Военные игры в Баварии

Только что Владимир Путин известил мир о создании неуязвимой ракеты с ядерной установкой. Несколько раньше (а если точнее, то год назад) в Баварии проходили учения НАТО. Отрабатывалась война со страной Торрикией, агрессором, захватившим Польшу и Прибалтику, а теперь марширующим внутрь Германии. На учения набирали добровольцев, готовых изображать «мирное население» со стороны врага. Требование при отборе: знание русского.

Журналист «Репортажен», не объявляя о своих намерениях, записался в добровольцы — и испытал трип почище наркотического. В этом тексте он скрылся под псевдонимом «Александр Шнель» (то есть «Александр Быстрый»).

Текст продолжает общий проект Кольты, Швейцарского совета по культуре Про Гельвеция и журнала Reportagen — Best of Reportagen. Не забудьте прочитать другие невероятные истории.

Солнце стоит высоко в небе, а на земле в общем-то заняться нечем. Правда, какая-то женщина наворачивает круги. Вверх и вниз по пыльной деревенской улице она катит детскую коляску. Женщина в теле, она бредет вразвалку, она бубнит под нос колыбельную. Вот, покачиваясь, напевая, она бредет вперевалку мимо меня, и я не могу удержаться — и заглядываю в коляску. Там пусто.

Теперь пора сообщить, что где-то на юго-западе раздаются пулеметные очереди, а по обводной дороге с громовым ревом проносятся танки, потом исчезает дрон, который кружил над деревней с изматывающим душу жужжанием, и я начинаю даже скучать по его сладким звукам. Я тут, случаем, не рехнулся? Но вот в небе снова возникает дрон. Не могу сказать, когда это произошло точно. В деревне висит семь штук часов, но все они остановились.

Впрочем, я не буду рассказывать о войне. Пока. Начну сначала. Вернусь к моменту, когда жизнь у нас закончилась — жизнь в ее прежней, привычной форме. Вернусь к тому дню, когда у нас отобрали смартфоны.

Это случилось в пять утра на непрезентабельной парковке. В Баварии. Нам велели положить смартфон в коричневый бумажный конверт, надписав фамилию, конверт положить в белую пластиковую коробку. Каждому вдруг пришлось сдать свою личность. Все разыгралось так быстро, что многие не решились сразу отойти от пластиковых коробов. Ну что это такое… Не дали времени попрощаться с собой!

Растерянные, вялые после бессонной ночи, мы стоим и ждем, нас почти 250 человек. Я слышу лишь отдельные слова, обрывки фраз, вздохи. Тут много безработных, есть пенсионеры, студенты. Усталые глаза, нечесаные волосы. Неспортивные фигуры в спортивных кроссовках. Бомберы. Это не поперечный срез социальных слоев — скорее, выхватили кусочек из самых низов, из социального охвостья.

Похоже, однако, что некоторые здесь не впервые. Кое-кто даже улыбается, одни — отрешенно, другие — мудро. Они прощают этому миру то, что оказались здесь. Человек — это животное, которое ко всему может приспособиться.

Итак, теперь мы — гражданские люди на поле боя, civilians on the battlefield. НАТО отрабатывает реалистический сценарий. Солдаты учатся не только стрелять по врагам, но и не попадать в гражданское население — это ведь важно! А наша задача — в течение двух недель жить в фейковой деревне на полигоне, где проходят учения, вести фейковое существование. For real.

Правила строгие. Запрещены мобильные и интернет, видеокамеры, компьютеры, футболки без рукавов, шорты, вьетнамки, короткие топы, черные брюки с черной курткой. Запрещен бег. Чтобы не превращать все в веселье, запрещены наркотики. И алкоголь. И телесные контакты, причем любого рода. Особый запрет наложен на попытки сбежать от запретов — всем строго запрещается покидать деревню. И наистрожайше запрещается снимать Miles, специальный жилет с датчиками попаданий. Спецжилет! Он-то и превращает гражданское лицо в гражданское лицо, находящееся в районе боевых действий. Солдаты стреляют инфракрасными сигнальными устройствами, которые отвечают за то, что при «попадании» раздастся не вопль «А-а-а-а!», а тоненькое «П-и-и-п».

За это каждый из нас получает суточные — 88 евро. Правда-правда. 88. Число Гитлера ^[1]. Может, какой-то националистически взволнованный канцелярский работник решил так пошутить? Понятия не имею.

