«Тогда, правда, палки для селфи не было»

Однажды можно сделать так: зайти на Foursquare, набрать там, допустим, «Лиепая, пляж», начать лениво листать целлулоидные картинки, скроенные как по одному лекалу пошлой беззаботности и мишуры, и вдруг, аккурат между наманикюренными красными ногтями неизвестной барышни и одиноким велосипедистом, наткнуться на совершенно иную черно-белую реальность. Шесть фотографий страха, ужаса и человеческого позора никак не вяжутся ни с побережьем Балтийского моря, ни с пляжем, ни с загорелыми телами купальщиков. На первом снимке четыре женщины в исподнем, одна пытается то ли локон на палец накрутить, то ли просто волосы получше уложить, позируя фотографу. Позади женщин — военные в длинных шинелях и пилотках и чья-то валяющаяся одежда. На другом — несколько детей в белых ангельских рубахах, их кто-то гонит вдоль берега моря, только вот кто именно гонит — неясно. На третьей фотографии кучка людей стоит, сжавшись, на краю рва, а во рву что-то белеет, и так не хочется верить в страшную догадку, но последний снимок не оставляет сомнений: на нем тот же самый ров, только дно его покрыто мертвецами, да вдоль рва идет человек с крюком, чтобы стащить неудачно упавшие тела в общую кучу.

Это снимки людей из еврейского гетто, расстрелянных на этом же самом пляже много лет назад.

О том, как в гламурный туристический поисковик попали эти фотографии, Виктория Ивлева поговорила с белорусским фотографом Александром Михалковичем, автором проекта «Заставить интернет помнить Холокост».

— Саша, с чего начинался этот проект и почему именно Латвия?

— Одним из толчков были мои собственные пробелы в образовании: ну, например, незнание того, что Латвия была оккупирована в 1940 году Советским Союзом.

— А что, ты думал, с ней было?

— А я ничего вообще об этом не думал.

— А разве история войны не преподается в Белоруссии?

— Конечно, преподается. Но в голове у школьника она как бы распадается на две разные войны — наша с 1941-го по 1945-й и какая-то там Вторая мировая.

— Но вам ведь рассказывали про пакт Молотова—Риббентропа?

— Рассказывали, но в такой ловкой форме, что особо и непонятно было, что произошло. Ну, зашли войска — и зашли. Это еще и влияние нашей патриархальной системы образования, когда учитель и его мнение доминируют.

— То есть когда вроде образовывают, но не учат думать?

— Именно так. Уже потом, когда я занялся фотографией, из фотографии возник интерес к истории, и я стал читать, и все начало становиться на свои места…

А именно Латвия возникла из прекрасной летней фотошколы ISSP в деревушке Пелчи. Я был там участником 10-дневного семинара, который назывался «Фотографируя прошлое». Саймон Норфолк, известный фотограф и наш преподаватель, заставил готовиться к занятиям еще за два месяца до их начала, темой была Вторая мировая война. И я начал заполнять те самые образовательные пробелы, о которых мы говорили. Начали возникать вопросы, которые, не столкнись я с этим, вряд ли бы возникли вообще.

— Связанные с войной?

— Нет, скорее, с массовой психологией коллективного безумия и коллективного подчинения. Я на себе это впервые четко почувствовал, когда попал в армию: нас 60 человек и 4 сержанта — и сержанты не могут контролировать ситуацию ни на первый, ни на второй день, на третий вообще кто-то из новобранцев сбежал, а на четвертый вдруг все подчинились и приняли эти новые правила игры. Все стали рабами. Сопротивления не было. Вот эта моя история армейская связалась в голове с разными историями времен Второй мировой войны — главного примера коллективного безумия XX века — и, естественно, с уничтожением евреев. Я узнал поразительную историю Слонимского гетто в Белоруссии: когда его начали уничтожать, то расстреляли восемь тысяч евреев, а около тысячи сбежали в лес, и фашисты объявили, что акция закончилась и можно возвращаться, и они поверили, вернулись. Их расстреляли тоже.

— А в Слонимском гетто, вероятно, были и люди из Латвии?

— Да, я узнал об этом гетто, когда в рамках летней школы с Норфолком стал изучать, куда побежали латышские евреи: оказалось, в том числе и на территорию Белоруссии. И там они часто попадали в такую ситуацию, когда в местные партизанские отряды их не принимали и они организовывали свои.

— Почему их не принимали?

— Потому что они были не местные, и, я думаю, был какой-то такой бытовой антисемитизм. Есть страшные свидетельства: если шли на задание пять белорусов и один еврей, то еврей часто не возвращался — его свои же и уничтожали. Конечно, это было не всегда, но было. Евреи оказывались в кольце двойного антисемитизма, такой Холокост в квадрате.

— А потом ты наткнулся на снимки расстрелов евреев из гетто в декабре 1941 года на пляже в Лиепае, сделанные немцем по имени Карл-Эмиль Шротт?

— Да, и это были самые страшные свидетельства обыденности безумия, которые я встретил, потому что Шротт явно обладал какими-то фотографическими способностями. Он был командиром лиепайской расстрельной команды, у немцев в то время расстрелы только начали набирать обороты. Даже существовал такой расстрельный туризм, когда немцы из числа командиров ездили с места на место с фотоаппаратами, старались запечатлеть как можно больше этих свидетельств и потом, может, продавали фотографии, делились ими, посылали в качестве открыток.

