9 марта 2021Литература
126

Переплетения текста

Ольга Матич о романе Александра Соболева «Грифоны охраняют лиру»

текст: Ольга Матич
Detailed_pictureМартин Шонгауэр. Грифон© The Metropolitan Museum of Art

Первый роман филолога, библиографа и библиофила Александра Соболева читается как произведение зрелого писателя, но главное — как интересный художественный текст. Серьезный, чтобы не сказать дотошный, ученый-архивист и исследователь Серебряного века (особенно его недооцененных и забытых авторов) написал замечательный реалистический и одновременно модернистский роман, находящийся в промежуточных времени и пространстве ХХ века. Узнала я о «Грифонах» от младшей современницы Соболева Полины Барсковой (поэта, прозаика и тоже литературоведа), которой роман очень понравился. Рассказала она мне о книге и потому, что помнила о моем давнем знакомстве с ее автором.

Загадочный сюжет, посвященный разысканиям сына о неизвестном ему отце, чем-то напоминает «архивные воспоминания», в которых сын пытается восстановить жизнь отца по крохам из разных источников. Поиски Никодима (так зовут главного героя) можно сравнить с разысканиями Соболева о забытых авторах, жизни которых он восстанавливает по деталям, найденным в архивах. Что касается воспоминаний, я начну со своих о Саше Соболеве тридцатилетней давности, пусть и не архивных, хотя отчасти связанных с архивами.

Единственный заинтересовавший меня доклад на первой советской конференции о Дмитрии Мережковском весной 1991 года принадлежал именно ему, тогда еще студенту МГУ; Соболев говорил (правда, тихо) о «тройственном союзе / троебрачии» Зинаиды Гиппиус, Мережковского и Дмитрия Философова, которыми я занималась много лет. После доклада я подошла к нему и попросила у него текст его сообщения, вид которого меня поразил: куски бумаги, местами в дырках и склеенные скотчем, напоминающие то, что я теперь бы назвала необычным бумажным объектом, куски которого были соединены как будто именно там, где кусочки клейкой ленты упраздняли лакуны в докладе, заполненные более поздними находками. Именно так работает архивист, поиски которого нескончаемы. Хотя мы с Соболевым не были знакомы, он доклад, оказавшийся действительно интересным, дал мне почитать «на дом». Как я потом узнала, это был его единственный экземпляр.

© Издательство Ивана Лимбаха

В «Грифоны охраняют лиру» имеется высказывание о лакуне, скорее, в модернистской манере: «живая фантазия готова была заполнить любую лакуну». В сюжетном отношении лакун в тексте большое множество.

Продолжаю мои воспоминания. Я снова приехала в Москву буквально через неделю после путча, чтобы работать в архивах в столь значительный для страны исторический момент. В архивных залах Ленинской библиотеки и ЦГАЛИ я обнаружила того же Сашу. (Я как раз писала тогда свою «Эротическую утопию», в которой тройственный союз Мережковских играл важную роль.) Испытанный «архивный юноша», как я его прозвала, помогал мне расшифровывать трудночитаемые почерки в текстах, в большинстве случаев им уже прочитанных (в заказах материалов указывались предыдущие читатели). К моему удивлению, он оказался и в Пушкинском Доме в Петербурге, только что переименованном, где он мне продолжал помогать. Я же Саше дарила американские сигареты и виски из «Березки», рассказывала о писателях-эмигрантах, уехавших в семидесятые и в начале восьмидесятых годов, а перед отъездом предложила ему стать моим научным ассистентом (research assistant) за, кажется, десять долларов в час, что в России тогда были большие деньги. Как он потом говорил, они отчасти помогли ему начать свой бизнес, связанный с редкими книгами, который стал очень успешным.

О загадочном заглавии «Грифоны охраняют лиру» мы узнаём только во второй части романа — так назывался рассказ известного писателя Шарумкина, отца Никодима, хотя его содержание ничем не объясняет заглавия. Как мы тогда же узнаём, оно «происходит от рисунка водяного знака грифонов с лирой на старинной бумаге, послужившей автору для черновика», создающего палимпсест, — наложение одного текста на другой нам что-то объясняет о «Грифонах», которые в целом отличаются самыми разными наложениями. Еще одна деталь — грифоны на задних лапах изображены на гербе князя; у него происходит спиритический сеанс, на котором среди других вызывают дух Шарумкина.

