7 июня 2018Общество
161

Уле Бьерг: «Нужно, чтобы ваши рубли лежали не в Сбербанке, а в Центробанке России»

Почему государство бессильно обслуживает банки, как мы вступили в период нового феодализма и при чем тут биткоин и квартира, которую вы сдаете или снимаете

текст: Митя Лебедев
Detailed_picture© Tor Birk Trads

Уле Бьерг — датский экономист и теоретик финансов знаменитой Копенгагенской бизнес-школы. В своей работе «Как делаются деньги? Философия посткредитного капитализма», которая недавно вышла в издательстве Ad Marginem, Бьерг синтезирует подробный анализ работы финансовых рынков и психоаналитическую философию Славоя Жижека с целью дать философское обоснование того, как деньги сегодня работают, кем они на самом деле создаются — и как эти вопросы сделать частью политики. С Бьергом поговорил Митя Лебедев.

— В своей книге вы рассматриваете три концепции денег — товарную, когда стоимость денег определяется материальным референтом (чаще всего это золото), хартальную, которая заявляет, что деньги — это то, что обозначает таковыми государство, и кредитную, когда деньги понимаются как долг одного экономического агента другому. При этом вы показываете, что эти три понимания, с одной стороны, сосуществуют в одной временной плоскости, с другой, отражают определенную динамику денег в их развитии. Как нам схватить это соотношение бытия денег и их исторического становления?

— Обычно мы задаем следующий вопрос: что есть деньги? Скажем, экономическая наука, как бы странно это ни звучало, мало что может сказать о деньгах. Она как бы притворяется, что деньги не имеют особого значения. В центре находится идея денег как бартерной вуали, согласно которой они всего-навсего облегчают торговлю, и мы можем анализировать экономику, как если бы она действительно была бартерной. В каком-то смысле экономическая наука этим и занимается, отбрасывая вопрос о том, кто делает деньги на самом деле. Эта позиция находит отражение и в политике, где вопрос денег как таковых тоже потерял свою значимость.

Возьмем, например, разделение между фискальной, то есть правительственной, и монетарной, то есть банковской, политикой. Мы всегда спорим о фискальной политике: надо ли увеличить или уменьшить налоги, как государства тратят деньги и так далее. Монетарная же политика, как считается, должна быть оставлена технократам, а правительству не надо интересоваться, кто делает деньги.

С другой стороны, есть экономический мейнстрим, основанный на гипотезе эффективных рынков, согласно которой в стоимости ценных бумаг полностью отражается вся имеющаяся информация о рынках. Или, например, формула Блэка—Шоулза призвана определять цену деривативов — финансовых продуктов, которые не являются базовыми активами, — на основании самих активов, акций, то есть как якобы «объективного» состояния рынка.

Рубль или датская крона состоит из трех видов денег — наличных, банковских и Центрального банка, вся денежная система создается их циркуляцией. Первичной формой денег для нас как бы являются банковские. Нам кажется, что, когда у нас на банковском счету лежат наши средства, по ту сторону есть другая, высшая, форма денег. Мы обычно думаем о них как о производной, например, наличных или резервов Центробанка.

Но роль центробанков выглядит довольно двусмысленной: с одной стороны, они как бы все контролируют, устанавливая процентные ставки, а с другой — действуют в соответствии с императивами финансовых рынков. Этот вопрос — отношений между Центральным и коммерческими банками — невероятно важен. Если задать его представителям Центробанка, они, само собой, скажут, что да, банки делают деньги, но мы все равно обладаем контролем в последней инстанции, мы можем контролировать эмиссии и так далее.

