Дарья Серенко: «Мне важно, чтобы плакат нигде не находился без человека»

С 28 марта 23-летняя поэтесса Дарья Серенко ездит в московском метро с акцией «Тихий пикет»: по дороге на работу и с работы она возит с собой самодельные плакаты о домашнем насилии и политзаключенных, о гомофобии, сексизме, эйблизме и других формах дискриминации. Девушка с плакатом вызывает у пассажиров подземки живую реакцию — от благодарности и получасовых исповедей до оскорблений и угроз: десятки коммуникативных ситуаций, в которых ей приходится выбирать линию поведения. Накануне нашего разговора Дашу случайно сфотографировал известный фотограф Сергей Максимишин и поместил снимок на своей странице в Facebook. После этого о Дарье Серенко и «Тихом пикете» заговорили журналисты и обычные пользователи сети, раньше о ней не слышавшие: кто-то восхищается ей, кто-то, разумеется, обвиняет в «пиаре» и «делании карьеры». Все это похоже на живую реакцию, с которой Даша сталкивается каждый день в метро.

В марте она принимала участие в акции «НЕ-МИР»: художники несли свои работы по улицам, были задержаны полицией и приговорены к штрафам. Идея мобильности, произведения в физическом движении повлияла на замысел «Тихого пикета», а приговор активисту Ильдару Дадину, который первым в России получил тюремный срок за «неоднократное нарушение» правил собраний, митингов и пикетов, укрепил Дашу Серенко в решимости начать свою акцию. «Тихий пикет» рассчитан на год, но Даша не собирается каждый день рисовать новый плакат: «Люди, которые едут со мной в метро, видят это сообщение один раз, может быть, впервые в жизни, и больше его не увидят». С плакатом она не расстается даже наедине с собой: «Он смотрит на меня, я смотрю на него».

Мы встречаемся на станции «Арбатская» синей ветки вечером 4 мая; у Даши с собой двусторонний плакат о национальном шовинизме: «1) Ш — Шовинизм — это угнетение других народов и пропаганда “национального превосходства” / похоже на “русский патриотизм”? / :) 2) Если наш “патриотизм” заключается в ненависти к другим народам и разоблачении “мировых заговоров”, то я не патриотка». Мы разговариваем в кафе, а потом по предложению Даши я проезжаю с ней две остановки до «Курской», встав поодаль и наблюдая за ее действиями и реакцией пассажиров. Люди, едущие с работы, лениво и в то же время любопытно посматривают на плакат, кто-то пытается прочитать его вслух. Агрессии не видно, хотя позже, когда я уже выйду из вагона, кто-то начнет доказывать Даше, что русские лучше узбеков. Ее вчерашняя поездка с плакатом о гомосексуальности вышла гораздо более бурной. Эта тема, видимо, больше волнует граждан.

— Ты рассказывала, что сегодня сразу несколько СМИ предложили тебе рассказать об акции «Тихий пикет». Почему, на твой взгляд, именно сегодня накопилась эта критическая масса внимания? Связываешь ли ты это с твоим вчерашним пикетом, посвященным гомосексуальности?

— Логично было бы связать — все его ожидали, на моей странице была некая драматургия этого плаката: сначала я не могла с ним поехать, потом я устыдилась и решила, что назначу сама себе штрафную поездку по синей ветке. Я опубликовала плакат заранее, еще до опыта поездки с ним.

— Раньше ты так не делала?

— Нет, обычно я публикую плакат и отчет о поездке единовременно. А здесь я опубликовала плакат заранее: мне было страшно, а публичная демонстрация плаката была гарантией того, что я действительно поеду.

— Это более сильное обещание, чем, например, галочка «Я пойду» в фейсбуке, когда зовут на митинг.

— Ну естественно, тем более что до этого я была 1 мая, собственно, в колонне, где винтили «радужных». Я впервые увидела это своими глазами, не на видео. Я впервые увидела Энтео, который кричит про гомосексуалов, что они содомиты. Конечно, меня это шокировало, и я решила после этого, что нужно обязательно поехать. Все ждали чего-то, и я сама чего-то ждала. Но то, что произошло сегодня, — какой-то медиавсплеск на моей фейсбучной странице — это оказалось абсолютной случайностью, которая логично вписалась во все это.

