«Сколько дадено?»

Националист-изгой Сергей Федорович Шарапов и его судьба

текст: Максим Крот
Detailed_pictureВроцлав, Царство Польское, около 1900 года© Wincenty Boretti; Instytut Sztuki Polskiej Akademii Nauk, Warsaw

COLTA.RU совместно с Российским научным фондом продолжает проект «Острова империи: люди и события».

Ранее мы публиковали очерк, посвященный западному «острову» Российской империи — Царству Польскому — и его наместнику Ивану Паскевичу. Новый очерк рассказывает о роли западных окраин — Польши и Финляндии — в судьбе мыслителя и общественного деятеля Сергея Шарапова, снискавшего дурную славу «изменника» Родины, которой верно служил и которую искренне любил. Автор — Максим Крот, кандидат исторических наук, участник проекта РНФ «Национальные окраины в политике Российской империи и русской общественной мысли».

«Сколько дадено?»

Так была озаглавлена статья, опубликованная в 1910 г. в центральном черносотенном издании «Русское знамя». В ней выдвигались унизительные, оскорбительные и по форме, и по содержанию обвинения в адрес мыслителя, общественного деятеля, недавнего единомышленника крайне правых сил — Сергея Федоровича Шарапова. «Полонофильство», потакание финляндской автономии, подкуп, измена интересам Родины — бесконечные обвинения сыпались со страниц консервативных изданий. О том, что вчерашний соратник «продался» финляндцам и полякам, писали и говорили многие правые общественные деятели и публицисты. Началась фактическая травля того, кто еще несколько лет назад был объектом покушений революционеров за свою непримиримую строго консервативную позицию и активную деятельность в монархических организациях.

Что же вызвало эти ядовитые нападки, омрачившие Шарапову последние годы жизни и превратившие в изгоя одного из ярких и неординарных представителей русской общественной мысли начала XX века? Чем снискал он дурную славу «изменника» Родины, которую истово любил и служению которой посвятил свою жизнь?

Чужой среди своих

После польского восстания 1863—1864 гг. русское общество охватила националистическая волна. К началу ХХ столетия стараниями крайних представителей русского консерватизма она трансформировалась в шовинистический лозунг «Россия — для русских!». Консервативные издания связывали обострение социально-экономических и политических проблем в стране с «засильем» инородцев, которые эксплуатировали русский народ и подрывали основы российской государственности. Национальные партии и группы активно участвовали в событиях первой русской революции, имперские окраины оказывали содействие российским левым силам. Финляндия и вовсе стала любимым убежищем русских революционеров от Гапона до Ленина. Все это разжигало националистические страсти. В таких условиях любой общественный деятель, рискнувший выступить в защиту интересов национальных окраин, критиковать политику русификации и предложить компромисс между центром и периферией, мог быть легко занесен крайне правыми в круг врагов «единой и неделимой России». Если с либералами и тем более радикалами все было ясно и ничего другого от этих кругов консерваторы не ждали, то со стороны единомышленников подобные высказывания вызывали недоумение и трактовались как «измена».

Такая участь ожидала одного из видных представителей русской консервативной мысли начала XX века, публициста и общественного деятеля, писателя и изобретателя Сергея Федоровича Шарапова. На свое несчастье, он имел особое представление о национально-территориальном устройстве России и отстаивал свою точку зрения на то, как должны взаимодействовать окраины и центр.

Сергей Федорович ШараповСергей Федорович Шарапов
Повстанец, изобретатель, фантаст

Сергей Федорович отличался решительным, увлекающимся, резким и прямолинейным характером, стремлением отстаивать свое мнение, сколь бы «неудобным» оно ни казалось окружению. Так, двадцатилетним недоучившимся подпоручиком-сапером он нелегально отправился сражаться «за славянское дело» в Боснию, где возглавил отряд партизан в восстании против турецкого гнета. Другой пример — выступления с резкой критикой закона о земских начальниках и финансово-экономической политики всесильного министра финансов Сергея Витте, из-за чего были закрыты выпускаемые им газеты и журналы. Не изменял себе Шарапов и в период революции 1905—1907 гг. Тогда он активно участвовал в создании и становлении русских правых организаций, за что его квартира подверглась нападению левых боевиков. В это время Шарапов быстро разочаровался в деятельности монархических и националистических организаций, считая ее не более чем «парламентской игрой, недостойной и безнадежной». Изнанка политической борьбы, в которую Шарапов окунулся с рвением простодушного идеалиста, быстро оттолкнула его. Он писал: «Была у меня идея создать Русскую Народную Партию, но когда я увидел, как почтенные люди садятся на палочку верхом и пускаются во весь карьер, чтобы обскакать противника на выборах, мне стыдно стало моего увлечения». Прямота и резкость мыслителя неоднократно становились поводом для конфликтов с издателями и цензорами.

Его разносторонняя, пытливая и энергичная натура с одинаковой силой увлекалась конструированием крестьянских плугов, получавших высшие награды на всероссийских и международных конкурсах, и сочинением политико-фантастических романов, которые имели большой коммерческий успех. Конечно, не мог Шарапов обойти вниманием и широко обсуждавшийся национальный вопрос. Мыслитель рассматривал его в рамках своей главной политической идеи, отстаиваемой на протяжении всей жизни, — установления в России государственно-земского строя. Для окраин он предлагал ввести широкое самоуправление, встроенное в самодержавную политическую систему.

