Двуногое с традицией

Этот эксперимент в духе реалити-шоу антрополог Джозеф Хенрик предлагает провести мысленно, потому что иначе будут, конечно, жертвы. В тропическом лесу Центральной Африки высадим с парашютами 50 обезьян-капуцинов из Коста-Рики и 50 офисных работников, а через два месяца сосчитаем выживших. Людям для чистоты эксперимента запретим брать с собой какие-либо полезные инструменты. Кого останется больше, людей или обезьян?

Для тех и других это будет совершенно новая территория — разве что предки всех современных людей жили в Центральной Африке до сравнительно недавнего времени, а предки американских обезьян-капуцинов перебрались в Новый Свет гораздо раньше. Все человеческие умения, которые оттачивала эволюция, закрепились именно здесь. У каждого в команде людей есть отличный мозг с развитой корой, позволяющий анализировать сложную визуальную информацию, прогнозировать будущее, запоминать друзей и врагов. Можно мастерить орудия труда и оружие для охоты — обезьяны ничего такого позволить себе не могут. 1300 кубических сантиметров мозга против 80 — невероятное преимущество. Наконец, если человек и уступает горилле в физической силе, то по сравнению со щуплыми капуцинами — силач.

В учебниках пишут, что именно качества мозга и сделали человека вершиной пищевой цепочки. Почему же мы все равно не сомневаемся, кто в условиях эксперимента выйдет победителем?

Новая книга Джозефа Хенрика имеет длинное название «The Secret of Our Success: How Culture is Driving Human Evolution, Domesticating Our Species and Making Us Smarter» («Как культура управляет эволюцией человека и одомашниванием человечества как вида, а также делает нас умнее»). Но ставит целью донести простую и короткую мысль: сам по себе наш мозг — довольно скромный вычислительный прибор и уж тем более инструмент выживания. Единственное, для чего он приспособлен, — это производить и потреблять культуру (или, в грубом приближении, групповой опыт). А вне ее контекста пользы от такого мозга — как от радиоприемника в мире без электричества.

Человека делает человеком «социальное обучение» — умение обезьянничать, в котором он существенно превосходит обезьян.

Хенрик ссылается на эксперимент Института эволюционной антропологии в Лейпциге, где 2,5-летние дети соревновались с шимпанзе и орангутанами в прохождении 38 когнитивных тестов. Тесты проверяли пространственное мышление, понимание причинности и массу других качеств — но только в одном результаты детей радикально отличались от обезьяньих: в социальной обучаемости. Человека делает человеком умение обезьянничать, в котором он существенно превосходит обезьян. На основе этого умения мы и строим свою культуру: социальные нормы, статус, табу — вспомогательные инструменты для производства и передачи дальше по эстафете концентрированного группового опыта.

Хенрик — человек с инженерным бэкграундом: до поступления в аспирантуру на отделение антропологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе он отучился на авиаконструктора, поэтому к вопросу про определение культуры он подходит с той примерно точностью и конкретностью, которая требуется для рассуждений про подъемную силу, срыв потока и турбулентность. В одном из своих первых антропологических экспериментов, поставленных им над индейцами мачигенга, Хенрик заставлял их играть в экономические игры с жесткими правилами, исход которых можно описать числами.

Зачем человеку, желающему изучать механизмы культуры количественно, индейцы и вообще примитивные общества? У них культура — это не многотомный канон священных текстов, поддающийся компьютерному статистическому анализу, а передаваемые устно мифы, барабанные ритмы и способ растирать семена в ступке. Какой резон всем этим интересоваться, если у цивилизации по каждому из пунктов есть что-нибудь более основательное? Вместо мифов — научная картина мира с книгами Малькольма Гладуэлла, вместо семян в ступке — индустрия фастфуда, где даже оттенки запаха картошки фри конструируют специально обученные люди.

Мы обычно предполагаем, что стесненные обстоятельства позволяют неким базовым качествам человеческой природы проявить себя в чистом виде. Табу дикарей — ключ к пониманию нашей запутанной религиозности, первобытное искусство — способ докопаться до корней эстетики. Если у человека из инструментов есть только зубило и нужно построить целую пирамиду, требуется та самая изобретательность, которая нас, людей цивилизации, очень даже волнует.

Изготовление аборигеном одной стрелы — 14-стадийный процесс, где используется семь инструментов для обработки шести материалов.

На тезис про «одно зубило» и «стесненные обстоятельства» у Хенрика есть что возразить. Кто сказал, что цивилизованный человек и его техника со своей задачей справляются лучше аборигенов? Контрпример — история полярных экспедиций девятнадцатого и начала двадцатого века, выживаемость которых зависела только от того, помогали путешественникам эскимосы или нет.

Набор знаний, необходимых аборигенам в тропиках или на Крайнем Севере, никак нельзя назвать скудным. Охотники и собиратели чилийской провинции Тьерра-дель-Фуэго (которых первым встретил и описал Магеллан, а потом к ним заглядывал Дарвин) добывают пищу при помощи лука и стрел. Изготовление одной стрелы — 14-стадийный процесс, где используется семь инструментов для обработки шести материалов. Эскимосу нужно уметь находить во льду присыпанные снегом лунки тюленей. Понимать по запаху, что за тюлень здесь отметился. Ждать у лунки так, чтобы зверь ничего не заподозрил. Наконец, когда тюлень вынырнет для вдоха — убить его одним ударом гарпуна. Гарпун из кости белого медведя надо, разумеется, сделать самостоятельно, а добытого тюленя — разделать и изжарить, не используя дрова: их на льду обычно нет.

Ясно, что логистика такого объема знаний — нетривиальная задача. Собственно, это и есть предмет обсуждения книги — культура как прием выживания человеческих популяций. Самое важное, что изобрело человечество как вид, — способность суммировать и передавать дальше опыт, накопленный разными людьми. Самую удобную рукоять гарпуна придумал кто-то один, самый удобный наконечник — кто-то другой, и вряд ли эти двое были между собой знакомы. Тем удивительнее механизм, позволяющий эскимосу, рассказывая сыну про тонкости охоты на тюленей, ссылаться на оба достижения, не зная их авторов (которые, возможно, жили и умерли тысячу лет назад).

Где в этой схеме изъян? У культуры есть мощные защитные механизмы, которые берегут ценное знание от «эффекта испорченного телефона» при передаче. Один из них — избавление от объяснений. Формула «делай так-то и так-то, потому что...» — самая уязвимая часть традиции, потому что провоцирует улучшить рецепт: «потому что» оставить прежним, а в «делай так-то и так-то» добавить что-нибудь от себя. Спрашивать индейца или эскимоса, «почему вы охотитесь на медведя так-то» или «почему вы обрабатываете маниоку так-то», смысла не имеет — чтобы делать свое дело хорошо, они научились этим вопросом не задаваться и делать так, как научили. Если для западного рационального сознания это и звучит вызывающе, самое время вспомнить: традиции сделали из обезьяны человека, а рациональное мышление не позволяет даже победить команду капуцинов в тропиках.

Понравился материал? Помоги сайту!