— Ты говоришь «все ждали». Но ждали те, кто знал о твоих акциях и раньше. А сегодня тебе писали именно люди, не присутствовавшие ранее в твоей орбите. Видимо, именно вчерашний пикет так срезонировал? 

— Да нет же: срезонировало другое. Я оказалась в одном вагоне с человеком, о котором до сегодняшнего дня ничего не знала. (Это был фотограф Сергей Максимишин. — Л.О.) Я его краем глаза заметила, потому что он меня фотографировал, но меня многие фотографируют, я привыкла. Я ему улыбнулась, кажется, и продолжила шитье плаката — я их сшивала. Это был плакат о политзаключенных. Снимок меня застал как раз после конфликта с человеком, который кричал на меня из-за плаката про гомосексуальность. Я тогда решила, что мне нужно сделать передышку хотя бы минут на двадцать, потому что это невероятное давление. Свернуть его и пошить старый плакат. Собственно, плакат про политзаключенных возник в критический момент, когда я не могла сделать плакат про гомосексуалов. Я сидела в метро с ниткой и иголкой, начала шить и поняла, что шью некое дело. Так само действие подсказало мне текст плаката.

— Вполне банальный вопрос: как ты все это придумала?

— На самом деле меня вдохновил во многом Ильдар Дадин. Я думала, каким же образом можно представить одиночный пикет так, чтобы он не был изолирован от реципиента. Потому что на самом деле я сама в себе замечаю — особенно когда ты не являешься никаким политическим субъектом, не ощущаешь свою субъектность, — что человека с плакатом воспринимаешь, с одной стороны, как нечто очень чужеродное, а с другой стороны, как продолжение городского ландшафта. Его не воспринимаешь всерьез и чувствуешь агрессию его сообщения, потому что это попытка нарушить твое личное пространство. И я думала, как же сделать так, чтобы нарушить, но в рамках дозволенного: чтобы человек ощущал, что он сам это прочитал, сам это увидел, а не я ему это показала.

— Одиночный пикет ведь — по сути, единственная оставшаяся в нашей стране нерегулируемая, не требующая согласования публичная форма выражения протеста или своего мнения. Ты ощущаешь, что расширяешь возможности этой формы, делаешь ее более эффективной?

— В какой-то момент я уже не ощущаю, что передо мной плакат или что я стою с неким требованием или с неким протестом. Я стала воспринимать плакат как приглашение человека к разговору. То, как я его везу, — это странно: то ли я перевожу плакат с места на место, то ли я его автор. Иногда я специально езжу с плакатом в одной руке и маркером в другой, чтобы было видно, что это произошло здесь и сейчас. А иногда я, наоборот, везу его свернутым в трубочку, люди присматриваются к буквам, и я постепенно по ходу движения плакат разворачиваю. Вот уже в момент разговора, когда люди меня что-то спрашивают, политическое расширение и происходит. То, чего я не могу застать в поэзии, — здесь я при нем присутствую и могу в него по возможности вмешаться.

— Тексты плакатов как-то коррелируют с твоей поэтической практикой?

— Да. Я долго думала об этом. И я думаю, что это продолжение поэтической практики. Тем более что я часто езжу со стихами на плакате или делаю что-то типа блэкаута — когда у меня устанавливается долгий контакт с человеком напротив, и я вижу, что он следит за моими действиями. (Блэкаут — визуально-поэтический жанр зачернения готового текста, когда остающиеся незакрашенными слова складываются в поэтическое сообщение. — Л.О.)

— Ты говоришь о контакте с человеком, часто не подготовленным к тому сообщению, которое ты хочешь до него донести. Вместе с тем в современных сетевых дискуссиях мы наблюдаем как раз нежелание что-то объяснять и идти на диалог. Даже люди, близкие нам по взглядам, сталкиваясь с возражениями с другого края, просто посылают на три буквы, банят и так далее. Ты бы хотела, чтобы эта культура изменилась? Или это только твой путь разговора, потому что ты не можешь по-другому?