Подобные учения регулярно проходят на военном полигоне Хоэнфельс в баварской области Верхний Пфальц, но с недавнего времени потребовались статисты, говорящие по-русски. Востребованы и другие языки, но тут я насторожился. Идет ведь новая холодная война. Если НАТО проводит учения с «русским гражданским населением», значит, НАТО планирует вторжение, не так ли? Объявление о вакансии однажды всплыло на сайте города Берлин. В Германии многие СМИ немедленно сообщили об учениях. В России о них заговорили на важных политических ток-шоу: вот, смотрите, американцы идут! А мы предупреждали!

Во всяком случае, каждый третий из тех 58 человек, вместе с которыми я нахожусь в деревне, довольно прилично говорит по-русски. Не все они из России, несколько человек — «биологические немцы» (понятие, недавно появившееся в Германии на волне ксенофобии. — Ред.) с русской душой. Еще здесь есть два немца-смотрителя. И один американец-начальник. И все это — в фейковой деревне Раверсдорф.

Внимание мое привлекают Славик и Василий. Славику лет тридцать, волосы заплетены в косицу, он с трудом способен усидеть на месте. Сразу видно: беспокойная личность, баламут. Василий — парень лет двадцати с меланхоличным взглядом. За столом они сидят с Юлианом, немцем с русской душой. Славик говорит: «Если здесь и дальше будет такая скука, нам придется устроить из этих учений что-то со-о-овсем другое». Василий: «Если они не дадут нам дела, мы уйдем в партизаны. Они нас сто лет из лесу не выкурят!» Юлиан: «То есть мы будем как украинцы во время войны против Советского Союза?» Василий возмущен: «Что? За кого ты нас принимаешь?» Эта троица показывает, что от полнейшей безысходности может взбунтоваться. Мы торчим в деревне четыре часа.

Раверсдорф расположен в долине, вокруг — холмы, луга и леса. В деревне с десяток домов, которые затаились от природы. Перед ратушей пятиметровая мачта, на ней флаг Германии. Примерно на том же уровне торчит минарет мечети. Во время каких-то других учений Раверсдорф играл роль мусульманского поселка. А для нынешних учений мечеть провозгласили христианским храмом. То есть это такая православная церковь с минаретом — а внутри нее находится зал для фитнеса. С неисправными тренажерами. Вместо противовесов подвешены кирпичи.

Через Раверсдорф идет пыльная дорога — та самая, по которой, как по подиуму, прохаживалась женщина с пустой коляской. На восточной окраине барак, в нем 20 спален, там мы и спим. Матрасы грязные, подушек нет. Каждому выдают отбракованные за непригодностью простыни из резерва бундесвера. Вот такой наш мир на ближайшие две недели.

Американский начальник проводит инструктаж. Он отставник. Я буду называть его полковником. Уроженец южных штатов, крепко сложен, в Германии двадцать лет, но по-немецки практически не говорит. От него мы слышим заявления вроде «War is easy. Find the bad guys and kill them!» Когда он воевал в Ираке в составе армии США, у полковника было другое звание. Но в Раверсдорфе все равно никто не играет роль того, кем он является или будет в жизни. В этом тексте все имена изменены, конспиративные клички для людей с фейковой идентичностью. И это в немецком захолустье, где еще не так давно был фейковый Ближний Восток, и деревня выглядит так, как, по представлениям американских военных, выглядит арабское поселение. Вам все понятно?

Полковник распределяет роли. На инфокарточках расписаны: биография, фамилии близких, политические взгляды. В наших рядах — бургомистр, начальник полиции, продавец фруктов, много профессоров и студентов, поскольку Раверсдорф — поселение университетское. Кроме того, есть беженцы, и есть наркодилер (один). И есть предводительница «зеленого» движения за мир. Да еще какая.

На Хильде летняя шляпа, ей лет под семьдесят, но она в таком возбуждении, как будто ей семнадцать. Она учительница на пенсии из Франконии. «Потому что я нужна!» — отвечает она, когда ее спрашивают, зачем она неизменно подает заявление на участие в фейковых боях. Бурно жестикулируя, Хильда бежит по деревне, вытаскивает на поляну, где вбиты колышки для палаток, робкую русскую девушку и очень серьезно объясняет ей, что здесь «было семеро убитых»: «Семеро убитых! Семеро!!» Хотя вообще-то «это по плану район красных фонарей», сообщает она вдруг задумчиво. «Вы серьезно? Или это о прошлых учениях? Или о чем?» — спрашивает русская. Но Хильда уже умчалась. Каждое утро проходит общий сбор, нас строго инструктируют: не нарушать порядок, деревня под постоянным видеонаблюдением, проявлять бдительность. Война может начаться каждую минуту.

В начале учений сам я не знал, куда бы себя приткнуть. В этой игре мою роль выдающейся не назовешь. Поэтому я наблюдаю.

