит. Читаю новый дневник Маркина; Гриндр, который он именует G-r, как богобоязненные евреи G-d, подарил ему замысловатую, но несчастную сексуальную жизнь, все его партнеры такие же мудаки, как и прочие люди. Но где в наши дни возьмешь если не гения, то хотя бы студента? Начинаю читать дневник Ильянена, который лежал у меня два года и покрылся пылью. После двадцати страниц и чатурбейта Морфей опускает меня в свой водоем.

14 октября

Редактирую интервью с Ольгой Краузе, певицей-лесбиянкой из древних времен, Джули Дорф ходила к ней на квартирники в Питере, очень давно, в позапрошлом веке.

Вчера, когда я спешил из кино к собаке, видел толпу людей на Народни: оказывается, начался фестиваль света, и, несмотря на то что я устал и скверно себя чувствую, договариваюсь с Д., выпившим, курнувшим и погруженным в эротические фантазии, и мы встречаемся на Старомаке. В центре небывалые толпы, как в середине августа. На дворце Кинских шоу русской выделки, пышное, но очень формальное, зато другие инсталляции одна лучше другой: сияющая клеть в овальном зале Коллоредо-Мансфельдского дворца, дымный коридор на Народни, круглый вход в преисподнюю в разрушенном здании, похожий на висельника светящийся гигант на Стрелецком острове. Успеваем посмотреть только наш берег, в полночь выключают. Д. рассказывает, как любит анальный секс, остальное, считает он, несерьезно, и я советую ему попробовать то же самое в пассивной роли и изведать небывалую радость простаты, но пацанство удерживает его от падения. Выпиваю бокал примитиво в баре рядом с рестораном Ирмы, убер везет меня домой в час ночи.

15 октября, Рим

Просыпаюсь в четыре утра от нестерпимой мигрени: в голове взорвано несколько торпед. По дороге изучаю программу фестиваля. Там гораздо больше затей, чем мне казалось: на Испанской площади будут показывать «Римские каникулы», в тюрьме Ребибия — фильм «Преисподняя», а Гилберт и Джордж представят гонконгский боевик 1974 года. Странный рейс компании Vueling, на который нельзя зарегистрироваться онлайн. Я боюсь, что это какой-то подвох, но в самолете, нашпигованном некрасивыми подростками, мне достается пустой ряд. Чего еще желать? Вместо итальянского включают оповещения на испанском. Изучаю седьмой айфон, ничем не отличающийся от шестого, и, не выпуская его из кулака, иду пешком от Термини до Барберини.

16 октября

«Into the Inferno» Херцога очень хорош: почти мемуары с цитатами из других его фильмов, в том числе моего любимого — о несостоявшемся извержении вулкана на Гваделупе. Он снимал места, где кипящая под землей магма подходит ближе всего к земле и боги говорят из огня: Вануату, вулкан, возле которого процветает карго-культ американского солдата Джона Фрама, гору, породившую Ким Ир Сена, вулкан в Антарктиде.

Остаюсь на идиотский фильм о латиноамериканских гастролях Rolling Stones. У них юношеские фигуры и жуткие старческие лица, похожие на маски на Хэллоуин. Джаггеру за 70, но он с прежним увлечением поет «I can't get no satisfaction». Отдохнешь на погосте, парень!

На дурацком киноавтобусе добираюсь до музея Хендрика Андерсена. Коллекция страннейшая: обнаженные мужчины с херувимами (у него было помешательство на св. Христофоре), планы воображаемого города в фашистском духе, мерзкий зеленый фонтан.

Пешком через аллею героев Рисорджименто, похожую на нелепый парк скульптур в Дакке, иду на перформанс подающего надежды француза. Это черт знает где, по дороге фотографирую замызганный бюст Костанте Гарибальди-брата и псевдомаяк, воздвигнутый итальянскими аргентинцами. В театре полно свободных мест, перформанс оказывается белибердой: унылого вида хипстер с бородкой парит среди свисающих с потолка картонных автомобилей и зверей. Саша Петрова, которую я заманил в этот горе-театр, недовольна. Предлагаю поехать в синематеку на фильм Дзурлини. Саша рассказывает, что мать дала ей и сестре мужские имена, чтобы оставаться единственной женщиной в семье. Долго плутаем, Сашин друг Марио въезжает на пешеходную зону, это похоже на комедию с Бурвилем, времени все меньше, и уже ясно, что Дзурлини мы не увидим.

В офисе фестиваля Romaeuropa труппа Forced Entertainment ставит «Бурю» на столе при помощи кухонной утвари. Калибана изображает баклажан, Миранду — перечница, духов — хрустальные солонки. Ими манипулирует изобретательный шотландец, но не мой кумир Джерри Киллик, хотя и тот выходит на поклоны.

Впервые решаюсь опуститься в римское метро. У станции «Пирамида» сквернословят русские уе*ки.