— Я раньше только по-другому и действовала, и сейчас такое случается. Я вот на днях удалила из друзей человека, который нелицеприятно высказывался о феминизме. Когда у меня был плакат про проституцию. Он употребил словосочетание «наши московские проститутки» — мол, «им нормально». После этого я удалила его из друзей и, по-моему, сказала ему, что он тупой. В итоге я пожалела об этом. «Тихий пикет» — это и работа над собой. Этот опыт учит меня чему-то каждый день.

На самом деле очень сложно уловить, насколько человек подготовлен или неподготовлен. Настолько мы привыкли судить всех заранее. Я замечаю, что думаю: наверное, с этим человеком надо разговаривать так-то, а то он не поймет. А он понимает больше, чем я думала. В этот момент мне становится стыдно. «Тихий пикет» разоблачает все эти установки.

— Очень интересно, как люди на тебя реагируют. Ты писала, что кто-то тебя благодарит, а кто-то замахивается и пытается ударить. Как реагировали сегодня?

— Вот этот плакат, про шовинизм, — ему только два часа от роду, пока я видела только улыбки и переглядки. Днем я ездила еще с плакатами о гомосексуальности и политзаключенных. Меня несколько раз поблагодарили. Сегодня, кстати, не было ничего плохого.

— По твоим ощущениям, реакция людей более позитивная, чем ты ожидала?

— По-разному. Вчера я сильно испугалась. (Накануне на Дашу замахивался мужчина и угрожал выбросить ее из вагона. — Л.О.) Я обычно разворачиваю плакат сразу, как выхожу из дома, — сегодня я до метро не могла его развернуть. А реакции были совершенно неожиданные: каждый раз, когда я пишу вечером отчет, я сама поражаюсь. Такое ощущение, что мои поездки курирует некий режиссер с замечательным чувством юмора, любовью к людям и так далее.

Когда я ездила с плакатом про домашнее насилие, напротив меня стоял парень. Он жестами у меня спросил, правда ли то, что я пишу: у меня там была какая-то статистика. Я ему кивнула, и на плакате тут же дописала: это действительно так. Он мне показывает рукой на телефон: он сейчас проверит, загуглит. И он начинает гуглить, находит эту статистику, кивает мне. Мы друг друга понимаем. Потом, уже не выдержав сама своего плаката — потому что про домашнее насилие вообще трудно писать публично, вообще его обсуждать, — я стала делать на плакате блэкаут, у него на глазах. И молодой человек подошел ко мне и сказал, что ему так интересно, чем закончится мое сообщение, что он уже проехал две лишних остановки.

— У тебя есть статистика, какая тема вызывала наибольшее понимание или, наоборот, неприятие?

— Наверное, все-таки тема насилия над женщинами. Я это замечала даже по тому, как люди фотографируют. Когда я еду просто с плакатом, часто фотографируют только плакат. Я хотела охватить все формы дискриминации, давать информацию, чтобы это было похоже на движущуюся энциклопедию или справочник… Но когда я, женщина, везу плакат об угнетении женщин, то фотографируют уже меня, мое тело: оно начинает иметь значение.

— Ты сталкивалась с тем, что женщины протестовали против твоих сообщений о насилии над женщинами?

— Не сталкивалась. Ни разу. Я думала, что столкнусь, потому что в комментариях в интернете такое часто бывает. Но здесь — нет, наоборот: с плакатом про проституцию, с плакатом про домашнее насилие, про изнасилование. Многие мужчины подходили ко мне и говорили: «Девушка, ну что же вы врете? Это неправда». Я говорю: «Да нет, давайте мы с вами вместе погуглим, давайте я вам расскажу. Вот у меня знакомые работают в кризисном центре». И когда один мужчина говорил мне, что это неправда, подошла женщина и чуть не плача стала говорить ему: «Что вы знаете о насилии? Вас насиловали?» И после этого мужчина, шокированный, перестал смеяться и попросил прощения у нас. И у нее, и у меня.