Солнце по-прежнему стоит высоко. Внизу, на земле, заняться все так же нечем. В воздухе знойное марево. Женщина с коляской уже устала ходить туда-сюда и садится на скамейку. Рядом на земле несколько сломанных колясок — как будто в ясли попала бомба. В траве поблескивают гильзы.

Я просто слоняюсь. Вот я иду мимо небольших уличных прилавков: свиные рульки из пенополистирола, баскетбольные мячи, раскрашенные под арбузы. На обочине улицы — пожелтелый плакат с рекламой пива «Кромбахер» (двух сортов) и их обычным слоганом: «У вас есть выбор!» Нам напоминают в насмешку об алкоголе, о запретном.

Захожу в фейковое кафе в нашей фейковой деревне, где на столике стоит настоящая винная бутылка, до половины наполненная желтой жидкостью. Я беру ее в руки. «Моча!» — вдруг слышу я. Откуда-то вынырнул старик в ковбойской шляпе. «Это моча», — заявляет он так уверенно, будто успел уже попробовать. Или сам наполнил?

Потом обед. MRE — meal ready to eat — не пойми что, запаянное в пластиковых коробках; это получают американские солдаты на войне. Пакетики с американским прессованным хлебом и имитацией сыра. Арахисовая паста. Чили с фасолью. Тако с говядиной. Обед — еще куда ни шло; собственно, ничего лучшего не дают. Завтраки и ужины готовят «из свежих продуктов» (так, во всяком случае, это называется) — жесткое мясо, коричневое картофельное пюре и вялые листики салата. Я с грустью начинаю понимать, насколько растяжимо понятие «свежий»…

«Всем приготовиться! Сегодня придут солдаты!» Так нас то и дело предупреждают полковник и двое немцев-смотрителей. Смотрители — тезки, обоих зовут Майк, причем это настоящие имена, как будто они оба хотят превзойти фейковую реальность. За обедом нас снова предупреждают. Ну да, мы бдим. Изо всех сил. Солдаты придут — это звучит как угроза и обещание. Они придут. Скоро. Еще бы. А пока они не пришли, мы уже видим предвестия их прихода. Над нами кружит дрон. Издалека доносится стрельба. По полям, довольно близко, ползут танки. Если кто-то слишком долго расслабляется, откуда ни возьмись выскакивает один из Майков. «Деревенская жизнь!» — кричит он. Мы должны имитировать «деревенскую жизнь!» (с восклицательным знаком). Мелькать на улице, ходить, взаимодействовать, играть роли, симулировать жизнь.

Майк делает замечание Славику-баламуту и Василию-вольнодумцу, напоминает: «Деревенская жизнь!» Не зная, что бы такое сделать, они выносят из лавки ковер, скатывают, тащат за семьдесят метров в полицейский участок, потом кричат: «Ах, они не заказывали ковер!», тащат ковер обратно в лавку. Оба смеются. Потом повторяют все еще раз.

Сделав дело, они садятся за стол к Юлиану, играют в карты, курят. Славик сплевывает на пол, Василий перекатывает сигарету во рту. И говорит: «Человек — венец творения, это про нас. А мы приехали в лес изображать жертв войны. За это получим несколько ярко раскрашенных бумажек. Разве это не идиотизм?» Он говорит негромко. Славик отвечает громко, взволнованно, но в бурном потоке речи я улавливаю только «тюрьма под открытым небом» и «ГУЛАГ». Мне хочется выяснить, чего ради они вообще здесь оказались. Славик, откинув длинные пряди, рассказывает, что в нормальной жизни занят «бумажной работой». Ему стало интересно, как в этой местности НАТО готовит военный поход против России — если он произойдет. Как и многие здесь, он — как-никак «человек с Востока». Василий курит; это все та же сигарета или новая? Он говорит, что ему просто было нужно побыстрее смыться из дома. Что-то там про родителей. «Я даже не взял с собой в автобус мобильник. И прекрасно».

Сценарий военных учений незатейлив. Злые силы нападают на Прибалтику, потом на Польшу и Чехию. И, наконец, вторгаются в Германию. Страна-агрессор носит воображаемое название Торрикия. Но дураку ясно, кто имеется в виду. НАТО намерена героически, с чувством морального превосходства защищать Германию. Вот так, в духе восьмидесятых. И хорошие солдаты, и плохие — это бойцы войск НАТО, преимущественно американских. А мы, гражданские лица, изображаем население немецкой деревни во время войны. И тут противоречие: а почему, собственно, немецкой?