Архивные исследования вполне сравнимы с детективной работой. Основной сюжет о Никодиме и его отце напоминает детективный роман, о чем пишут некоторые рецензенты. Вместо того чтобы описывать роман в целом, а также его интертекстуальность, которой уделено много внимания в прочитанных мною рецензиях, я продолжу о том, что меня особенно заинтересовало, а именно о самых разных соотношениях-соответствиях в «Грифонах», создавая, как традиционный ученый, списки идущих к делу цитат. Начав со сравнения Соболева как архивиста и романиста, перехожу к различным формам художественных соответствий (correspondance в широком смысле). Начну с синестезии, литературного приема символистов (о них автор много писал в научных трудах), — например, переплетения красок, звуков, запаха: «порыжевшей хвоей, распространявшей удивительный запах, передаваемый лишь (и то в малой степени) чередой музыкальных терминов: грибная интерлюдия, смолистый хорал» (с. 533 [1]). Или в начале романа: «звуков[ая] и пахнущ[ая] картин[a] мгновения» (7). В романе часто фигурируют запахи.

В «Грифонах» важную роль играет древнерусский прием плетения словес, который автор называет при помощи основных соответствующих слов: «плетение» (хитросплетение, переплетение, переплет, плеть, заплетенные, сплетенные, «плетшееся романное время», «переплетение жилок»), «прясть» (прядет, прядь, прялка), «ткать» (ткут, выткан, ткань, соткаться, «паутинные ткани»), «вить» (витиеватый, витийствующий), «перевязывать» и «вязать» («паук-вязальщик»), «вышивка» и так далее. В очередном описании сложных отношений Никодима с его возлюбленной Вероникой сказано: «эти нити историй свивались и развивались, обволакивая пространство их общей жизни», и были связаны («вязь») с его «обонятельным взором» (171) — запах и вѝдение. Получается своего рода словесное полотно (в романе часто упоминается полотно; в одном месте упоминается «древнерусская вязь», вариант плетения словес).

В начале романа, однако, говорится, что «любой художественный текст казался [Никодиму] просто набором слов, ведущим к смыслу нарочито окольной тропой» (27), хотя метафора окольной тропы вполне соотносится с созданием модернистского текста. Стоит упомянуть и то, что слово «текст» происходит от латинского texere (плести) и textus (ткань).

Метаморфозы в «Грифонах» — переходы из одного состояния или местоположения в другое (или же их слияние) — предлагают нечто новое. Например, рассказ Шарумкина «Тихая Сапа», тоже название первой части книги, описывает «человека, который воплотился в реальности из бланков-образцов, развешанных в присутственных местах: звали его, естественно, Иван Иванович Иванов, лет ему было одновременно восемнадцать и шестьдесят…» (106). В конце фразы фигурирует пародийная нота. Более интересный пример — о совсем другом человеке:

«когда он съел яблоко с огрызком, одно из зернышек проросло у него в желудке, пустив корни и ветви, но сделало это с необыкновенной деликатностью, так что человек почти не испытал дискомфорта: напротив, увидев однажды в зеркале, что из уха у него торчит тоненькая веточка с зелеными клейкими листочками, он не побежал к врачу и не попытался ее выкорчевать, а, напротив <…> Отдельное беспокойство доставляли пчелы и шмели, старавшиеся опылить его на ходу, но он справился и с этим» (57–58).

Здесь автор создал необычный «симбиоз», переплетение человека и растения в духе барочной избыточности, характерной для романа в целом, который также изобилует метафорическими описаниями растений, птиц, как и разных насекомых, в данном пассаже — пчел и шмелей, которые хотят опылить веточку, растущую из уха.

В другом месте: «по стеклу полз муравей, вероятно, заблудившийся или высланный на разведку. Время от времени он останавливался и приподымал передние лапки, как будто в безмолвном сожалении — что я наделал!» (520).

Есть и растворение персонажа, опять со шмелями: выйдя из поезда, «на захолустном полустанке [Никодим] навсегда растворился в высоких, выше человеческого роста, пахучих зарослях иван-чая под гулкое гудение обезумевших от аромата шмелей» (93). Правда, здесь имеется в виду знакомое изображение различных размеров человека и растения, пусть размер иван-чая гиперболический.

Роман тоже пародийный, и не только в отношении «белых» и «красных» — альтернативной истории Гражданской войны и ее последствий вроде существования Поливановской гимназии в середине ХХ века (в которой учился Никодим), но и в отношении современного политкорректного дискурса. Хотя действие в основном происходит в пятидесятые годы, в тексте современные дискурсы переплетаются с традиционными. Например, один профессор рассуждает о «колониализме, феминизме, экзистенциализме». То же самое относится к, возможно, намеренно занудной дискуссии о совместном обучении обоих полов, включая обучение в Поливановской гимназии, то есть о «женских правах». Говорится о «дискриминации», значительно позже появляется слово «мизогинический» (407). В другом месте «феминизм [вполне иронично совмещается] с мировой скорбью». В тексте вообще иногда появляются слова из современных дискурсов, отличающиеся от его общего словесного стиля, например деревенского: священник вдруг использует слово «глобальный» или «априори» в описании деревенских жителей.