17 октября

Замок Сант-Анджело, гробница императора Адриана. Похоже на вавилонскую башню, нужно ходить по спирали, минуя архангела с бронзовыми крыльями и розовую комнату распутного папы. Спускаюсь к Тибру, иду мимо ведомства по борьбе с мафией и терроризмом. Саша посоветовала посмотреть фрески Кентриджа, расчистившего ил на набережной, хотя выглядит это как краска. Не хватает смелости попросить прохожих или одинокого рыбака сфотографировать меня на фоне скелета, папы или Наполеона, которого я принимаю за Пазолини.

Выпив белого вина, еду в MAXXI. «You are attending this shitty festival?» — восклицает сердитый кинопопутчик, но я всем доволен. Безумный водитель проезжает MAXXI, не останавливаясь, я уверен, что теперь уже не успею, бегу во всю прыть и вижу, как мелкими шажками к музею движутся Гилберт и Джордж. Гилберт (высокий) — в костюме цвета вареной моркови, Джордж (низкорослый) — в костюме цвета тушеного шпината. Их фильм позабыт, теперь восстановлен, хотя и очень халтурно, звук шипит, картинка нечеткая. Но все равно это роскошная штука — не понимаю, как я ее упустил прежде, — о мире некрасивых английских мужчин и мальчиков, которым будто бы хорошо и без женщин (на экране нет ни одной). Пролетарские юноши, рассказывающие о своей убогой жизни, как на кастинге перед порносъемками, превращаются в ветви, полные цветов и листьев. Один даже наг. И рядом с этим великолепием корчатся в костюмах-гробах фрустрированные Гилберт и Джордж.

«Ноктюраму» показывают у черта на куличках, ночью, в кинотеатре «Адмирал», иду туда от виа Венето пешком под белыми кустами, похожими на цветомальчиков, воспетых в фильме G&G. Сеанс должен начаться в 22:30, а закончиться в час ночи, но возникает заминка, в зал не пускают. Наконец выходит огорченная тетка, ссылается на пикколо проблеме техничи. Это предупреждение свыше, что фильм (о террористах в Париже) мне смотреть не нужно. Отправляюсь пешком на Барберини. Курить хочется мучительно, и я достаю сигарету, когда дохожу до via Sistina, где в моем сне хоронили Кроули.

18 октября

В чудовищно загаженном метро утром еще хуже обычного, потому что поезда забиты трудовым народом. Один я имею наглость ехать в музей современного искусства на выставку «Вывихнутое время». В огромном здании в девять утра нет никого, кроме Гилберта и Джорджа, разглядывающих книги в магазине. Они во вчерашних костюмах. Мне кажется, что их специально прислали сюда для меня, так что набираюсь смелости и здороваюсь. Говорю, что мне понравился фильм (чистая правда), и спрашиваю, не проститутками ли были мальчики, которых они снимали. «Нет-нет, — говорит Гилберт, — мы просто приглашали их с улицы». Гилберту не нравятся поклонники, и он отходит от меня. Джордж же, наоборот, интересуется: вот это, где мы находимся, — что это? Музей современного искусства, отвечаю я. «А где мы были вчера?» — спрашивает Джордж. В музее современного искусства, отвечаю я. «А почему здесь два музея современного искусства?» — спрашивает Джордж. Потому что современное перестает быть современным, отвечаю я. «Тот музей современного искусства хуже этого», — говорит Джордж, и я соглашаюсь. Прощаемся, и я иду смотреть на прекрасный рассвет Пеллиццы, потом на Счипионе, который мне разонравился. Здесь есть неизбежная вешалка и писсуар Дюшана, а весь второй этаж занят ерундой: белые стулья на коричневых коврах. Лучшее кураторское решение: статуя Юноны стоит напротив картины «В сумасшедшем доме», как будто рассматривает ее, напоминая тем самым, что боги следят за каждым шагом даже самых никчемных людей.

Возвращаюсь на фестиваль, чтобы посмотреть «Неаполь, 44», неуклюжий фильм по воспоминаниям умника из оккупационной американской администрации. Все как у Малапарте и Кавани. В 1944 году вдобавок к бомбежкам и чуме извергался Везувий — не помню, было ли это в «Шкуре».

Снова оказываюсь в автобусе со вчерашним хулителем фестиваля: оказывается, он ненавидит Рим и всех его обитателей. Я робко пытаюсь возражать, но он не хочет слушать: «Вы просто не знаете римлян!» (Я и в самом деле не знаю.) Сам он из Турина, живет здесь, «потому что моя жена из Бразилии», врач, ставший кинокритиком. Написал книгу о турецком кино (что может быть гаже?) и много путешествует. Ему очень понравилось в Киргизии и Таджикистане, особенно озеро Иссык-Куль, он посмотрел три часа из фильма Ульрике Оттингер и теперь стремится на Камчатку. Знаком с Петром Шепотинником и вообще был везде и смотрел все фильмы. «Неаполь — прекрасный город, там в метро нет ни одной надписи, не то что в Риме. Они специально показали на открытии фильм о гомосексуалистах (нет, вы не подумайте, я ничего не имею против), чтобы заигрывать с молодой аудиторией, а мне уже 62 года, ну вы меня моложе, сколько вам лет?» Советует приехать в Турин и посмотреть Египетский музей, а я ему рекомендую Алтай.

