Нужно сразу понять: то, что так поразило нашу интеллигенцию, усмотревшую в выступлении представителя России при ООН Владимира Сафронкова очередное «дно», в представлении российской дипломатии вовсе не выглядит нарушением норм. Напротив, это выглядит как прорыв из контура западного лицемерия.
«Глаза-то не отводи! Чего ты глаза отводишь!» — это, в общем, та самая «новая искренность», которую предлагает Россия международному сообществу. И этот язык дипломатии считается даже лингвистическим ноу-хау; вся «соль» тут в интонации — символического насилия; когда возникает чувство, что разговор вот-вот перейдет в драку, но останавливается на последней черте; уникальность этого языка — также в его амбивалентности.
При переводе на английский или немецкий интонация теряется — и от всего остается только «мы правы, а вы — нет, потому что вы всегда неправы». Система аргументации там тоже давно известна: «вам можно, а нам что — нельзя?» И потому внешнюю аудиторию — мировые агентства и СМИ — не особенно удивило это выступление, оно, по сути, повторяет все прежние. Одновременно внутренней аудиторией в этой речи считываются не аргументы, а только интонация — и, может быть, эта речь и рассчитана в большей степени на внутреннее потребление. Внутри страны речь Сафронкова большинством воспринимается как «он им дал», «умыл их», «наказал». Это встраивается в картину наших ежедневных побед над Западом — «мы ломим, гнутся шведы»; ее идеально отражает топ известного российского агрегатора новостей:
«Представитель РФ отчитал постпреда Великобритании…»
«Опубликовано видео, как Лавров отчитывает журналистов…»
«Пушков высмеял декоммунизацию Украины…»
Россия всех отчитывает и над всеми насмехается — любо! То, что это раздражает интеллигенцию, даже тешит: пусть умоются тоже.
Итак, этот язык действует по-разному на разные среды — и везде достигает нужного эффекта.
Это ответ на вопрос «почему они так говорят» — потому что это выгодно и удобно. Культурные нормы — ну что же, это можно пережить, и Кремль, хваля Сафронкова, дает понять, что нормы сейчас не главное, а главное — «отстаивать интересы России».
Интересно, что так советская дипломатия говорила где-то до 1960-х, до и при Хрущеве, — а потом, с приходом Брежнева, стала тщательно избавляться от «большевизма», искать «общий язык с Западом». Пятьдесят лет, может быть, было потрачено, чтобы избавиться от гнетущего акцента, — и вот опять все коту под хвост, и опять на трибуне ООН — пламенные большевики.
Россия всех отчитывает и над всеми насмехается — любо! То, что это раздражает интеллигенцию, даже тешит: пусть умоются тоже.
Остается только вопрос: почему им самим, дипломатам, это нравится — ведь нельзя эту культурную модель воспроизводить совсем уж против сердца? Нет, внутренняя аргументация тоже есть, они поэтому «не чувствуют диссонанса», все-таки это делается с душой, это видно. Что это за внутренняя аргументация — кроме того, что это «за родину»? Что за «новое мышление»? Что за мировоззрение?
Олег Кашин, пожалуй, наиболее точно описал психологию новых элит — что ни Мария Захарова, ни, допустим, депутат Дегтярев вовсе не были такими всегда. Просто они понимают, что такие манеры сегодня — норма, гарантирующая социальный успех; ты сразу будешь замечен и отмечен наверху. Если мы проследим карьеры самых успешных чиновников нового времени, то увидим, что эта формула действительно работает, главное — совсем не заигрываться.
Но эта новая стилистика происходит вовсе не из дворового сленга или «языка допроса», как многие думают. Как представляется автору, это сравнительно молодой язык заграничных пляжей 2000-х — тогда был пик поездок россиян на Запад. Тогда же возникла странная традиция — ругать все по приезде: грязно, люди злые, много мигрантов, больше не поедем, и это ваш хваленый Запад.
Почему люди, которые еще за 10—15 лет до того и мечтать не могли о таком отдыхе, вели себя так, как будто все детство провели на Майами-Бич? Гипотеза такова: люди брали с собой в поездки много денег — был как раз пик нефтяных цен — и рассчитывали, как учил их советский журнал «Крокодил», что «за деньги на Западе можно купить все». И вдруг столкнулись с тем, что для достижения комфорта нужно обладать чем-то еще помимо денег. Вот это высмеянное многократно западное «умение улыбаться» на самом деле означает просто поддерживать коммуникацию и атмосферу доброжелательности. Пляж — это мини-интернационал, где выяснилось, что без этой бесплатной штуки — умения коммуницировать (и дело даже не в знании языков) — никакой внутренний комфорт невозможен, а никакими деньгами его не купишь — и отдых не приносит удовольствия.
Чтобы эта коммуникация состоялась, нужно хоть немного любить мир, мир людей, мир разных людей; любить других и саму разность. Это, во-первых, не укладывалось в психологию новых бар, а во-вторых, считалось унизительным — «подстраиваться». Из этого шока сформировалась защитная психология: агрессивное высмеивание и отрицание этих «натянутых улыбок». Для самоуспокоения нужно просто обозвать этот мир лицемерным и лживым — они вежливые потому, что слабаки и обманщики. Это же объяснение превращает собственное хамство в своеобразную честность.