После того как поиск русскоговорящих статистов наделал столько шума в прессе, по-русски тут не общаются. Фейковая война идет в Германии, а не в России. Об этом много спрашивают полковника и других американских военных, обоих Майков, директрису немецкой фирмы, которая по заказу НАТО нанимает гражданских статистов. И что в ответ? Разное: от похлопывания по плечу — мол, все в порядке — до нервного возгласа «Прошу прекратить вопросы!» и заявлений, похожих на признание случайной ошибки: мы не это имели в виду. Славик говорит: «Единственное разумное объяснение такое: сначала они хотели проводить учения для войны с Россией, но решили с этим обождать из-за шумихи, поднятой в СМИ». Славик и другие статисты жарко спорят. Многие считают, что НАТО хочет только спровоцировать Россию, заявляя: «Смотрите, мы беззастенчиво проводим военные учения, отрабатываем вторжение. Потому что мы можем».

Статисты из нашей деревни, у которых есть только российский паспорт, рассказали, что в день приезда им задавали вопросы люди, похожие на сотрудников американских спецслужб. Они просили не упоминать об этих учениях по возвращении в Россию, чтобы избежать напряженности между Востоком и Западом. Недавно в НАТО приняли Черногорию, страну без настоящей армии, но с общей границей и общим историческим прошлым с Сербией, союзницей России. Новая холодная война в разгаре.

Следующий день в Раверсдорфе. В пять утра — побудка. Я выхожу из барака, иду по улице. Сразу за деревней на траве лежат американские солдаты. Спят, свернулись, точно гусеницы, чуть выше стелется утренний туман. На другой стороне дороги пять танков с поднятыми к небу стволами пушек. Над дальним холмом встает солнце. Куда-то за горизонт улетают три вертолета Apache. Воздух напоен свежестью. Хорошо-то как…

Тут мимо проезжает трактор с ассенизационной бочкой, он ежедневно очищает наши сортиры. Очарования как не бывало... Возвращаясь к бараку, я замечаю в дорожной пыли раздавленную лягушку. Вот она, первая жертва бессмысленной войны. Лежит между двумя лужами — в одной дождевая вода, в другой вода и лягушкина кровь. Из брюшка вывалились внутренности. «Она попала под танк», — скажем мы внукам лягушки, если спросят. И ни за что не признаемся, что ее раздавила машина, чистящая сортиры. Так рождаются герои.

Потом солдаты уходят, даже не заглянув в Раверсдорф. И почему мы никому не нужны?

За два дня все уже перезнакомились. Вот Сергей, это охотник на мамонтов. Я его запоминаю под этой кличкой — раньше он охотился в Сибири на пушного зверя и однажды был на раскопках останков мамонта, найденных в вечной мерзлоте. У Сергея белая борода, на голове ковбойская шляпа. С виду точь-в-точь русский мистер Мияги, многомудрый учитель из фильма «Парень-каратист». Целыми днями он играет в шахматы, причем своим противникам, если те имеют выигрышную позицию, великодушно предлагает ничью. Когда полковник назначает его на роль профессора, Сергей на своем старомодном немецком, типичном для недавних переселенцев из России, толкает перед народом речь: «Давайте построим стену и оградим нашу деревню от… бездельников!» (Аплодисменты.) «Превратим Раверсдорф в… образцовую деревню!» (Бурные аплодисменты.)

Сергей показывает книгу, где собраны материалы о сибирской находке. С крупными фотографиями, на которых видны останки мамонта и люди. «Мы там питались клещами. Этого вида клещей больше не существует!» Я понял: шутка.

Статисты спасаются юмором, сигаретами, болтовней о пустяках. Мне кажется, Раверсдорф — место, неподходящее для раздумий. Здесь слишком мало возможностей определиться, человек не остается наедине с собой. Это место, где лучше начисто забыть про самого себя. Что, может быть, очень полезно. Например, для Хильды, «зеленой» бунтарки и активистки, которая всегда тут как тут. «Когда супервайзер говорит: прыгай — я прыгаю!» — восклицает она и как бы в доказательство подпрыгивает. Хильда суетится, бегает, сажает цветы. Я спрашиваю о ее прошлой жизни. И она рассказывает об Афганистане: «Была команда смертников — ого, все так и ахнули!» Нет-нет, спешу я уточнить свой вопрос: какая у нее жизнь в реальности, не в этой деревне? «Ах, господи, да собачья жизнь! — машет рукой Хильда и, уже снова куда-то убегая, бросает: — Что я там забыла, в той жизни?»