— Почти как сейчас, когда в интернете вываливают себя на фоне чего-то…

— Ну да, тогда, правда, палки для селфи не было… Все другие свидетельства Холокоста, которые я видел, были для меня какими-то далекими, как будто я смотрю на фотографии музея восковых фигур. У меня не возникало с ними никакой внутренней связи, ужаса не было от них. Для меня сработала именно серия Шротта, когда я последовательно разложил все снимки, когда я каждую фотографию связал с описаниями, которые оставили свидетели этих расстрелов, рассказывавшие, что евреев из Лиепаи (там было женское гетто) привозили на пляж группами по 50 человек, заставляли ложиться на землю, потом 10 человек поднимали, велели раздеваться до нижнего белья или полностью, только детям гуманные немцы разрешали погибнуть в одежде, потом вели ко рву… и ко всему этому есть аккуратные разъясняющие подписи, кэпшены. Вот это для меня стало живым, кошмарным и очень представимым. Ров был длиной 100 метров, шириной, по-моему, шесть метров и на расстоянии около 10 метров от моря, от береговой линии.

Там есть такой кадр, где они раздетые стоят — еще не около рва. Их заставили просто встать, чтобы сфотографировать. И там девушка на одной из фотографий как будто поправляет волосы, позирует. Почему она вдруг это делает? Не понимает, что жить ей осталось секунду, или это полный паралич воли? Нет ответа и не будет.

По свидетельству очевидцев, у Карла-Эмиля был хлыст, которым он подгонял тех, кто не хотел идти на место расстрела. На каждого человека было два члена расстрельной команды, то есть двое целились в одного. И особым мастерством считалось, если люди падали сразу в ров и не нужно было их сбрасывать. Там был специальный человек, который потом крюком стаскивал, стягивал, скатывал людей в ров. В этой серии присутствует какая-то эмоциональная линейность, ты видишь все и чувствуешь все так, как будто сам там стоишь, как будто это происходит сегодня, сейчас. Я начал рассматривать каждую фотографию, всматриваться в каждого человека, думать, какую роль он играл там и как вообще это коллективное подчинение стало возможным.

— Да, но как это все передать современными фотографическими средствами? Невозможно ведь.

— Вот тот же вопрос мне задавал и Саймон. И я знал, что не хочу, да и не смогу делать классический фоторепортаж или портреты очевидцев. Мы ездили ночью на съемку на места расстрелов евреев. Саймон, как фотограф пейзажный, оказывал большое влияние на всю группу, и все фотографировали пейзажи. В этих местах не было пения птиц. Была абсолютная, всепоглощающая тишина. Мы приезжали туда в три-четыре утра и уходили часов в семь-восемь. И ни лес, ни природа не просыпались с приходом солнца. Была тишина, просто тишина, в которую вторгались мы, наша дикая группа с фотографиями и вспышками. И я помню один момент: туман, я пытаюсь погрузиться в этот туман как раз на том месте, где были расстреляны люди, и он уходит от меня, убегает. Я возвращаюсь, и туман возвращается. Это сложно передать. В тот момент, в той ситуации эти вспышки фотокамер, эта тишина заряжали какой-то очень странной энергией прошлого. И вот тут все сложилось: я понял, что просто должен каким-то образом вторгнуться с фотографиями Шротта в сегодняшнюю беззаботную, кукольную жизнь пляжа и взморья.

— Это было сложно технически?

— Не очень просто. Надо было обмануть Google Earth, и это мне не удалось, скажу сразу. Удалось с Foursquare.

— А что именно ты делал?

— Для начала я предположил, что сервис Google Image сравнивает, есть ли такая же фотография где-то в интернете. Я начал вносить незначительные визуальные изменения в фотографии, например, меняя местами головы или передвигая человека. И для Google Image картинки стали неузнаваемыми.

— А почему же они не попали в Google Earth?

— Они пробыли несколько дней в статусе not yet reviewed for Google Earth — «еще не отобраны для Гугла», а потом ручной модератор прислал мне уведомление, что эти снимки не подходят; видимо, посчитал, что такого на лиепайском пляже быть не должно. И я обратился к Foursquare, потому что именно на нем было загружено больше всего фотографий из этой локации. Кроме того, я менял геоданные каждой фотографии с помощью программы Fake Location.

— А, чтобы модераторы считали, что ты находишься в Лиепае?

— Ну да. Вернее, не менял, а вписывал, потому что таких данных у фотографий не было, а я опасался, что если не будет понятно, где это снято, то карточку могут отклонить.

— То есть ты пытался изобразить, что все снято сейчас и ты загружаешь свежие фотки в сервис. Это как бы такая попытка обмануть робота, и она удалась.

— С Google Image — нет, с Foursquare — да. Кроме того, я нашел снимки из гетто в Даугавпилсе и Саласпилсе и загрузил их на Foursquare в места в этих городах, где люди больше всего себя фотографировали.

— А в тебе что-то изменилось после этой работы?

— Наверное, я начал лучше понимать, как люди массово теряли свою волю, как переставали сопротивляться и просто принимали то, что с ними происходит. Я перестал считать, что это невозможно.

— Ты добился того, что хотел, этим проектом?

— Ну да. Так или иначе, я заставил интернет помнить Холокост. Я хотел сделать фотографическую интервенцию в современное медиапространство, чтобы фотографии из прошлого заработали в нынешнем визуально-информационном поле, хотел привлечь внимание к теме Холокоста. Ну и еще — поставить вопрос о геноциде отдельной нации в информационном поле постсоветских стран.

Проект Александра Михалковича «Заставить интернет помнить Холокост» выставлен в Галерее классической фотографии до 20 марта.

Понравился материал? Помоги сайту!