6 марта 2015Театр
256

Королевская старость

«Юбилей ювелира» Олега Табакова и Константина Богомолова в МХТ

текст: Алла Шендерова
Detailed_picture© Вячеслав Прокофьев/ТАСС

Пьеса «Юбилей ювелира» британской актрисы и драматурга Николы МакОлифф (перевод Ольги Варшавер и Татьяны Тульчинской) написана для двух возрастных бенефициантов — чтобы зал много смеялся, плакал и умилялся. Константин Богомолов, ставивший ее к грядущему в августе 2015-го юбилею Олега Табакова, поступил решительно: заставил артистов говорить будничными голосами, а все чувства перевел в титры, которые время от времени появляются на четырех экранах. Эти спускающиеся сверху экраны заменяют занавес и руководят зрительскими эмоциями. «Начало. Начало конца. Начало конца начинается» — мелькают надписи в прологе.

Режиссер продолжает прием, найденный им пару лет назад в спектаклях «Ставангер» (Лиепайский театр драмы) и «Мой папа — Агамемнон» (Малый театр Вильнюса), где актеры были невозмутимы, а их мифические страсти отражались в титрах. Только теперь он идет дальше: раньше титры только смешили, теперь заставляют вздрагивать.

Сиделка делает больному старику укол морфия: на столе ни шприцев, ни ампул, никто не зажимает вену и не закатывает блаженно глаза — актеры спокойно сидят друг напротив друга. «Морфий попадает в кровь. Морфий обнимается с кровью. Кровь разносит морфий по дряхлому телу, словно талый снег», — сообщают титры под тихий скрипичный аккорд. Зал ежится, как будто укол сделали зрителям.

Другая сцена: за столом жена беседует с сиделкой, больной спит рядом. Но в начале диалога кровать пуста — Дарья Мороз выносит свернутое кулем одеяло, кладет его на постель, придавая форму спящего. Садится к столу и немного понижает голос. Зрители перестают кашлять и ронять программки — ведь старик спит.

Эти театральные швы, специально вывернутые наружу, и нарочито условная комната, придуманная верным соавтором Богомолова Ларисой Ломакиной, где за окном — чернота кулис, а за входной дверью угадывается мхатовский портал, подчеркивают зазор между актерами и персонажами. То есть сама структура спектакля охраняет артистов от «полной гибели всерьез». Собственно, есть от чего охранять. 89-летний герой Олега Табакова — разорившийся ювелир Морис Ходжер — умирает от рака. «Терминальная стадия», — говорит врач, обещая ему несколько недель. Но Морису мало, ему надо прожить два месяца и встретить свои девяносто — в этот день он ждет на чай Королеву. Историю своего визита в Букингемский дворец он рассказывает только что нанятой сиделке Кэти (Дарья Мороз): шестьдесят лет назад его попросили починить что-то в британской короне накануне коронации. Ему было двадцать девять, будущей Королеве двадцать шесть, она пожаловалась, что венец давит — почти так же, как необходимость взойти на трон; предложила выпить чаю и потанцевать. Трудно понять, было ли это в действительности; Хелен, жена ювелира, утверждает, что нет, но семейная жизнь Мориса с тех пор дала трещину — он не смог забыть тот танец и ту девушку: прощаясь с ним, она обещала нанести ответный визит ровно через шестьдесят лет, в день его 90-летия.

Зал ежится, как будто укол сделали зрителям.

На сцене — трое, плюс стоящие по бокам и занятые съемкой Артем и Владимир Панчик (крупные планы героев транслируются на экран), плюс рабочие сцены, плюс ассистент режиссера Михаил Рахлин, в качестве врача сообщающий герою диагноз.

«Память — это клетки мозга. Рак умножает клетки. Рак умножает память. Память — это опухоль» — титры на экране чередуются с ностальгическими кадрами: сияющая девушка снимает корону и отдает молодому человеку. Они танцуют под «Anniversary Song» Энди Уильямса. Улыбаясь, она обещает навестить его через 60 лет. Кадр с ее улыбкой Богомолов дает на экране каждый раз, когда о ней вспоминает Морис, причем обычное изображение чередуется с негативом, на котором нежное лицо актрисы Марии Фоминой превращается в скалящийся костяк. «Смеется память — смеется опухоль», — комментируют титры.

Тонкий физиолог, Богомолов в который раз доказывает, что исследовать чувства персонажей и дирижировать зрительскими эмоциями можно, не заставляя артистов рвать страсти в клочья. Наталья Тенякова произносит текст, изобилующий бытовыми подробностями, скороговоркой — почти как на крупном плане в документальном кино. Ей на редкость органично вторит Дарья Мороз. Олег Табаков тоже просто и быстро произносит текст, иногда подтрунивая («А мы тут морфием балуемся»), позволяя себе значительную паузу только в одной фразе. «И я увидел, как время изуродовало его ноги» — вспоминает Морис о своем отце, стаскивая с себя ботинки.

От этой фразы потом очень трудно отделаться. И также трудно забыть взгляд Олега Табакова — он все время смотрит мимо камеры, внутрь себя, но его собранные, внимательные глаза врезаются в память.

© Елена Никитченко/ТАСС

Собственно, это все, что можно рассказать об актерах. Ничего, кроме королевской корректности, собранности и естественных интонаций, режиссер им не оставил. Он и с пьесой не стал церемониться: в тексте Николы МакОлифф одинокая, некрасивая сиделка сообщает, что занималась в театральной студии, и предлагает жене, что в день юбилея явится Морису, переодевшись Королевой. Она вроде так и поступает — следует трогательная беседа Мориса и Королевы, помнившей его шестьдесят лет. Но едва она уходит, в дверь снова звонят — теперь уже нарядившаяся Королевой Кэти объясняет Хелен, что улица запружена кортежем и к дому было невозможно пройти. Пока женщины соображают, кто приходил в дом, Морис блаженно умирает на диване.

Ничего этого в спектакле нет. Час с небольшим актеры создают такую плотную иллюзию, что потом на сцену запросто выходит Королева. И тут уж нет никакого зазора: Тенякова действительно становится Королевой — с той улыбкой и манерой держаться, которой нет больше ни у кого в мире. И тогда спектакль вдруг оказывается историей любви нелепой болтушки Хелен, сумевшей превратиться в Королеву — ради противного старого мужа, который всегда был влюблен в другую.

В темноте, пока зал тонет в трагической «Сарабанде» Генделя, а на черных экранах долго сменяются титры («Приходит смерть, и приходит тишина. Молчит стол. Молчат занавески…»), можно размышлять над коренными вопросами бытия. Плакать. Вспоминать рассказы о великих спектаклях с великими стариками: вроде «Дальше — тишина» с Пляттом и Раневской или «Соло для часов с боем» с Андровской, Яншиным, Прудкиным и Станицыным. Я же думала о том, что большие актеры действительно не боятся смерти. То есть они вообще ничего не боятся. Кроме, конечно, неуспеха у публики.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319753
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325168