На мой взгляд, все обстоит ровно наоборот. Государства отдали такое количество монетарной власти банкам, что Центробанк как бы вынужден следовать их правилам и следить, чтобы финансовая система не развалилась, облегчая создание банковских денег, снижая ставки, подключая количественное смягчение и помогая крупным банкам, если они банкротятся. Проективными агентами фактически являются банки, а центробанки только реагируют на их действия. Центральные банки похваляются своей независимостью, но это — независимость от правительства (что, конечно, различается от страны к стране). Но вопрос в том, независимы ли они от банков. Я ставлю это под сомнение. Мы живем в системе, где Центробанк слишком подчинен коммерческим банкам и использует свою монетарную власть лишь затем, чтобы облегчить создание банками денег. Эта ситуация была создана путем конкретных политических решений. Но я не думаю, что они принимались в духе «о, давайте создадим систему, где все деньги создаются банками». Они, скорее, просто дали возможность развиться такому порядку, который позволяет банкам расти.

Или возьмем наличные. Например, в Дании не так давно появилось новое приложение для простейшего трансфера электронных денег, и это означает, что нам больше не нужна наличность. Наличные вытеснены из экономики, но об этих изменениях говорят только в терминах банального удобства. За кадром остается тот факт, что мы забираем последнюю частицу государственной власти по созданию денег, которые простые люди могли бы хранить. Или если посмотрим на такое явление, как посткредитные деньги, то они вообще-то подразумевают, что мы уже миновали тот пункт, когда банковские деньги еще зависели от возможности обменять их на деньги другого рода.

Изначально деньги являются, скажем, золотом, как в товарной теории, или формой доверия, как в кредитной концепции, когда во главу угла ставится платежеспособность должника. Я же хотел дать аналитическую матрицу, которая позволяет увидеть, как деньги меняются со временем. Я говорю, что, когда мы смотрим на деньги в рамках одной из этих теорий, нам необходимо добираться до определенных связей, то есть, например, в товарной теории найти связь с материальностью денег, с золотом, а в хартальной теории — с законами власти во всей ее суверенности

— Но при этом после кризиса сам мейнстрим оказывается под давлением: сложно припомнить, когда столько ругали неолиберализм.

— Удивительное дело: с одной стороны, вы правы, кризис продемонстрировал бессилие мейнстрима. Резонно спросить: если вы не видели кризис на горизонте, чем вы вообще занимались, почему вы не подняли свой зад? И в ходе кризиса не было дано никаких должных ответов на то, как из него выйти. Можно было бы поставить новых людей, но ничего не произошло: центробанками рулят все те же люди, да и политики прислушиваются примерно к тем же фигурам. Хорошо, что монополия на экономический дискурс ломается, но в плане решений ничего не меняется.

Фантазия неоклассической экономики заключается в том, что мы можем построить модели, которые подскажут нам, что нужно делать и как управлять экономикой. Для политиков такая тактика очень удобна. Но эти модели в большинстве своем основаны на ложных предпосылках, а неортодоксальная экономика — антирост и левые идеи в целом — в принципе не может дать новые модели или новые ответы, потому что таких ответов для нее не существует. Так что, если политики будут слушать неортодоксальных экономистов, им придется брать ответственность на себя. В итоге приходится выбирать между теми, кто предлагает неправильные ответы, и теми, кто говорит, что окончательных ответов вообще нет, но есть новые идеи или принципы. Вторая опция для политиков все-таки довольно неудобная.

Более того, цены на недвижимость сейчас находятся на высшем уровне со времен кризиса, то есть прошло десять лет, и у нас есть еще один пузырь. Единственная разница в том, что люди знают, что он лопнет. Но они все равно продолжают торговлю, как если бы этого сценария не было на горизонте.

— Такая логика влечения.

— Система просто воспроизводит себя. Скептичнее всего по отношению к финансовой системе настроены те, кто в ней работает. Так что да, это такое системное влечение. Но стоит заметить, что посткризисный критический дискурс в основном касается регулирования. Я крайне устаю, когда слушаю всю эту болтовню о регулировании, потому что даже при регулировании рынок найдет способы делать то, что он делает сегодня. Скорее, нужно добраться до корня всех проблем, который лежит в деньгах и торговле ими. То, что питает систему, — это создание денег из долга. Так что вместо того, чтобы смягчать эффекты системы, лучше взять ее за яйца.

— Это как — избавиться от рынка деривативов?