Я подхожу к Славику-баламуту. Ему назначили роль наркодилера. Основная его клиентура — студенты, он снабжает их маленькими пакетиками с сахаром, которые собственноручно разрисовывает. В качестве платы берет «все, что на бумаге». Картинку, рисунок, стихотворение. Вот и сейчас он держит в руках бумажный клочок, но от кого получил, не говорит. Рисунок: танк на фоне деревьев. Грубые, неуверенные линии. Детский? Но детей здесь нет. Славик играет в карты, шахматы, настольный теннис, каждый вечер его тянет в церковь, «она же мечеть, она же фитнес-притон» (это выражения Славика). Он говорит: «Никогда не думал, что так трудно сидеть взаперти. Не знаю, смогу ли выдержать».

И, наконец, наш полковник, американец настолько американский, что больно смотреть. И ему самому от всего больно. Поэтому он уже не в действующей армии, но здесь, в Раверсдорфе, он главнокомандующий. «Армия США потому так сильна, что военные не исполняют своих собственных инструкций. Кто предсказуем, всегда проигрывает», — заявляет он, желая разъяснить нам, почему солдаты не вошли в деревню, хотя он нам обещал. А мы-то радовались…

Вместо солдат как-то утром прилетает голубь. Да не какой-нибудь простой сизарь, а породистый, с кольцом на лапке. Голубь ранен, никто не знает, что делать. Полковник говорит: «Не надо кормить. Если бы у вас было что-то приличное… немецкий зерновой хлеб или другой продукт… А вашу еду нельзя давать голубю, еще заболеет!» Никто не может понять — это он серьезно? Да нет, он в самом деле так думает. Полковник уходит, а мы в растерянности стоим, смотрим на голубя, не знаем, как быть.

Тут появляются две русские, которые всегда ходят парой. Одна — с виду типичная интеллигентка, другая курит без передышки. Интеллигентка: «Когда же наконец придут солдаты?» Курильщица: «Может, вообще не придут». Интеллигентка: «Наверное, мы что-то делаем неправильно». Курильщица: «Да. Наверняка дело в нас самих».

На следующий день, при зверской жарище, вдруг: «Бой! В нашей деревне!» Это, конечно, условный бой, учения, предваряющие настоящие, — ну до чего же, черт побери, умеет армия все запутать! И все-таки мы видим солдат. Это «плохие» солдаты. В черной форме. Они занимают два дома. «Плохие» солдаты не носят знаков различия, как некоторые российские спецподразделения в украино-российском конфликте. И они очень, очень плохие. Потом приходят солдаты НАТО. Стреляют. Мы прячемся в домах. Холостые выстрелы гремят как настоящие.

Два американских солдата обыскивают помещение, где я прячусь. Проверяют обстановку торопливо и небрежно. Один нечаянно зацепился стволом за рюкзак другого. Вот она, самая сильная армия мира. Ее солдаты — как дети, впервые очутившиеся вдали от родины. Потом: «Бой окончен!» Прекрасные моменты нашей жизни всегда пролетают слишком быстро. «Это так, маленькая репетиция, — говорит один из Майков. — Постреляли чуток. А вот если пойдет дело всерьез, то прикатят танковые колонны, сотни бойцов пойдут в атаку». На загорелых физиономиях мелькают улыбки.

И вдруг все при той же зверской жарище — контакт! С нашей деревней! Мы чуть не забыли, что мы тут не одни, — вся территория полигона составляет 160 квадратных километров, на ней пять поселков, каковым приданы «гражданские лица в условиях боевых действий». У нас нет возможности побывать там, хотя кое-кто сумел воспользоваться преимуществами своей роли. Так, начальник полиции и бургомистр ездят на «встречи с коллегами». Остальные выпрашивают «поездки на такси». Кому повезет, тот хоть разок за эти две недели развлечется, покатавшись на машине. А иногда в Раверсдорф заглядывают «соседи». И происходят тогда любопытные разговоры. Один из наших разговаривает с пришлым из другой деревни. Наш: «Ничего у нас не происходит. Тошно». Сосед: «И у нас ничего». Наш: «Я беженец. На моей бумажке написано, что я ужасно рад, так как скоро приедет моя Фатима». Сосед: «Гм…» Наш: «Да-да. Хотя мне, если честно, совсем не до нежностей. С моей Фатимой». Подходит еще один из соседей: «Что такое? У меня на бумажке написано, что Фатимой зовут мою мать». Наш: «Это моя Фатима, что ли?» Второй сосед: «Да забирай! Дарю».

