«В этом парадокс изгнания: ты теряешь физическое ощущение родины, но можешь заниматься тем, что любишь»

В музее современного искусства «Гараж» состоялась V международная конференция «Музей ощущений: люди с миграционным опытом», организованная при поддержке представительства ЕС в России. Одним из спикеров стала режиссер из Франции, основательница и руководительница Atelier des artistes en exil Жюдит Деполь. Деполь ответила на вопросы Марии Сидельниковой.

— Когда и как появилась ваша ассоциация?

— Официально она была зарегистрирована в 2017 году, но работать мы начали раньше. Когда начался мигрантский кризис, мы с Ариэлем Сипелем (сооснователем «Ателье художников в изгнании»; под «художниками» понимаются все представители творческих профессий. — Ред.) приютили в залах парижского культурного центра Confluences беженцев из Сирии. Тогда многие культурные учреждения открыли для них двери. А потом мы организовали фестиваль A-Syrie, в нем участвовали многие сирийские художники. Вот тогда и возникла идея создать ассоциацию, потому что по сарафанному радио стало понятно, что художников в изгнании во Франции очень много и они ждут помощи.

— Какой именно помощи они ждали? И какую помощь вы готовы были им оказать?

— В Сирии, у себя на родине, у них у всех была профессиональная жизнь, но во Франции им очень сложно устроиться по профессии. «Там я была крутой художницей, а здесь я — никто» — вот с этой проблемой мы и помогаем справляться, объясняем при помощи юристов и других специалистов, как здесь все устроено, к кому обращаться. Очень важно было найти поддержку профессионального сообщества, потому что мы — лишь посредники. Наша задача — оказать поддержку людям, которые только что приехали во Францию, создать им условия для того, чтобы они могли продолжать заниматься во Франции своей профессиональной деятельностью.

— Поддерживает ли вас государство?

— Да, Министерство культуры и город Париж нам помогают. Плюс различные фонды и общество авторских прав.

— А как к вам попал Тим Кук?

— Случайно. От знакомых я узнала, что Apple иногда помогает таким ассоциациям, как наша. Я вышла на человека, который во Франции этим занимается. Пригласила к нам, и ему так понравилось, что он предложил, чтобы в следующий свой приезд в Париж Тим Кук тоже познакомился с нашей деятельностью. Для встречи с ним мы отобрали художников — всех, конечно, мы не могли представить. Он остался очень доволен, и мы получили новые компьютеры, айфоны, айпады.

— Кто эти творческие люди? Откуда они? Что их заставило покинуть свои страны? Военный конфликт на Ближнем Востоке?

— Нет, есть тысячи причин для эмиграции — политические, сексуальные, религиозные, этнические, экономические. Сегодня у нас уже более 200 человек.

— А из России, из бывших республик СССР у вас много художников?

— Немного, но есть. Несколько русских, есть украинцы, есть из Казахстана, Узбекистана, Азербайджана, Туркменистана.

— По каким причинам уезжают они?

— Из-за сексуальной ориентации. Баби Бадалов — очень известный художник, и все знают, что из Азербайджана он уехал именно из-за этого. Но есть и этнические причины — например, у украинцев африканского происхождения.

— Как можно вступить в вашу ассоциацию?

— Заявок и условий нет. Все происходит очень по-человечески. Просто приходят люди и говорят: «Я в изгнании, я — художник, музыкант, хореограф». Мы говорим: «Хорошо, расскажите о себе — что вы делали, покажите свои работы». Срок пребывания художников в наших ателье и под нашей опекой мы не ограничиваем.

— Приходилось ли вам отказывать?

— Да — когда люди обманывают, что они творцы. Или если они не находятся в изгнании. Иногда мы получаем сообщения типа «я в опасности в своей стране, помогите мне». Но тут мы, увы, бессильны.

— Если бы российский телезритель мог задать вам вопрос, он непременно поинтересовался бы: где гарантия, что артист, которого вы берете под опеку, — не член какой-нибудь террористической организации?

— Это бред. Я не знаю ни одного талантливого художника, который состоял бы в рядах этих организаций. Надо верить в человека.

— Одной из главных тем прошедшего в Москве коллоквиума как раз и стала «декриминализация образа мигранта». В России сложился негативный образ мигранта. А как обстоят дела во Франции?

— Во Франции аналогичная ситуация. Чужой человек — это всегда угроза нашей жизни, особенно когда и без него дела в стране плохи. Конечно, во всем виноват мигрант. Хотя в больших городах люди более открыты, чем в маленьких. Если мигрант — художник, то взгляд общества все-таки иной, добрее. Но и взгляд художника помогает менять отношение общества к проблеме.

— Можно ли говорить, что сложился некий единый художественный язык художников-мигрантов?