Обедать иду в ресторан, который мне так понравился в прошлый раз, но тут все по-новому: радушного старика больше нет, заправляют тетка и официант (сириец?) по имени Жасмин. Суп и пасту приносят одновременно, «because our cook is crazy». Начинается дождь. В городском музее — выставка о квадриеннале 30-х годов; все картины и скульптуры ужасные, только одна хорошая работа Донги, сияющая дама у туалетного столика & букетик. До фильма еще час, иду мимо фонтана Треви (это самая уродливая вещь на свете, отвратительная и теперь, после реставрации, еще больше похожая на вставную челюсть циклопа) в магазин, рекомендованный Сашей и ее суженым, но там такие унылые и безликие вещи, что бегу прочь без оглядки.

На ретроспективе Дзурлини не так много людей, как мне думалось, в маленьком зале полно свободных мест, и, поскольку сеансы бесплатные, проникают фрики: транссексуал с пакетами, набитыми джанком, вскакивает и пересаживается, когда рядом садится безобидный старик. Первый фильм с Клаудией Кардинале («Девушка с чемоданом») начинается очень хорошо, но превращается в кашу. Очень красив юноша с порочным лицом Жак Перрен, он же — во втором фильме «Семейная хроника» со своим братом Мастроянни. Это любимый фильм Поля Веккиали, и понятно почему: в 1962 году казалось, что отношения между братьями из романа Васко Пратолини, писателя из моего большевистского детства, замешены на тайной любви, хотя они и спят в одной постели в одежде. Кашляет Мастроянни, но умирает Перрен.

На Испанской площади показывают «Римские каникулы», но мест нет, и я, растаптывая мечты о диете, беру буйволиную пиццу с моцареллой, похожей на пух от уст Эола.

19 октября

Иду на виа Национале (снова начинает кружиться голова) в выставочный зал, где проходит новая квадриеннале. Муссолини сошел бы тут с ума и всех расстрелял. Ужасающий провинциальный мусор: нагромождение бревен, увеличенные селфи, расцарапки на стекле, телефоны с изображениями пи*ды, засунутые в вязаные шапки. Много политической дребедени (беженцы), но есть и смешные вещи: солдат в камуфляже, лежащий на диване такой же расцветки, огромная фотоэпопея о девочке-кабане, голом человеке, влачившем за собой камень, и оборотне. Очень сложный проект по переписыванию «Записок об африканской Орестее», я ничего не понимаю. Можно было бы пойти на выставку Арпа в термы Диоклетиана, но боюсь опоздать и еду в аэропорт. Две линии размышлений: 1) до конца жизни спрятаться в Мариенбаде и стать отшельником; 2) не дурить и поехать в Турин, как мне советовал римофоб.

В автобусе, когда я еду из аэропорта, молодой бритоголовый чех (мне даже кажется на секунду, что это Павленский) падает в обморок прямо в проходе. Никто ему не помогает, кроме тетки, повторяющей: «Не спите». Когда я выхожу, он похож на труп. Человек человеку волк!

Вышла книга Соланас «Засунь себе в задницу». Вечером дописываю стихотворение для книги о Джармуше:

Я еще помню немецкие марки
берлинскую стену
хибары на новом арбате
убийство Роберта Кеннеди и его непутевого брата

20 октября

Трамп, как я и предсказывал, победит. В Праге арестовали русского хакера. В ресторане, когда пришла полиция, он сидел в кофте Stone Island, которая есть и у меня, серо-черный камуфляж. Книга Соланас, несмотря на смешное название (или как раз из-за него: русские люди боятся, что им что-то засунут в задницу), продается плохо. Решил отказаться от рассылки книжных заказов. Это репетиция большого финала, когда клоуны разбегутся и ничего больше не будет нужно.

21 октября

Боб Дилан проигнорировал Нобелевскую премию, снял новость со своего сайта, отказался общаться с комитетчиками. Это хорошо, как и все, что разрушает академии и приближает конец света.

22 октября

Чувствую себя отвратительно, опять начал курить, и избавиться от этой напасти невозможно. Что сталось с тем парнем, который упал в автобусе? Умер ли он? Или тетка, которая ему помогала, полюбила его и выхаживает? На сигаретных пачках во весь размах теперь печатают жуткие фотографии пораженных органов, черных зубов, раковых опухолей, трахеостомий и мертвых эмбрионов.

Главный чешский сюжет: девушки закурили в трамвае, чтобы доказать, что во времена Первой республики было больше свобод. Сначала Масарик запретил курить в трамваях, а потом пришел Гитлер. Завтра отправлюсь на его родину, впереди Вена.

Продолжение следует.

---

30 сентября редактор раздела «Литература» Глеб Морев прочитает лекцию «Какая литература нам не нужна?» в рамках лекционного марафона COLTA.RU «Новая надежда. Культура после 17-го».

Понравился материал? Помоги сайту!