Банды Бадью, водка Лакана и иная метафизика Делеза

«Анти-Эдипа» и «Тысячу плато» Делеза и Гваттари то нарекают величайшей книгой ХХ века, то обвиняют в фашизме; на одном из митингов левых полиция кладет Делеза лицом в асфальт, туберкулезник, он теряет сознание; на его лекции врывается Бадью «со своей бандой» и срывает выступление. Про Гваттари и говорить нечего: тот с огромным энтузиазмом и в омут с головой бросался в любую активность леваков, будь то защита итальянских протестующих (маоистов там полиция разгоняла с помощью автоматического оружия и танков — к вопросу о вечности государственного насилия), движение экологов или антипсихиатров, троцкизм или проблема сектора Газа. Когда деятели 1968 года повзрослели и даже пришли к власти — социалистическое правительство Миттерана, — Гваттари уже тусовался в Елисейском дворце, получал ордена и писал речи для Миттерана. Во время турне по Америке Делез и компания общались с пьяными битниками, Берроузом и Кейджем, ходили на концерт Патти Смит, на лекциях с дорогими входными билетами Фуко отбивался от обвинений в сотрудничестве с КГБ, а Гваттари — от атак феминисток, бойкотировавших на том основании, что мужчина, всегда фаллократ, не смеет говорить о желаниях женщин. С представлением, что жизнь авторов философских трактатов, особенно таких стилистически усложненных и содержательно темных, тиха и скучна, придется решительным образом расстаться.

Впрочем, беспокойной деятельности героев перекрестной, как двойные жизнеописания Плутарха, биографии можно найти сразу несколько причин. Например, не самое счастливое детство: авантюрист-отец у Гваттари, сложности с матерью, родители Делеза тоже видели для него иное будущее, чем корпение над книгами Спинозы, Канта и Ницше.

Или же дело было в духе мая 68-го, той эпохи студенческих бунтов, «требуйте невозможного» и «под асфальтом пляж», которая во многом свела столь непохожих соавторов и из которой, как многие говорят, и родилась их совместная мысль.

Необычным в их соавторстве тоже было довольно многое. Совершенно академический ученый Делез, автор многих книг, ненавидевший не только путешествия, но и участие в конференциях, он внешне отрабатывал имидж любомудра-анахорета за двоих. И психоаналитик, вернейший ученик Лакана (потом, как у всех них со всеми, стало сложно), фактический глава психиатрической клиники «Ла Борд», политический активист Гваттари, который, по сути, не мог писать — большинство собственных сочинений так и осталось в набросках, рукописи он присылал в редакцию без знаков препинания и объемом в несколько раз выше, чем выходило после работы друга-редактора. Делез и Гваттари общались по переписке, встречались лишь раз в неделю. Нежно дружили, но разошлись после нескольких книг. Гваттари так и остался в тени Делеза, хотя точно отвечал в «Капитализме и шизофрении» как минимум за психоанализ и некоторые политические концепты. И, конечно, Делезу нужен был этот фонтанирующий идеями и страстями человек.

Даже не говоря о шизоанализе, одном из основных концептов «Капитализма и шизофрении», на примере психоаналитических импликаций можно немного прикоснуться к тому, как тогда все бурлило, взрывалось, а памятники сносили так, что деятелям BLM поучиться можно. Соавторов часто гнобили за обращение к мысли Фрейда — он уже многими считался слишком консервативным (да что там, деятели тех лет осуждали любой фамилизм, к особо устойчивым парочкам засылали идеологически и сексуально раскрепощенных разлучников, а теми же квартирами менялись, складывая и разыгрывая вечерами в шляпе ключи от них). Свою же клинику Гваттари превратил в настоящий фаланстер, коммуну, если не сказать сквот — больные были задействованы в заседаниях управляющего комитета лечебного заведения и различных кружков, отпускались в город, в клинику многие приезжали с лекциями, концертами, Гваттари тащил туда всех знакомых и просто харизматичных личностей, там заселялись и нагружались работой (оплата всем по мере сложности или противности выполняемых задач) все его жены или любовницы, некоторые бежали, кто-то же так и зависал…

