Венская опера, один из самых консервативных театров мира, резко сменила репертуарную повестку: новый интендант Богдан Рошчич выстроил свой первый сезон как выставку достижений «режиссерской оперы» за последние двадцать лет. Осенью здесь был показан ставший классикой «Евгений Онегин» Дмитрия Чернякова. В минувшее воскресенье телеканал ARTE транслировал премьеру другого российского режиссера — «Парсифаля» Вагнера, поставленного Кириллом Серебренниковым. По просьбе COLTA.RU культуролог Татьяна Розулина комментирует сценическую сторону нового спектакля — именно поэтому текст публикуется в разделе «Театр».
«Наивная иллюстративность губит тонкие смыслы вагнеровской партитуры», — сообщал подробный режиссерский анонс, опубликованный накануне трансляции. Венская опера устроила усиленную артподготовку, чтобы зрители все поняли правильно и не поняли неправильно. Из опубликованных материалов идея спектакля была совершенно ясна: несвобода — это тюрьма. Эту идею ежедневно иллюстрируют новостные ленты. Именно поэтому помещать героев «Парсифаля» в централ, делать антагониста медиамагнатом, а героиню журналисткой — это и есть наивная иллюстративность, литература по поводу литературы, взаимное превращение оперы и современности в анекдот. Для его пересказа достаточно аннотации и не требуется четырехчасовая «торжественная сценическая мистерия» со всеми ее музыкальными подробностями и культурологическим бременем.
© Michael Pöhn / Wiener Staatsoper
Новый «Парсифаль» устроен как спектакль-дежавю: павильон, небо на заднике, стол с ноутбуком, засранный умывальник; сутулые певцы в линялом casual; молодой артист миманса в качестве сексапильного двойника стареющего солиста (стереохрония); тавтологичный по отношению к сцене видеоряд — в качестве моралите, для заполнения оркестровых эпизодов и просто потому, что с монтажом работать проще, чем с непрерывностью сценического пространства и времени.
За сорок пять лет — если вести отсчет от «Кольца нибелунга» Патриса Шеро в Байройте — такой тип оперного спектакля превратился из пощечины общественному вкусу в новую вампуку. Она уже давно не способна говорить о современности и ее проблемах, лишь о самой себе, хоть офис на сцене поставь, хоть СИЗО. Постановщики «Парсифаля» — среди них не случайно числится маститый оперный драматург Серджо Морабито — любуются этой вампукой и любуются тюрьмой, населенной красивыми статистами на радость воскресным зрителям телеканала ARTE.
За последние десятилетия такой тип оперного спектакля превратился из пощечины общественному вкусу в новую вампуку.
Скорее всего, хороший оперный спектакль отличается от плохого тем, что в какой-то момент стряхивает с себя литературу, несентиментально давая зрителю по башке. Трудно не вспомнить берлинского «Парсифаля» Дмитрия Чернякова 2015 года — спектакль, который избегал узнаваемых примет современности и именно поэтому говорил о ней наиболее точно. Действие подчинено жесткой хореографической логике: графика мизансцен красноречива per se и не нуждается в декоративных и словесных пояснениях. Инструмент постановщика и одновременно предмет его исследования — орнамент массы. Сектанты, павшие ниц, точно крысиный король, повторяющаяся фигура круга и ее разрушение в финале — большой музыкальной форме отвечает крупный сценический жест.
© Michael Pöhn / Wiener Staatsoper
Авторы венского спектакля пытаются одолеть крупную форму, раздробив ее: не «пространством стало время» (фраза, вложенная в уста Гурнеманца, описывает вагнеровский идеал оперного спектакля), а торчащие поперек музыки титры «День 1», «День 2» etc. Вялое действие тонет в деталях: наколки, иконки, душная гомоэротика, Амфортас с неоновым крестом через плечо — пафос изложения не дает оценить дистанцию между постановщиками и музыкальным материалом, нивелирует этот материал.
© Michael Pöhn / Wiener Staatsoper
«Я убежден, что настоящая метафизика проявляется как раз в обыденном», — заключает режиссер, но обыденность оперы — не то же самое, что обыденность быта. Оба Парсифаля, молодой и старый, напоследок открывают решетки пустых (sic!) камер в знак того, что даруют людям свободу. На последних тактах партитуры старый Парсифаль садится и трагически закрывает лицо руками — наступает от этого катарсис или нет, зависит лишь от особенностей нервной деятельности смотрящего.
Понравился материал? Помоги сайту!