Потом эта позиция приобрела экзистенциальную точку опоры — в виде гордости за победы России; патриотическая пропаганда быстро внушила, что мы — лучшие, весь мир нам обязан; тем самым мы получаем своеобразное право говорить от лица абсолютной правоты. Пляжная философия получила моральное обоснование, и любая битва за свободный топчан превращалась в битву за правду на Земле. Это чувство, родившееся на пляжах турецких, итальянских или французских, означало на самом деле принципиальное решение — пользоваться этим миром при одновременном сознательном отказе этот мир принять, а в качестве психологической защиты была выбрана эта презрительно- насмешливая интонация, которая потом окончательно оформилась в пропагандистском дискурсе.
Говорение от лица абсолютной правоты не требует доказательств: мы правы, потому что мы правы. Эта идея была оформлена еще в «Брате» и «Брате-2» — в виде формулы «сила в правде», в которой неясно, что первично — правда или сила, и именно эта неясность и таит в себе скрытую угрозу — «можем повторить», — которая как раз всех устраивает.
Мы уже упоминали про чисто техническое удобство этого речения: оно не требует усилия над собой и очень легко в исполнении, поскольку опирается на два-три аккорда. Воспроизводить шансонный стандарт гораздо проще, чем джазовый. В самой интонации Сафронкова угадываются даже какие-то цитаты из любимых кинофильмов — например «с тобой не гавкает, а разговаривает капитан Жеглов, слыхал о таком?» или финальный разговор из «Брата-2». Важно, что это язык отказа от сложности, язык игнорирования мира.
Противоположностью этому языку насилия является диалог.
При словах «диалог» и «коммуникация» интеллигентному человеку на ум сразу приходит волшебное слово «Хабермас». В начале 2000-х немецкий философ недолго побыл у нас звездой; характерно, что в итоге в коллективной памяти осталась только переиначенная неприличная поговорка о сексуальной ориентации. В России до сих пор не переведен главный труд Хабермаса «Теория коммуникативного действия».
Мы правы, потому что мы правы. Эта идея была оформлена еще в «Брате» и «Брате-2» — в виде формулы «сила в правде», в которой неясно, что первично — правда или сила, и именно эта неясность и таит в себе скрытую угрозу — «можем повторить».
Очень грубо эту теорию можно пересказать так: «диалог» — это не говорение, не открывание рта, а, прежде всего, готовность воспринять Другого, или «ждать Другого», как выразился другой философ, Рикёр. Сам факт готовности к диалогу важнее говорения; важно «принять мир», учитывать мир. Это и есть коммуникация — единственное средство хоть как-то сгладить неизбежный культурный разрыв между людьми. Говорить надо, даже если ни о чем нельзя договориться; нужно думать не о том, чтобы победить в споре, а о том, как сохранить сам разговор, собеседников.
У нас «диалог», как несложно догадаться, понимается как драка, где нужно победить соперника всеми возможными средствами. Наш диалог — это отказ от Другого, демонстрация ему этого всеми возможными способами, в первую очередь с помощью интонации. «Я тебя не слышу, я чихал на тебя, ты никто» — вот как формулируется кратко наш ответ Хабермасу. Отказ от диалога — наш символ веры. Мы будем стоять до последнего, но не дадим ни одного шанса Другому. И вот это «Глаза-то не отводи!» — символическое оформление этой «культуры отказа от диалога».
В представлении нынешней элиты «разговор» с миром должен выглядеть как речь Левитана — «от Советского информбюро»; он должен лишь извещать, информировать, ставить в известность. Наши дипломаты очень талантливы в области язвительных комментариев — но это тот же отказ от диалога. Самое страшное для них — нечаянно вступить в этот диалог. Проблема даже не в том, что они резки; просто для того, чтобы такой диалог вести, нужно хотя бы немного любить и уважать мир.
Не то чтобы они не знали всего этого; но они сознательно отказались от языка диалога вслед за своим Верховным главнокомандующим. Это моментально означает и отказ от человеческого усилия над собой, от всей современной культуры, выпадение из мира. Этот отказ мгновенно передается по капиллярам всему обществу — и усваивается им в качестве нормы. Мы уже наблюдаем это на примере комических диалогов учителей и учеников, которые появились в сети после 26 марта, — это можно уже назвать глобальным «дисконнектом». Вниз всегда легче, чем вверх, и не надо удивляться этому ускоряющемуся падению.
Но есть еще один аспект случившегося 12 апреля в ООН. Ведь что по сути говорит представитель Великобритании при ООН Мэтью Райкрофт — что так задело нашего представителя? Он переводит разговор в универсальную плоскость, на язык этики — дает моральную оценку действиям Асада, предлагая собеседнику перейти на тот же уровень. Это еще один нестерпимый пункт, тут Райкрофт задел больное.
В новейшей России мораль «не придумана», не продумана, не сформирована. Всякий раз, когда слушаешь наших представителей, хочется спросить: от лица каких универсальных ценностей вы говорите? От лица какой человеческой позиции? Советская дипломатия, как ни крути, апеллировала к универсальным ценностям — идеям интернационализма или солидарности трудящихся. А у современной российской идеологии отсутствует для этого понятийный аппарат; для артикуляции моральной позиции там попросту нет слов.
И потому само предложение «поговорить с точки зрения морали» воспринимается как оскорбление, как удар в слабое место. В качестве защиты выдвигается постулат о том, что мораль есть «инструмент давления», спекуляция, пиар. «В мире все всех обманывают, а мораль — это просто слова» — эта отрицательная этика нам тоже хорошо известна. «Посмотри на меня! Глаза-то не отводи!» — тоже язык морали — но другого уровня. Это позиция априорной виновности оппонента.
Дальше из набора аргументов остаются только чашки и блюдца — но до этого, будем надеяться, не дойдет.
Понравился материал? Помоги сайту!