Со всем этим противоречивым, страстным, зачастую просто хаотическим материалом автор двойной биографии работает с большим тщанием. Иногда, конечно, как квашня, он буквально вырывается из-под рук — разобраться, за какую именно фракцию троцкистов против оппортунизма в какой ячейке голосовал Гваттари в своей бурной молодости (зрелости, старости) и от кого получил в ухо, представляется подчас довольно сложным, хотя и занятным делом. Гораздо интереснее следить за другими разделами.

Развитие Делеза, если следовать его же высказываниям (и огрублять самую малость), шло по следующей траектории: погружение в философию, работы о тех, кто был для него важен (Юм, Кант, Ницше, Бергсон, Спиноза), отрицание предыдущих философских модальностей («Анти-Эдип»), утверждение своего нового («Тысяча плато»), разработка отдельных концептов (складка, ризома), просто нравилось (поздние работы о кино), идеи опробовать новый язык (на примере живописи или музыки — не успел). «Метафизика Делеза — это метафизика такой фигуры, как парадокс, доведенной до крайности сопротивления доксе, здравому смыслу, которые всегда попадают в ловушку альтернатив, когда им приходится выбирать что-то одно, и тем самым легко замыкаются в том, что Делез клеймит как главного врага философии, — в глупости». Во все эти философские — и идеологические, ибо очень активна и важна была среда, рецепция — глубины с хорошим уровнем понимания и устремляется биограф вослед за своим героем.

Весьма широка демонстрируемая автором картина состояния умов: так, если он говорит об антипсихиатрии, то проследит ее по всем европейским странам. А когда будет рассказывать о рецепции «Анти-Эдипа» и творчества Делеза в целом, то разберет все ее центры — кроме Франции это особенно Япония («тело без органов — это нам, японцам, очень понятно») и Бразилия.

Отдельные, тянущие на драму в виде нового серила HBO или же артхауса, сюжеты составляют взаимоотношения с философами. Сильное взаимоуважение, поход одними дорогами и приключения на одних и тех же антиправительственных баррикадах или же в Америке с Фуко (и, конечно, разрыв в конце, последней встрече помешала кончина Фуко). Атаки маоиста «до кончиков ногтей» Бадью — и его же доброжелательные, хотя и не всегда точные, некролог и книга на смерть Делеза «Делез. Шум бытия». Философы были не самыми смирными и толерантными людьми, кумирам прошлого года доставалось по пути с корабля современности буквально на следующий год, посему такая критика была отнюдь не редкостью:

«В 1977 году Жан Бодрийяр публикует работу “Забыть Фуко”, мишенью которой становится автор “Слов и вещей”, но также и работа Делеза и Гваттари. Бодрийяр разоблачает этих мыслителей желания как сторонников существующего порядка, жаждущих власти. Подобно Нарциссу, они — пленники своего собственного образа, от которого не могут оторваться, тогда как Фуко, получается, своей трилогией знания-власти-желания “способствовал тому, чтобы власть функционировала тем же образом, что и желание, точно так же как у Делеза желание функционирует в качестве будущих форм власти. Эта тайная связь слишком красива, чтобы не вызывать подозрений”. Бодрийяр нападает на “Анти-Эдипа”, усматривая в нем тщетную попытку спасти марксизм и психоанализ. Эдипова критика психоанализа может вести лишь к возвеличиванию крайних форм аксиоматики желания. Что касается защиты “продуктивности” “желающих машин”, то она тоже возвращается к “очищенным аксиомам марксизма и бессознательного”. Тогда как, по словам Бодрийяра, в симулякре присутствует лишь круговая логика, производство, как и власть, — теперь не более чем обманка: “Но тут от Фуко ускользает, что власть, даже бесконечно малая, начинает разрушаться”».