— А бывали столкновения с полицией?

— Да, я даже несколько раз ездила в вагонах, где вместе со мной ехали только полицейские. Как раз на 1 мая я ехала с плакатом «Спасибо каждому за ваш труд», и приписано: «И даже полицейским, которые задерживают нас за одиночные пикеты». И полицейские улыбались, махали мне и говорили «спасибо». Я очень удивилась.

— Наш общий знакомый, поэт Геннадий Каневский, написал, что твои акции ничем не уступают тому, что делали и делают «Война», Pussy Riot, Павленский. Ты видишь себя в таком ряду?

— Естественно, это акционизм и художественная практика: я не способна ездить просто с плакатом, мне все время кажется, что это отчасти какое-то драматическое действо. Я пытаюсь очень внимательно следить за людьми, подстраивать свое тело под этих людей. В акционизме же тело занимает такое подвешенное, опасное, незащищенное положение. Если я замечаю, что человек плохо видит, я стараюсь к нему ненавязчиво приблизиться. Если я вижу, что людям неудобен ракурс моего плаката, я стараюсь перехватить его поудобнее. И я стараюсь агрессивно не пялиться — только если меня кто-то вызывает на контакт глазами, я осторожно к этому приступаю.

Мои действия с плакатом — импровизационные, они как-то учитывают ту реальность, в том числе художественную реальность, в которой мы находимся. Например, я однажды оказалась в вагоне с нищим, у которого тоже был плакат, такого же размера и тоже написанный черным маркером. Мы стояли друг напротив друга. И то пространство, которое родилось между нами… люди не знали, как реагировать: они смотрели то на нищего, то на меня. Возможно, им хотелось эти плакаты слить в единое целое: либо мы оба нищие, либо мы оба, например, акционисты. Но не получалось.

— У тебя не было желания уйти, а было желание «доработать эту сцену»?

— Мне казалось, что если я уйду, то нищий подумает, что я ушла из-за него. Мне казалось это тоже неправильным.

Если спрашивать, как я себя соотношу с Pussy Riot и Павленским… Я, безусловно, уважаю то, что делают они, но мне кажется, что акции Павленского, например, наоборот, выстраивают стену, разрушают коммуникацию. У них нет такой задачи. Мне показалось, что было бы здорово попробовать такой акционизм, который мог бы выстроить линию. Хотя бы предпринять эту попытку.

— Ты недавно выражала возмущение после того, как Павленский пригласил в зал суда проституток. Этот поступок показался тебе неэтичным. Твои оппоненты писали, что нельзя сейчас осуждать человека, который и так сидит за решеткой и страдает за то, что он делал. Что ты думаешь о солидарности с художником, о том, когда можно критиковать своих единомышленников?

— Я не считаю, что Павленский мой единомышленник — это раз. Во-вторых, я считаю, что наша критика его акции — это, естественно, тоже часть его акции. Разделение на Павленского, сидящего в тюрьме (он и жертва, и манипулятор), и нас, осуждающих его некорректные действия, — тоже часть его метасценария. Его проект тотален, в своей тотальности прекрасен. Не только тотален, но и, естественно, тоталитарен внутри самого себя. Он прекрасно с этим работает. Я не знаю Павленского, но мне кажется, что каждая сюжетная ниточка им продумана. Вот, например, ниточка с дергающимися феминистками: я думаю, он прекрасно понимал, что она вызовет, особенно после той истории с его женой (имеется в виду интервью с подругой Павленского Оксаной Шалыгиной на радио «Свобода». — Л.О.). Я действительно могу сказать, что у меня этическая претензия к Павленскому, хотя вообще я не склонна предъявлять такие претензии к произведениям искусства.

— Ты смотрела на контекст своих пикетов — изучала, делались ли пикеты в транспорте? Вспоминала ли, например, акции Йоко Оно — ее уличные плакаты, звонки случайным людям?

