Новость о том, что 70% российских сыров — фальсификат, возникла пару месяцев назад и была широко-широко размножена соцсетями. Первым ее озвучил глава Союза потребителей «Росконтроль», породив вал причитаний, инвектив, фотожаб, анекдотов и карикатур. Бурное веселье позволило мало-помалу свыкнуться с неприятным фактом, и о нем даже начали забывать. Но недавно Россельхознадзор вдруг превратил 70% в 78%. На следующий день министр сельского хозяйства Ткачев данные Россельхознадзора (а ведь Россельхознадзор входит в Минсельхоз) опроверг.
Если взглянуть на информационный ландшафт сверху и издали, слегка изменив масштабирование, поработав зумом, то этот ландшафт процентов на тридцать будет состоять из опровергнутых новостей. Половина из них опровергнута тем же источником, которым и сгенерирована. Одно дело, когда российский ньюсмейкер опровергает украинского или американского (министр Лавров не произносил «Дебилы, <матерное слово>», это был шелест и кашель, шум и ярость, на худой конец, страх и трепет), и совсем другое — когда российский ньюсмейкер опровергает самого себя, особенно если ньюсмейкера понимать расширительно: не как чиновника, а как ведомство и даже в целом как власть. Про Минсельхоз было выше. Идем дальше.
Появляется, к примеру, новость со ссылкой на официальный неофициальный источник (скажем, «источник в Минкомсвязи») о том, что в России возможно отключение интернета. Через два часа другой представитель того же ведомства эту новость опровергает. В 2014 году в Москве встречаются представители 179 государств — участников Рамочной конвенции ВОЗ по борьбе против табака, и итогом этой встречи становится новость о том, что сигареты вскоре подорожают втрое и будут стоить 220 рублей. Затем в информационное поле выходит Минздрав и опровергает эту новость. Курильщики выдыхают. А профессиональные журналисты и работники новостных агентств, добросовестно работающие с материалом, с легкостью обнаруживают в интернете высказывание министра здравоохранения Скворцовой от 2013 года о том, что в ближайшие годы пачка сигарет будет стоить более 200 рублей. «Это я могу твердо сказать», — сообщала Скворцова за полгода до яростного опровержения. Еще случай. Правительственная «Российская газета» анонсирует введение в России налога на интернет со ссылкой на источник в Министерстве культуры. Индекс, как принято говорить, цитирования зашкаливает. И тут появляется Министерство культуры собственной персоной с гневным опровержением.
Политика утверждений-опровержений создает у публики впечатление, будто во власти царит разброд и шатание. Но оно ложное. Как бы не наоборот.
Нужно больше примеров? Их тьмы. Вспомните историю с запретом на импортную медтехнику, заморозкой пенсий, с запретом доллара и евро, с введением выездных виз, да любую громкую историю ужасных инициатив или жутких фактов и слухов — и это будет история утверждений и опровержений. Информация опровергалась полностью и частично, иногда потом видоизменялась, цифры уточнялись несколько раз, следовали разъяснения, которые путались со слухами, — любой звук обретал практически сразу множество обертонов, и в результате где-то к середине развития такого новостного сюжета читатель уже не помнил, откуда звон, который стоит в его читательских ушах. Тем более он не помнил, кто прав, а кто виноват.
Поначалу может показаться, что политика утверждений-опровержений, информационное топтание на месте и массовое попадание пальцем в небо создают у публики впечатление, будто во власти царит разброд и шатание, будто нет там ни стратегии, ни тактики, ни правды, ни лжи, ни знания, ни силы. Но это ложное впечатление. Как бы не наоборот.
Начнем с того, что новость, конечно, — это уже давно не только и даже не столько факт, подтвержденный источником. Анонс, слив, инсайд — вот что такое в наше время сенсация, достойная обсуждения. Слухи, домыслы и трактовки служат сегодня единственным транспортом, доставляющим сенсацию до широкого потребителя: новостные агрегаторы влили декалитры масла в этот огонь.
Почему это происходит, понятно. Сегодня соцсеть — априори friendly-пространство, confident-пространство. Чисто подсознательно потребитель склонен больше доверять мнению, высказанному «френдом», чем какому-то источнику со всеми его «официальными заявлениями». В силу этого соцсеть становится мощнейшим претендентом на роль единственно правдивого рассказчика. Кроме того, практика полуофициальных комментариев в СМИ в жанре «источник, близкий к…» и «источник, пожелавший остаться неназванным» была за двадцать пять лет столь обильна, что обернулась в конце концов во вред практикующим. Деперсонификация тяжелыми граблями ударила по ньюсмейкерам, им перестали верить, и тогда они бросились в Твиттер и Фейсбук в поисках собственной идентичности, но там их встретили боты и фейковые аккаунты.
Так что информация от официального источника или же его красноречивое молчание — это всего лишь сырье, а продукт — то, что с этой информацией делают интерпретаторы. Мало сказать, что хождение доллара прекратится. Чтобы все содрогнулись, следует на следующем этапе жизненного цикла сенсации добавить, что оставшиеся на руках населения доллары оно обязано в течение суток обменять в Сбербанке по курсу 64 коп. за $1, в противном случае — обвинение в нацпредательстве и тюрьма.
Информационный хаос усиливает ощущение страха, поддерживает в обществе постоянную неуверенность в завтрашнем дне.
Как это общее положение вещей использовано в российских реалиях? На наших глазах прошла длинная череда запретительных законов, сопровождающихся мелкими информационными войнами по модели «народ и партия против курильщиков / геев / любителей пива». Но обещаний новых запретов в разы больше, чем запретов уже введенных. На «Ленте.ру» появляется коллективное интервью депутатов, рассказывающих о сверхзадаче своей медийной активности: выдвигать максимальное количество абсурдных репрессивных инициатив, чтобы держать избирателя в тонусе, а себя — в новостном топе. Взаимоисключающие факты и интерпретации поначалу доводят потребителя до полуистерического состояния, в котором он не представляет, где правда, а где ложь и чему верить — утверждению или опровержению. После полной дезориентации наступает привыкание, а потом и приятие. Потребитель начинает воспринимать информационный ландшафт отстраненно, когда правда и заблуждение уже практически неразличимы. Параноидальная, шизофреническая медиареальность требует от среднестатистического читателя либо профессиональных навыков работы с информацией, либо колоссальных объемов свободного времени. Ни тем, ни другим он не располагает. Это создает идеальную ситуацию для эффективной работы с его сознанием и подсознанием, и результаты этой работы очевидны: информационный хаос усиливает ощущение страха, поддерживает в обществе постоянную неуверенность в завтрашнем дне.
Это заставляет нас переосмыслить известную максиму про интернет как зону демократических свобод и отдушину по сравнению с подконтрольным зомбоящиком (над которым издевалась еще французская программа «Les Guignols de L'Info», далекий прообраз «Кукол», в далеком 1990 году представившая войну в Заливе против Саддама Хусейна не бурей в пустыне, а вымыслом, художественным фильмом, показанным в эфире CNN). Да, все помнят сюжет Первого канала про «распятого» мальчика, но не все помнят бельгийское пиар-агентство, наводнившее в августе 2008 года сеть фейковыми фотографиями погибших грузинских старушек, а также тысячами не менее фейковых новостей, «освещающих» ход конфликта. При таком положении дел трудно ответить на вопрос, чем пользователь интернета по существу отличается от зрителя телевизора. Пока что сеть не предлагает ему взамен ничего принципиально нового.
Понравился материал? Помоги сайту!