20 января 2015
656

Человек состоит из очков и шляпы

Как смотрел на мир замечательный репортажный фотограф Тео Фрай

текст: Иван Чувиляев

В петербургском центре «Росфото» до середины февраля проходит выставка Тео Фрая — швейцарского фотографа, ровесника XX века и художника, который умел соединять в своих снимках сухую фиксацию и поэзию. Как — черт его знает. Магия. При том что Фрай, входящий в обойму классиков репортажной фотографии, выделяется на фоне многих своей как бы строжайшей объективностью.

Работы Фрая — находка для выставочного проекта. Потому что он снимал как бы залами, отдельными сериями — объемными, большими, исчерпывающими. Его тянуло к масштабным замыслам: объехать страну и отснять жизнь в каждом из кантонов; задокументировать жизнь военных от и до; создать фотолетопись одного города. В этих сериях совсем нет чистой поэзии, визуальных абстракций — это, скорее, журналистика экстра-класса. Только вводный, первый зал выставки состоит из более-менее отвлеченных кадров: девочка, застывшая в прыжке, пустой дом, выразительная крестьянская семья за обедом. Дальше — только задачи и их решение, вопросы и ответы. Публицистика и гражданская лирика.

Идиллический образ Швейцарии трещит по швам. У Фрая это земля цивилизации, а значит, земля людей.

Практически все работы Фрая, прожившего долгую жизнь (девяносто лет), приходятся на тридцатые-пятидесятые. И это не выбор кураторов — основной корпус его работ действительно там, во Второй мировой, ее предчувствии и ее последствиях. Во времени, когда реальность приобретала формы, предельно выразительные в предчувствии катастрофы и в переживании ее результата.

Фрай строит миры своих фотографий из деталей. На его фотографиях и нет ничего, кроме нюансов, подробностей. Человек здесь состоит из одежды, чемодана, очков, шляпы. Пространство — из телеги, мотыги, ружья, дома. Идиллический образ Швейцарии — горы, коровы, луга — трещит по швам. У Фрая это земля цивилизации, а значит, земля людей. Даже если как таковых этих людей на снимках вдруг не оказывается — тогда за них говорят предметы. Ряд портфелей, висящих на деревянной стене, под семейными фотографиями, рассказывает все о доме, его обитателях — хозяевах этих портфелей — и об их родне, смотрящей на нас с чужих снимков.

Фрай работает на границе поэзии и исследования, искусства и науки. Он именно летописец, хроникер, старательно фиксирующий и регистрирующий. Его снимки не назовешь случайными свидетельствами, это, скорее, подробная перепись. Самая характерная в этом смысле — серия конца тридцатых, когда фотограф придумал объездить каждый кантон, сделать фотоисследование об организации жизни, быта и хозяйства в каждом из них. Фрая интересует не жизнь вообще, а ее устройство. Какое где самоуправление? Какие где доилки и поилки? Где коров покупают? И какой породы? Сколько вишни в сезон собирают? Как дети в этих кантонах, наконец, учатся — в Ури больше отличников или в Берне?

Хроника заседаний кантональных советов — единственные снимки, на которых есть взрослые мужчины. На остальных только сухие тетки и чумазые дети.

И снова — детали. Они и превращают исследование в поэзию, придают описи силу лирического высказывания. Крестьянское семейство, усердно, совершенно по-библейски распахивающее гору, чтобы посадить на ней картошку. Ноги, стоящие рядом с ведром с краской и шваброй. Ряд шляп, пиджаков и очков, фигуры с поднятыми белесыми руками: это кантональный совет заседает. Фрай дрессирует своего зрителя. Приучает смотреть внимательнее, и со временем ты видишь в его снимках все больше. Например, что хроника заседаний кантональных советов — единственные снимки, на которых есть взрослые мужчины. На остальных только сухие тетки и чумазые дети.

Другая серия — строгая хроника жизни послевоенного Цюриха. Опять же обстоятельная опись. Гор, озер, состоятельных горожан, рынка со всеми продуктами. Например, его «Чистильщик трамвайных путей» сделан из рельс, шланга, бочки на колесах, которую тянет за собой. Самый характерный снимок в этой серии — тот, где просто засняты ценники. Классический журналистский кадр — такой грех не тиснуть в передовицу в тяжелую годину кризиса. Вишня стоит столько-то, яблоки столько-то, а килограмм баранины… Но Фрай видит не только факт. В этих фотографиях реальность организована поэтически, живописно.

Но едва ли не выразительнее всего Фрай выступает в роли военкора. В этом качестве он был мобилизован — и честно выполнял свои обязанности. Швейцария участвовала во Второй мировой (это в нашем сознании там только цветки на подоконники выставляли в Берне) — имела армию, была объявлена мобилизация, но активных боевых действий почти не велось, только в сороковом году, по пути во Францию, нацисты побились с авиацией альпийской страны. Фрай снимал все, что видел. А видел он не ужасы, а будни. Учения, сон, мытье, письма домой, построения на плацу.

Здесь, на примере военной серии, как-то особенно понимаешь, что легкость фотографий Фрая — иллюзорная. Фраевский метод охоты на реальность — не блицкриг, а долгое и изнурительное выжидание и вживание. Он неделями жил в этих деревнях, сутками бродил по Цюриху в поисках героев.

После военных лет Фрай отошел от фотографических дел — с середины пятидесятых он уже был не только фотографом. Снимал, конечно, но больше стал заниматься благотворительностью, работал в Красном Кресте. И этот факт не выглядит удивительным. Соблазн отложить в сторону фотоаппарат и шагнуть к объекту, вступить с ним во взаимодействие всегда есть. А фраевская реальность — детальная, выразительная — тем более призывала его последовать за ней. Его уход из фотографии в подвижничество был, скорее, шагом естественным. От поэтического протокола, от самого пристального внимания к объекту — к растворению в нем.


Понравился материал? Помоги сайту!