Рецепция каждой книги тандема и отдельных его представителей расписана вполне подробно, а о посмертном восприятии и нынешней актуальности можно даже и не говорить. «Еще с 1980-х годов Делез констатирует распад всей сети заточения, в частности заводской сети, которая разрушается под ударами временного и домашнего труда, а также перекраивания рабочего времени в целом. В школе складывается менее дисциплинарный мир, однако контроль в нем усиливается: “Индивидуумы становятся "дивидуумами", а массы — семплами, рынками и банками данных”. В трансформациях, которые разрушают старые дисциплинарные структуры, высвобождая место электронным чипам, мобильным устройствам, позволяющим постоянно контролировать каждого, но именно что в открытом пространстве, где уже не различается внутреннее и внешнее, — во всех этих трансформациях значение имеет то, что “мы стоим на пороге чего-то нового”. На этих неизведанных путях должны возникнуть новые формы субъективации и сопротивления».

(Кстати, перевод всех этих непростых вещей выполнен на уровне выше среднего по больнице, но определенных ляпов, подчас довольно смешных, избежать не удалось. Так, Артур Янов с его концепцией «Первичного крика» стал Ждановым с «Первым криком», а Антонен Арто даже в трех местах оказался переименован в Артонена Арто.)

Речь в книге, однако, касается не только сугубо философской и общественно-политической проблематики. Делеза всегда тянуло не только к реформированию, переосмыслению философской мысли, но и к философии иного, иному языку. Поэтому особенно познавательны разделы о его взаимосвязи с живописью (даже платил знакомому художнику, чтобы глубже проникнуть в механизмы его работы, а вот устроенная друзьями встреча с Фрэнсисом Бэконом закончилась банальным фиаско) или музыкой (слушал, как сейчас сказали бы, попсу, но вот познакомился с великим спектралистом Жераром Гризе, вдохновлял его).

Есть в книге и просто такие яркие моменты, которые хочется детально посмотреть в интернете или же в нем же и поделиться. Лакан во время визита в университетский городок требует себе бутылку водки и сигары, тихого Делеза тут же вытаскивают из квартиры на усмирение великого мэтра. Сам Делез тут делится секретом, почему всю жизнь ходил с нестрижеными ногтями (оказывается, у него были недоразвитые и гиперчувствительные подушечки пальцев), — правда, умалчивает, почему его образ дополняла шляпа. А Гваттари хоронят толпы народа, его многочисленные любовницы кидают в могилу обручальные кольца, память же его почтут инсталляцией в виде остова его машины, в которой вырастили псилоцибиновые грибы.

Все это цветущее разнообразие жизней и работ Делеза и Гваттари, адекватной манифестацией которого становится книга, имеет основание, когда речь идет о том, что Пьер Монтебелло называл «самой человечной метафизикой космоса и самой космичной метафизикой человека после коперниковской революции». Ведь их задача заключалась «в том, чтобы создать новую метафизику, которая бы подняла на щит философию природы, оставляющую место для развертывания всевозможных различий, поскольку “бытие на самом деле стоит на стороне различия, а не единства или множества”. В этом и заключается смысл поисков Делеза, чистого метафизика, каким он себя считал, который затянул своего друга Гваттари в авантюру, затеянную еще в самом начале 1950-х годов. И именно эти поиски и привели его к реабилитации забытых, униженных, побежденных, вышедших из моды традиций, а именно традиций Тарда, Ницше, Бергсона… Ведь именно они попытались построить новую метафизику, которая вместо того, чтобы разделять сознание и природу, стремилась найти ту его составную часть, благодаря которой, как считал Бергсон, сознание не является сознанием чего-то, но само является чем-то».

Франсуа Досс. Жиль Делез и Феликс Гваттари. Перекрестная биография / Пер. с фр. И. Кушнаревой, под научной редакцией М. Маяцкого. — М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021. 672 с.

Понравился материал? Помоги сайту!