4 апреля 2016Литература
87

Календарный роман модернизма

Александр Марков о том, почему важно читать Пессоа прямо сейчас

текст: Александр Марков
Detailed_picture© Almada Negreiros

Книга Пессоа — календарный роман модернизма. Такие романы расцвели на периферии Европы, где журналы были эфемерны, а историческая тревога подстерегала не только в городе, но и за городом. Сразу вспоминается роман «Шесть ночей на Акрополе» Сефериса, писавшийся в том же 1928 году, что и роман Пессоа, и так же точно вышедший посмертно, через много десятилетий после написания. Палимпсест календаря — это не прислушивание к себе, как воспринимается день, как влияет сезон или ход планет на организм. Наоборот, это принятие того, что такое влияние всегда тяжко, что и полная луна веет скукой, и яркое солнце не столько радует, сколько обжигает томительностью оставшихся дней. Как если мы в календаре отмечаем не грядущие дела, но смотрим, как сам календарь, его шершавая бумага или его наивные иллюстрации внушают нам беспокойство.

Такой роман посвящен судьбам воображения и ничему больше. Оказывается, что признать другого человека — это признать его право на воображение, его право видеть мир не так, как видишь ты. Но это воображение сразу же становится позицией героя: и именно поэтому, чтобы спасти собственную жизнь, собственный мир, собственные пенаты, повествователь должен постоянно уточнять свои позиции. Постоянные афоризмы о вере и доверии, о стране и людских союзах, о понимании и непонимании — это вовсе не стремление пригвоздить истину и торжественно выставить ее напоказ. Наоборот, это постоянный поиск опоры под ногами, когда, чтобы сделать шаг, нужно выяснить не только насколько тверда почва, но и не скользит ли и не трескается ли подошва. Такое постоянное прощупывание слова, требующее приглядеться к созданию устойчивых значений привычных понятий, — это главный метод Пессоа.

Его трудно передать в переводе, но переводчику в целом удалось. Просто это отличается от привычного научного подхода, который как раз принимает устойчивые значения понятий как должные и отправляется на ощупь в неизведанные области опыта. Опыт Пессоа — это опыт как раз не взвешивания слов, не их оценки, не их сравнения — но опыт, когда от слова остается лишь ядро неожиданного смысла, а все остальное рассеивается в тумане тяжелых переживаний, которые не сразу рассеются. От события остается встреча, от размышления — меткость или задумчивость, от снисхождения — привязанность. Все такие ошелушивания слова, не вымывание эмоций, но, наоборот, окостенение в слове самого важного — все это сближает Пессоа с метафизиками слова, от Йейтса до Флоренского.

© Ад Маргинем Пресс

Хотя Пессоа часто воспринимается в России как мистификатор и мистик, как эзотерик, которому только его скромное положение в жизни не дало стать предводителем своей партии и школы, на самом деле он не был мистиком в привычном смысле человека, который наделяет слова и образы «большими» смыслами. Он даже не смотрит, может ли малый смысл привлечь большое действие, как смотрели немецкие или русские «софиологи», ожидавшие Софию как меру больших дел в ответ на малые усилия. Его мир — не мир Софии, а мир Свободы. В его мире как раз готовность быть свободным среди малых смыслов, вздохнуть полной грудью, хотя за этим вздохом ничего не последует, — главнейшая задача. Свобода исходит из того, что мы можем быстро справиться с характером, не провоцировать события своим характером. Наоборот, мы сами увидим, когда мы оказываемся бесхарактерными и сможем ли мы стать свободными, несмотря на въевшуюся в нас бесхарактерность. Именно это — главный урок Пессоа для нашего времени: слишком много было «характерной» литературы, слишком часто любой яркий прием или решение воспринимается как «характерное». У Пессоа много ярких решений, запоминающихся образов, диковинных экзотических наблюдений, но ничто из этого нельзя назвать «характерным». Можно сказать, что эти образы не помогли повествователю укрепить характер, но они при этом не отняли у него ни крупицы свободы. Погружаясь в неизвестность, не узнавая лица, но узнавая цветы и цвета, повествователь не просто отвоевывает места, где торжествует свобода, но бережет свою свободу не узнать. И тогда всякий раз, когда он вдруг оказывается узнан городом и миром, становится «узнаваемым» для читателя, он просто оборачивается познающим лицом. Мы вдруг поняли что-то в его привычках и сразу же видим, что эти привычки — просто часть его научного эксперимента. Его меланхолия — не меланхолия, а часть эксперимента по осмыслению различия между городской и негородской жизнью. Его раздражение — не раздражение, а часть эксперимента по установлению связей между малой и большой историей.

И из этого главный вывод: Пессоа — меньше всего скептик, даже если перед ним равнодушно проносится быт и уходят в небытие чужие воспоминания. Он не стремится просто «вспомнить все», ему достаточно вспомнить часть сказанного и часть увиденного, остальное завершит за него Свобода. Мы говорим туманными и запутанными словами, но Свобода не может затуманить вещи, которые должны были запомниться, хотя и не вспоминаются. Напряженные усилия памяти — это не привычная нам ассоциативная ностальгия, но реальное признание того, что наш начальный опыт был опытом, который мог нам не запомниться, но в котором мир не мог себе не запомниться. И здесь как раз, находя провалы в мире идей, повествователь Пессоа находит самое запоминающееся в мире вещей. Запоминающееся не своей броскостью, а своей опытностью. Так запоминается покой, так запоминается отдых, так запоминается влюбленность. «Непокой» книги — это прохождение среди броских вещей и умение отбить их броски, а потом вспомнить, с каким глубоким переживанием связано само это умение. Тем важнее читать Пессоа прямо сейчас: епифании, моменты счастья в этой прозе не даются в ответ на «заслуги», в ответ на то, что мы открываем книгу с предрассудками насчет наших заслуг, но как вопрос о том, какая из наших заслуг наиболее истинная, а какие — вспомогательные. Вероятнее всего, заслуга быть человеком с самого начала, хотя мы о ней и забыли за ходом дел.

Фернандо Пессоа [гетероним: Бернарду Суареш]. Книга непокоя. / Пер. И. Фещенко-Скворцовой. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. — 488 с.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320780
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325895