Иногда длинные пародийные куски текста — например, о социально-политической роли бывшей сотрудницы Министерства обороны Ираиды Пешель в коррумпированной жизни современных писателей — неожиданно перебиваются эффектной метафорой. В многословном описании выдачи ею премии на вечере поэзии мы читаем: «зал затихал <…> и зрители обращались в слух» (236). Классическая синестезия уха и глаза — звука и визуального образа, совмещенная с повтором звуков «з» и «л», изображает переход от говорящих в зале к началу спародированного происшествия на сцене. В другом месте фигурирует очередная пародия на Гражданскую войну в виде старушки, примкнувшей к «своему кумиру» Троцкому, после его падения — к Колчаку (здесь, видимо, намеренная историческая ошибка), а теперь трудящейся у Ираиды в современной «агитационной» работе!

В связи с побежденными большевиками, в основном живущими по иронии судьбы в Латвии, стоит упомянуть заработок Никодима: он разъезжает по России по заказу ностальгирующих эмигрантов-большевиков в поисках их бывших имений (!), делает фотографии (фотография часто появляется в тексте) и ищет сувениры их старой жизни. Старые большевики хорошо оплачивают работу. Ностальгия между «старым» и «новым» является промежуточной по определению, в данном случае пародирующей и стереотипные чувства «белой» эмиграции — с той разницей, что у них доступа к России не было. Как отпрыску старых эмигрантов, мне интересно, имел ли Соболев и это в виду.

Метафорическая пародия в ином ключе изображает сугубо отрицательное отношение Никодима к современному «прогрессистскому» роману, где ощущается присутствие и самого автора («на бесстыже торчащие ребра сюжета хамски натянута прогрессивная шкура идеологии, оммаж седобородым законодателям вкусов»), и к «прямолинейности сочинителя» (88). Затем внезапный переход к личным чувствам Никодима — сочувствие к женщине, которую он любил. Пассаж кончается оригинальной метафорой: «жалостью, из которой, как опухоль, проросло чувство, погубившее их отношения», напоминающей зернышко, из которого произрастает яблоня в чьем-то теле. Существенно и то, как по сравнению с ранним безразличием к литературе изменилось отношение Никодима, к тому же совмещающее разные формы любви.

Еще одна необычная метафора в совсем ином контексте — Никодим находится в курительной комнате, «где горестно выл вентилятор, как будто он заблудился в зимнем лесу, предварительно потеряв всю свою семью» (130). Потеря семьи, скорее всего, отсылает к потере отца Никодимом, а образ вентилятора в лесу — к его любви к природе, которую он «переносит» на вентилятор.

Последние два примера воплощают то, что я назвала соответствиями (correspondance) в отношении различных эмоций, а не пяти чувств (синестезия).

Все движется, все меняется, много интересных, в особенности художественных, переходов, особенно в первой части «Грифонов», иногда и в социально-политических нарративах, в которых звучат «прогрессистские», «оппозиционные», «освободительные» эпитеты. Иными словами, пародийные куски текста тоже участвуют в созидании плетеного и переплетенного словесного полотна. Вместе с тем последняя треть романа начинает распухать излишеством эпизодов и слов (в отличие от барочной избыточности) и, как часто бывает в современной литературе, не знает, как закончить. Потерей контроля над текстом отличается современное нарративное искусство, включая кино, о чем я уже много лет думаю.

При всем том сама концовка «Грифонов», в которой Никодим в конце концов неожиданно встречается с отцом, удачная. Она ничего не объясняет, а переносит их в новое загадочное время и пространство — возможно, смерти. То, что загадка остается, мне кажется вполне уместным. Ведь загадочность является основой сюжета, бесконечных эпизодов и художественной манеры текста. Наблюдения за стилем и «плетением словес» в «Грифонах» показались мне интереснее, чем опознание интертекстов и исторических ссылок. Возможно, и потому, что плетение и переплетение текста особенно интересуют меня в последние годы.

Поздравляю Сашу Соболева с литературной удачей!

Александр Соболев. Грифоны охраняют лиру. Роман. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021. 496 с.


[1] Мои постраничные указания здесь и далее даются по электронному тексту «Грифонов», потому что у меня пока нет самой книги.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20246297
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202412923
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202417621
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202422821
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202424489