После «поездки на такси» один из наших рассказал вот что. Он встретил настоящего беженца, которому в военной игре назначено играть беженца. Эта роль — единственная работа, какую ему до сих пор удалось найти в Германии. Беженец сказал: «Вот уж не думал, когда плыл на лодке через Средиземное море, что в Европе моей работой будет исполнение роли беженца». Катаясь «на такси», мы узнали, представители каких народов находятся здесь (кроме американцев). Разрешено участвовать украинцам, хотя их страна не входит в НАТО. Видели румын, албанцев. Албанцы остановили и обыскали машину из нашей деревни. Молодые ребята, как и американские братья по оружию. Славик комментирует: «Как-то трудно мне считать вооруженных албанских парней “хорошими”. Ну не получается». В самом деле, ахинея: американские солдаты играют злых русских. Русские гражданские лица играют немецких граждан. А украинцы, румыны и албанцы защищают Запад.

Украинские солдаты, конечно, стали темой для обсуждения у русских. Высказывается предположение, что НАТО не декларирует Раверсдорф как русский поселок именно из-за участия в игре украинцев. В противном случае американцы отрабатывали бы сценарий вторжения в Россию с помощью украинских солдат. Но надо же знать меру! Иначе такие учения в самом деле могут привести к третьей мировой.

Тут раздается крик. Несколько человек бегут туда, но бывалые статисты — те, кто полжизни проводит на полигоне в Хоэнфельсе, — спокойно и равнодушно остаются на местах. Кричит старик с белыми волосами и остекленевшим взглядом, вопит так, что весь побагровел и наконец поперхнулся. Кто-то сказал: «У него синдром Туретта. Как дойдет стресс до максимума, его прорывает».

Вечером слышу разговор: это Славик, Василий и Юлиан. Они смотрят не друг на друга, а куда-то вдаль. Василий: «Мы — свихнувшиеся высокоразвитые обезьяны, которые собрались в лесу, чтобы пострелять других обезьян». Славик: «А может, это наше будущее. Будущее России. Мы тут в лагере для русских военнопленных, лагерь контролируют американцы, назначившие надсмотрщиков из немцев». Юлиан: «Все, парни, с меня хватит. Надоело. Я пошел спать».

На следующее утро первое, что я слышу, — птичий щебет. Но вскоре издалека доносится глуховатый привет автоматной очереди. Короткой, еще сонной и, ясное дело, ненастоящей. Мы выходим на утреннюю поверку. Один из Майков напоминает: «На всех должны быть Miles!» Он каждое утро напоминает, что нужно надеть спецжилет с датчиками, и все равно кто-нибудь да забудет, ну что за люди, ей-богу… Следуют еще инструкции: не бросать мусор на улице! Являться на поверку без опозданий! Соблюдать чистоту в местах общего пользования! Как будто мы трудные подростки. Кто-то рассказал, что НАТО уже пыталась проводить подобные учения в странах, где у людей низкие зарплаты, например, в Румынии. С точки зрения экономики это разумно: кое-что перепадает и странам «второго мира». Однако румыны, одурев от бесконечных инструкций и бесконечной скуки, в своей фейковой деревне стали гнать самогон, а потом закатили вечеринку с девочками по вызову. «Внимание! Чем больше вы отвлекаетесь на посторонние разговоры, тем дольше тут простоите! Сколько раз повторять?! Вы должны внимательно слушать!» Майк закипает. О'кей, Майк! Все хорошо.

Мы слушаем. Теперь один из Майков пробует себя в комическом амплуа. Развалившись на стуле, он опускает голову и закрывает глаза. «Ну что, как смотрится?» Да, верно, некоторых статистов застукали — они подолгу неподвижно лежали где-нибудь на скамье, которые стоят здесь вдоль улицы. К тому же издавали звуки, подозрительно напоминающие храп. Но потом упрямо утверждали, что они просто глубоко задумались, медитировали. Кто не разбирается, легко может принять медитацию за вульгарный сон.

Наконец полковник сообщает, что сегодня «начнется». Мы должны быть готовы. Дорогой ты наш, мы давно готовы. Просто слов нет, как мы готовы. Когда воякам приходится торчать без дела где-нибудь в поле, они об ожидании, когда все на нервах, о деятельном бездействии и тщательно подготовленном терпении говорят: «Hurry up and wait!»

Я иду по деревне. Раз мы ждем «начала», мы должны как можно меньше передвигаться. Разрешено проходить ровно полдеревни. 109 шагов. Я прохожу этот отрезок несколько раз из конца в конец, пока голова не начинает пылать. От солнца. Из-за напряженного ничегонеделанья. Возле кафе ларек с шаурмой, пластиковый вертел не вертится. Рядом стоит Хильда. Кулаки сжаты… да она же сейчас расплачется! «Я бурку надевала ради них, бурку при этой жарище! У нас же тут не Афганистан! Я все делала», — говорит Хильда.