— Я не думаю, что как следует это все изучила: я просто прогуглила «уличные пикеты», но везде видела примерно одну и ту же картину: либо плакатик, оставленный где-то, либо плакатик, как-то встроенный в ландшафт, либо человек, держащий плакатик. Я нигде не видела, чтобы коммуникация была бережной. Я думала, что кто-то так делал. Но я и мои друзья не нашли каких-то свидетельств этому. Поэтому, когда спрашивают: «Ты “Тихий пикет” сама придумала?», у меня просто оторопь: что тут придумывать? Это самое простое, что может прийти в голову.

— Ты призываешь присоединяться к тебе. Много людей ездили с плакатами — вместе с тобой или отдельно от тебя?

— Регулярно — две девушки, кроме меня. Мы даже недавно впервые все пересеклись в одном пространстве. Сегодня написали еще две. Еще есть юноша то ли с гитарой, то ли с контрабасом, который хочет носить тихий пикет, наклеивая на футляр своего инструмента. С каждым из этих людей у меня установилась особенная тихопикетная коммуникация: например, юноша просит, чтобы я ему придумывала плакаты. Девушка, которая сегодня стартанула с плакатом про гомосексуальность, носит плакат приклеенным на рюкзак. Меня поражает, что тихий пикет, оказываясь в руках каждого конкретного человека, преображается.

— Тебя радует количество присоединившихся, или ты ожидала, что будет больше?

— Я вообще не ожидала, что кто-то присоединится. В паблике, который я вела, до недавнего времени было тридцать человек. От коллег я регулярно получаю какие-то ободряющие комментарии и письма, и они в самом деле ободряющие и приятные, потому что к концу дня бывает очень тяжело. Иногда бывает по пятнадцать разговоров в день, и каждый балансирует на грани коммуникативного срыва. Когда вечером ты пишешь отчет и тебе пишут «спасибо», то чувствуешь поддержку.

— Как твои родные относятся к тому, что ты делаешь?

— Негативно. Они боятся за меня, а страх рождает ошибочные выводы насчет того, зачем я делаю свою акцию.

— Ты родом из Омска. Ты представляешь себе свою акцию в родном городе?

— Ой, да конечно. Я ездила в Чебоксары с тихим пикетом, и никакой особенной разницы нет. Тем более это забавно: у нас в Омске метро же существует только в наших фантазмах, его уже сорок лет строят и обещают. Я бы, наверное, ездила с плакатом про виртуальное метро — тем более что там большая коррупция.

Я, кстати, подумала сейчас: как я выбираю темы? Понятно, что некоторые плакаты приурочены к каким-то событиям — например, истории с Павленским или Первому мая. Но когда не красный день календаря и художники в суд проституток не приглашают, я просыпаюсь и думаю: о чем я сейчас хочу сказать? И здесь я уже буквально чуть ли не иду по списку. У меня в голове есть некое облако дискриминаций, и я сама изучаю эту тему в процессе. Я, например, очень мало знаю про эйблизм — опыт дискриминации из-за физических или психических отклонений. Вчера я весь вечер читала про дискриминацию инвалидов, аутистов. И после этого изучения я уже могу написать плакат.

— Ты писала, что не собираешься делать выставку из «Тихого пикета», как-то оформлять акцию после ее завершения. Можешь объяснить почему?

— Да, могу. Потому что изначально я понимаю, поскольку являюсь тем же выставочным работником, — как это работает. Выставка — это всегда результат труда, некая фиксация. И мне бы не хотелось вынимать это живое тело плаката в мертвую музейную или галерейную среду. Конечно, выставку можно тоже сделать по-разному, чтобы и там плакат функционировал, но это будет все равно не то. Мне не хочется этот плакат фетишизировать, создавать вокруг него ауру экспоната. На выставке он превратится в какое-то дискурсивное ороговение, потому что меня рядом с ним уже не будет. Мне важно, чтобы плакат нигде не находился без человека, в данном случае без меня. Поэтому я не стала бы расклеивать стикеры по городу, раздавать листовки: это не работает.

Ну и тем более, мне кажется, что «Тихий пикет» — акция во многом и от многого ускользающая, и мне бы хотелось, чтобы она ускользнула от триумфальной концовки.

Понравился материал? Помоги сайту!