— Они не мигранты, они — художники в изгнании. Это искусство профессионалов, а не искусство, созданное мигрантами. Общее для изгнанников — это боль потери, что-то, чего уже никогда не найти снова. Ведь есть люди из стран, которых уже не существует, — из той же Палестины. Искусство и культура — это их единственная связь с родиной. А Париж на протяжении всего XX века был домом для художников в изгнании, в том числе и из России. Вспомните первую волну эмиграции после революции 1917 года. Почти вся история искусства создается людьми, которые откуда-то приезжают, и все они в изгнании. В результате такого столкновения двух культур и рождается что-то новое. Пикассо, Беккет ведь тоже жили и работали в изгнании. Но сегодня никто не вспоминает, что, по сути, они были чужаками.

— А что сегодня означает «быть в изгнании»? Ведь, как вы отметили, художники всегда вели кочевую жизнь.

— Вопрос в том, где ты можешь жить. Это самое главное. Наша ассоциация занимается не только творческими аспектами: мы помогаем людям оформлять бумаги, помогаем найти, где поселиться, — это все не так легко. С нами им проще получить документы и устроить быт. У многих проблемы с документами из-за Дублинского регламента. Они оставляют отпечатки пальцев в стране, через которую въехали, иногда даже против своей воли, а жить хотят во Франции. Это тоже доставляет много хлопот. Мы предлагаем и психологическую помощь, потому что многие пережили серьезную травму. Кто-то из них был в тюрьме, кто-то в рабстве, кого-то насиловали — каких только случаев нет. Что касается искусства, то тут очень многое зависит от предыдущей карьеры: если речь о совсем молодых художниках, которые даже не успели окончить вуз, то мы им помогаем с учебой. Изучение французского — отдельная большая работа нашего ателье.

— Как принимают ваших художников французские институции? Есть ли сложности? В чем они заключаются? Какое из искусств гостеприимнее?

— Современный танец — очень открытая сфера во Франции. Национальные хореографические центры нам хорошо помогают. Так, например, известный хореограф Тьерри Тье Ньянг ставил спектакль с десятью артистами из нашей ассоциации. С Центром Помпиду мы подготовили совместную выставку «Кале — свидетельства “Джунглей”», в ней принимает участие наш художник, который раньше жил в палаточном лагере в Кале. Мир музыки тоже довольно открытый. С театром не так просто, но, скорее, из-за проблем с языком. Хотя уже появляются спектакли полностью на арабском, и люди принимают их — менталитет медленно, но меняется. Если обобщать, то те, кто мало зарабатывает, всегда более открыты для художников в изгнании. Там, где есть деньги, все всегда сложнее.

— Связь с покинутой страной — это всегда смесь ностальгии и критики. В каком соотношении?

— В этом и заключается парадокс изгнания: у тебя ностальгия по дому, по семье. И даже сегодня, когда есть интернет и социальные сети, ты все равно не можешь обнять близких. Ты теряешь вот это физическое ощущение родины, но получаешь реальную возможность заниматься тем, что любишь. Баланс найти непросто. На разных этапах перевешивает то одна, то другая чаша весов. Сирийцы, например, могут быть очень критично настроены по отношению к тому же Асаду, но в то же время они очень скучают по своей стране. И с этим надо жить.

— А как они смотрят на Францию?

— У них, конечно, иногда совсем иной взгляд на само понятие «искусство», на то, как оно должно выражаться и что выражать. Это ломает много стереотипов, что само по себе очень хорошо. А представления о Франции у них, как и у многих иностранцев, состоят из клише. Главная арт-школа — это Beaux-Arts, а художественная жизнь все еще кипит на Монмартре.

— А где сегодня центр передовой художественной жизни в Париже? Куда идти за самым актуальным искусством?

— В Palais de Tokyo. Мы, кстати, с ними тоже плотно работаем. Они нас охотно принимают для языковых ателье: французский наши подопечные учат в музеях. Учатся говорить перед произведением искусства — что видят, что чувствуют, не боясь ошибиться в словах. Это гораздо эффективнее, чем академическая зубрежка.

— Только что в Париже закончился ваш ежегодный фестиваль Visions d'exil. Темой этого года вы выбрали «Язык изгнания». Что это означает?

— У фестиваля две главные задачи — показать работы членов нашего ателье и бороться со стереотипами. Так вот, язык — это последняя граница, которую нужно перейти. И это гораздо сложнее, чем кажется. Отношение к языку у французов специфическое, очень жесткое. Французы доминантны в этом вопросе. Если ты из африканской страны и объясняешься на французском — это другой язык, язык иностранца. И тебе тут же дадут понять, что ты не отсюда. Поэтому нам интересно было показать, как художники переживают языковую дискриминацию, как они справляются с этим барьером. Причем речь уже не только о лингвистике или фонетике: это и графический язык, и хореографический.

— Прошло два года с начала вашей работы. Вы уже видите изменения к лучшему?

— Пока рано говорить. Для человека, который пережил жизненную травму, это слишком короткий срок. Но артисты начинают работать, мечтать, думать о будущем, предлагать проекты, видеть себя в каком-то конкретном деле. Это уже большой успех.

ВЫБЕРИ ГЕРОЕВ ДЕСЯТИЛЕТИЯ. ГОЛОСОВАНИЕ

Понравился материал? Помоги сайту!