Последний романтик славянофильства

Свою программу административно-территориального переустройства России Шарапов изложил в большом концептуальном труде «Самодержавие и самоуправление», который неоднократно переиздавал, всячески популяризировал, рассылал в губернские земства и дворянские собрания. Этот смелый проект, называемый автором «славянофильской программой государственного устройства», предполагал упразднение губерний как основной административной единицы империи и объединение их в двенадцать больших «коренных русских» и шесть «инородческих» областей, которые должны были различаться и по форме, и по организации системы управления. Шарапов неоднократно подчеркивал, что проводить единую политику по отношению к инородческим окраинам России, чрезвычайно разнообразным в этнографическом, социальном и культурном плане, принципиально невозможно, как невозможны и их единообразные управление и устройство. Политика имперского центра по отношению к каждой окраине должна выстраиваться по особому сценарию.

Центральное место в воззрениях Шарапова занимали Польша и Финляндия как наиболее развитые, самобытные и «проблемные» окраины, удержать которые в составе империи было жизненно важно и наиболее сложно. Прямолинейные, насильственные методы управления, русификаторские потуги, проводимые грубо и неумело, спорадические и бессистемные репрессивные вспышки — все эти черты политики центральной власти вызывали резкую критику Шарапова и откровенно им обличались.

Польский барьер

Еще в молодости Шарапов проходил службу в штате канцелярии варшавского губернатора. Впоследствии по поручению различных экономических изданий он неоднократно ездил в польские губернии, чтобы знакомиться с состоянием местной промышленности. Поэтому Сергей Федорович был близко знаком с жизнью и настроениями польского общества. Шарапов в совершенстве владел польским языком и, как сам говорил, имел возможность «узнать и сердечно полюбить настоящих поляков». Поэтому он понимал, что любые попытки русификации Польши обречены на неудачу и ведут лишь к усилению антирусских настроений.

В конце XIX века германская угроза стремительно нарастала, и Шарапов видел в Польше естественный барьер против германского культурного напора и возможной военной экспансии. Потому было так важно нормализовать отношения с Польшей путем взаимных уступок и компромиссов. Он предлагал восстановить таможенную черту между Польшей и Россией и даже передать Царству Польскому части Ковенской, Виленской и Гродненской губерний с преобладающим там польско-литовским населением, исповедующим католицизм. Продвижение польской этнографической границы вглубь империи оправдывалось тем, что в данных районах польская ассимиляция была гораздо сильнее русской и литовцы добровольно тяготели к Польше. Также был шанс, что это усилило бы русские культурные элементы в соседней Литовско-Белорусской области. Призывы к передаче части губерний западного края Польше, восстановлению органов польского самоуправления, возвращению польскому языку его места в управлении, образовании и суде, прекращению преследования католической церкви и всяческих попыток насильственной русификации поляков, конечно, вызвали негодование в шовинистически настроенных кругах российского общества.

«Нам, русским, в Финляндии искать нечего…»

Еще менее разумными Шарапов считал попытки «объединительных усилий» в отношении Финляндии, время для которых, по его мнению, безвозвратно ушло. Писатель восхищался финским народом, «полным патриотизма, необыкновенно дружным и сплоченным», выработавшим особенный политический строй, посягательство на который со стороны имперских властей он считал «глубоко несправедливым и позорным». В дневнике Шарапов не сдерживал эмоций при оценке политики имперских властей в отношении Финляндии. «Идиоты! — восклицал он. — Финских полицейских переодели в русскую форму. О подлое уравнение по шаблону… Весь петербургский режим в этом». По его мнению, ничего, кроме «второй Польши», такая политика породить не могла. При этом Шарапов не отрицал необходимости пересмотреть ряд особых политических прав Финляндии, чтобы добиться равномерного распределения расходов на оборону, устранения взаимной дискриминации подданных империи на территории княжества и финских жителей на территории остальной России, а также ликвидации «несправедливых экономических преимуществ» Финляндии перед империей и наоборот. Все это, однако, ни в коей мере не должно было поколебать автономное положение княжества, которое мыслитель с жаром отстаивал, навлекая на себя беспощадный огонь националистической критики.

«Господи, как я одинок!..»

Как истинный мыслитель-идеалист, Шарапов искренне верил в возможность соблюдать в политических отношениях принципы христианской нравственности, чести и совести. Он был убежден, что формально-юридическая сторона взаимодействия имперского центра и окраин должна подкрепляться нравственными, теплыми, братскими связями, строиться не на одной букве закона, но на взаимной любви, христианском взаимопрощении, движении народов друг к другу. Лишь когда «сценарий подчинения и насилия» уступит место «сценарию любви» в отношениях между братскими и добрососедскими народами, составляющими многонациональную Российскую империю, можно будет забыть о межнациональной вражде и угрозе регионального сепаратизма. С призывами к «нежному братскому попечению и сочувствию» к русскому народу, униженному антинациональным бюрократическим режимом, Шарапов неоднократно обращался и к польскому и финскому обществам, надеясь, что их интеллектуальная элита сможет подняться «выше политического раздражения», сохранив нерушимую связь с великим народом, с которым «их соединила судьба».

«Сколько дадено?» — громогласно вопрошала черносотенная газета, слушая эти призывы. Ответом стала нищенская смерть Шарапова. Как писали современники, Шарапов оставил семью «почти без куска хлеба», его хоронили на средства немногочисленных друзей. На похороны русского националиста-изгоя пришли в основном крестьяне его родного села Сосновки, которые несли гроб на руках более тридцати верст.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319759
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325172