Через некоторое время я вижу у фейкового госпиталя группу, человек десять. Они изображают пострадавших при бомбардировке. У одного парня плечо как бы перетянуто жгутом, у женщины нарисована зияющая рана на лбу. Выполнено отлично — хоть кино снимай. Когда-нибудь приедут натовские санитары и увезут «раненых». Вот они и ждут уже два часа. А потом полковник объявляет, что натовцы не прибудут. Люди с фальшивой кровью на лицах понуро разбредаются.

Время идет, все притерпелись, освоились со здешними условиями (насколько возможно, конечно). Через неделю мы устраиваем праздник перехода экватора — миновала половина срока. Никакой выпивки, разумеется. В кафе нашлась гитара, звучат песни. Русские поют негромко и печально. С такой печалью, как русские, никто больше не хочет завоевывать мир. Африканцы из нашей деревни играют на барабанах. Юлиан поет песню о «маленьком зеленом кактусе».

На следующее утро я ухожу тайком в лес. Хочу хоть минутку побыть анархистом: удалившись под сень дерев, подышать свободно. И — быстро назад, ползком, чтобы не засекли дроны, видеокамеры и солдаты.

Вечером в кафе мы смотрим по телевизору — это древний ящик с кинескопом — фильм «Солдат Джеймс Райан». На VHS. Ящик и видеокассета должны здесь отвечать за современность. Нет, в самом деле, у нас тут восьмидесятые. Солдаты в фильме тренируются зверски. А мы тут сидим и ждем войны?! Полковник, мы готовы! Готовы уже дальше некуда… Полковник, задай нам жару! Самое то было бы сейчас… Ночью все храпят. Многоголосый хоровой концерт, нестройный, гнусный, хочется отрезать себе уши.

Очередной день. Что может быть прекраснее, чем проснуться от грохота стрельбы? Все-таки началось. Отлично. Новый день! В утреннем тумане я хожу взад-вперед по деревенской улице. Вскоре ко мне присоединяются Интеллигентка и Курильщица. Ходим втроем, молча. Курильщица курит. «Какое счастье, уже четверг!» — говорит она. Я поправляю: «Среда сегодня». Курильщица застывает как громом пораженная: «Среда? Только среда?» Да, ошибочка вышла. Я не могу заставить себя посмотреть бедняжке в глаза — они слишком печальны. Ухожу с дороги. Иду дальше. Мимо людей, играющих в карты, в шахматы; кто-то убирает, кто-то подметает, кто-то слоняется без дела. Иду дальше.

И тут украинцы палят в нашего начальника полиции: ба-ах!

Новость взрывается, как бомба. Хотя с нами-то ничего не происходит, нам только сообщили новость. Но все-таки событие. Начальник полиции ехал в машине на встречу с коллегами-полицейскими, из кустов грянули выстрелы, спецжилет начальника запиликал. Начальник убит. Но молодому парню, исполнителю его роли, разрешают остаться. Его назначают на новую роль: теперь он — брат убитого начальника полиции. Парню в общем-то все равно, тюфяк тюфяком, его ничем не проймешь. Садится, отдыхает, а вокруг дикая суета и волнение: вот это да, ну круто, нашего начальника полиции прихлопнули! Полковник приказывает изображать акции протеста: мы же миролюбивый университетский городок! Все рисуют плакаты, пишут лозунги: «Stop war! Stop NATO!» Потом кучка протестующих стоит, подняв над собой эти плакаты, и протестует против смерти горячо любимого начальника полиции.

Полковник и оба Майка позднее объяснили, что украинцы облажались. Они же на нашей стороне. Видимо, приняли начальника полиции за другого.

На следующее утро в Раверсдорфе развешано немало самодельных плакатов. «Требуем независимости для РНР — Раверсдорфской Народной Республики!» Тут же — список требований: «Мы хотим говорить на родном языке! Требуем референдума! Мы хотим пива!» Есть и другие плакаты: судя по ним, люди соскучились по сильной руке. Прохожие внимательно читают и идут дальше. Еще наживешь неприятности, если тебя увидят рядом с бунтарями. Несомненно, это провокация вроде ДНР и ЛНР, двух отделившихся областей на востоке Украины, которые заварили кашу с помощью России. Одна из русских женщин говорит: «Если украинское соединение войдет в город — быть выбитым зубам!» Разумеется, ничего подобного не происходит. Кое-кто подозревает в изготовлении плакатов баламута Славика, но никаких доказательств нет.