— Нет-нет, наоборот! Давайте создадим монетарную систему, которая отделит финансовые рынки от нашей повседневности, от нашей бытовой экономики. Люди хотят торговать деривативами? Без проблем. Но простые люди не должны от этого страдать. Конечно, возможности такого разделения между финансовым рынком и бытом ограниченны. Финансовая экономика взяла в плен реальную экономику, и мы это видим на примере рынка жилья. Если посмотреть на то, сколько я могу заработать, владея домом или апартаментами, и сколько я могу заработать, собственно работая, то это соотношение вышло за все мыслимые пределы. Работа в каком-то смысле обесценилась за счет ренты. Политики же боятся вмешиваться в эту систему, потому что думают, что если она не продолжит создавать все эти пузыри, то это незамедлительно негативно скажется на реальной экономике. Мы все — рабы этой логики.

— Довольно, кстати, удивительно, что ваша родная Дания, которую часто преподносят как пример чуть ли не идеального социального государства, обладает самым высоким в мире уровнем индивидуальной задолженности.

— Да, это так. Центробанк вроде бы переживает, но не имеет возможности что-то сделать и не знает, что именно делать. Раньше в Дании можно было взять ипотеку на 30 лет с фиксированной ставкой, но с 1990-х появились новые типы кредита. Сейчас есть ипотеки без выплат в течение 10 лет; плюс процентные ставки варьируются, займы стали дешевле. А теперь еще появились кредиты без выплат в течение 30 лет! Но если вернуться к разговору о долге в общем, то здесь надо иметь в виду не только экономический, но и идеологический аспект. Долг создает определенный тип индивидуальности, когда ты находишься под гигантским давлением, постоянно думаешь о выплатах и в конечном счете становишься менее склонным к риску. Уже после того, как я написал книгу, мне довелось работать с организацией по реформе монетарной политики. Заметно, что очень многие боятся рисковать и не хотят ничего предпринимать, потому что предполагается, что в долгосрочной перспективе это создает более стабильную ситуацию. Долг делает нашу экономику намного менее динамичной.

— В этой связи кажется уместным вспомнить хабермасовский тезис о рефеодализации, когда социальные структуры, те же банки и рынки, берут на себе политические функции.

— На меня очень сильно повлиял экономист Майкл Хадсон, который как раз заявляет, что то, что мы имеем сегодня, — это финансовый неофеодализм. Мы привыкли обвинять банки в грехах капитализма, но Хадсон выворачивает этот постулат наизнанку и говорит, что речь идет не об ускорении капитализма, а о его замедлении и развитии неофеодализма в оппозиции к капитализму и экономике свободного рынка. Кроме того, мы видим, как приватизируется общественная инфраструктура, что приводит к рентизму. Такого рода приватизация выводит новых владельцев из сферы конкуренции. В политике мы привыкли рассуждать в категориях противостояния левых и правых, но я бы предпочел говорить о противостоянии между капитализмом и демократией, с одной стороны, и неофеодализмом — с другой.

— Какую роль во всей этой истории играют криптовалюты?

— Если бы государства могли действовать сообща и обеспечить нормально функционирующую денежную систему, мы не увидели бы расцвета криптовалют. Но государства все еще дремлют, и поэтому появляются частные или даже анархические субъекты, занимающиеся созданием своих валют. Это своего рода сигнал к пробуждению. Я разговаривал с представителями центробанков, и они в этой ситуации начинают наконец задумываться о вопросе денег как таковом. Что мне еще нравится в криптовалютах, несмотря на всю спекуляцию на биткоине, — так это то, что они свободны от долга. Биткоин — это создание денег без производства долга. Государства должны на этом примере учиться делать деньги, не создавая долга. Для этого необходимо, чтобы центробанки стали действительно независимыми, а вопрос денег — частью парламентского дискурса. Когда центробанки появились 200 лет назад, у них была монополия на создание денег. Сегодня нужно обновить эту монополию так, чтобы ваши электронные рубли лежали на аккаунте не в Сбербанке, а в Центробанке России.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319761
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325174