Сам Славик сидит тут же с Василием и Юлианом, они курят и о чем-то разговаривают, всё как обычно. Славик: «Я думал, можно научиться жить без свободы. Да только мне все хуже и хуже». Василий: «Да ладно. Ты пойми: здесь же сущий рай. От внешнего мира мы полностью отрезаны. Никому до нас нет дела. Здесь нет никаких греховных соблазнов». Юлиан: «Если это — рай, то не хотел бы оказаться в аду!» Я захожу в мечеть — церковь — фитнес-центр, сажусь на засаленный диван. Через некоторое время прилетает птица. Окон тут много, но птица не находит выхода, мечется туда-сюда, натыкаясь на стекла. Наконец улетает. Прочь из этого здания. И наверняка подальше от Раверсдорфа. А я остаюсь.

В один из последних дней в деревне вдруг появляются трое украинцев. Они из той части, которая прикончила нашего начальника полиции. Эти трое не похожи на американских, да и вообще на любых солдат, каких мы видели, когда ехали сюда или уже здесь, на окраине деревни. Мне долго не удается уловить, в чем тут дело, и вдруг я понимаю — они выглядят настоящими. Настоящими воинами. Глаза воспаленные, лица загорелые, один хромает. Они пришли с войны на Востоке. Еще недавно они воевали в Донбассе под Луганском против русских сепаратистов. И об этом рассказывают. «Граната разорвалась совсем близко! С тех пор плохо слышу!» — кричит один. Его речь — типичная сельская мешанина из русского и украинского. Оба его товарища обуты в другие сапоги, не такие, как у него: у страны нет денег даже на единообразное обмундирование для солдат. Эти двое тоже выглядят выгоревшими, усталыми. «Сигареты!» — говорят-просят-требуют они. За этим они пришли в Раверсдорф. Им дают еду, воду и сигареты. Все наши русские их подбадривают. «Интересно, почему здесь говорят по-русски?» — удивляются украинцы. Но на самом деле их это не интересует. Не интересуют их и плакаты о провозглашенной Раверсдорфской Народной Республике.

И вот, когда все подходит к концу и мы уже ничего не ждем, в деревню приходят американские солдаты, их около двадцати. От них хорошо пахнет, они чисто одеты; наверное, украинские бойцы не были такими даже до начала там, у них, военных действий. Американцы пришли с единственной целью — поучиться вести переговоры, договариваться, взаимодействовать с гражданским населением. Жители Раверсдорфа взволнованны и буквально не дают им прохода. Охотник на мамонтов Сергей показывает американскому пареньку фотоальбом с видами русской природы, американец просит: «Сэр, отойдите назад!» — но Сергей не отстает, указывает на что-то, говорит при этом по-русски, жестикулирует. Наконец штатовец смотрит и удивляется: «Похоже на Аляску!»

Потом солдаты отрабатывают сценарий, по которому в одном из домов — неразорвавшаяся бомба. Все мы, конечно, должны отойти подальше. Но Хильду не удержать. Она же возглавляет «зеленое» движение за мир во всем мире!

Из всего этого — из фото с мамонтами, плакатов за мир, солдат и мирных жителей — возникает хаос, даже полковнику не удается быстро навести порядок. И тут Хильда выскакивает вперед. Она созывает студентов с протестными лозунгами. Она не слышит приказа отойти дальше от дома или его игнорирует. Не до того ей — она развивает деятельность. Солдаты идут по улице. Хильда в широкополой шляпе на белых волосах, в спецжилете подгоняет солдат перед собой и скандирует: «Peace now! Peace now!» За ней семенят студенты. И все, что студенты, что солдаты, поднимают тучи пыли.

И вот в один чудесный момент Хильда уже будто парит между двумя пылевыми облаками — одно она толкает перед собой, другое тянется за ней. В своей роли она посильнее, чем другие в реальности.

Славик, Василий и Юлиан сидят на скамейке. День выдался опять до абсурда жаркий. Сзади к ним приближается женщина с коляской. Впрочем, сегодня коляски у нее нет, зато есть метла. Нас призывают изображать деревенскую жизнь, ну вот она подметает сельскую улицу без асфальта. Она приближается к троим мужчинам, взметая клубы пыли, — налетает ветер, и трое на скамейке вмиг оказываются в пыли с головы до ног. Они не реагируют, ничего не говорят, даже не отряхивают пыль с одежды, не ругаются, не смеются. Они сидят и молча смотрят вдаль. Только у Славика дергается левое веко — все сильнее и сильнее.

Перевод Галины Снежинской

---

^[1] У белых националистов число 88 является закодированным приветствием «Heil Hitler!» («Хайль Гитлер!»), поскольку в латинском алфавите буква H восьмая по порядку.

Понравился материал? Помоги сайту!