«Лицо», один из главных фильмов последнего Берлинского фестиваля, — эталонный пример того кинематографа, которому предписано обнажать изъяны и глумиться над анахронизмами. Малгожата Шумовская собирает здесь воедино самые вопиющие проявления ортодоксии и невежества. Главный герой «Лица» — польская провинция: патриархальная, упивающаяся собственной значимостью и богоизбранностью. Место, где цинизм и самые отвратительные проявления человеческой природы воспринимаются как данность, а малейшие попытки рефлексии немедленно купируются походом на исповедь.
Именно в таком месте живет Яцек — молодой работяга, красавец. Длинные волосы, джинсовая куртка, красная машина и хеви-метал как саундтрек к жизни. Яцек подумывает уехать из этой маленькой деревни — конечно же, в Англию, за что выслушивает упреки родственников. А семейство Яцека — настоящий провинциальный бестиарий. Невежество, ксенофобские анекдоты за рождественским столом, скрытая ненависть друг к другу. Одна только сестра искренне любит брата. В сочельник, когда близкие должны желать друг другу счастья, парень получает очередные советы: подстригись, возьмись за ум! И лишь сестра тихо шепчет: «Никого не слушай, будь самим собой, беги отсюда». Другая отдушина в жизни Яцека — красотка Дагмара, королева сельских дискотек. Он делает ей предложение на мосту — как в дешевой мелодраме. Она соглашается, затем парочка направляется в местное фотоателье, чтобы запечатлеть себя на память в образе кэмповых влюбленных. Фотограф в восторге, молодые смеются.
© Nowhere
Яцек работает на стройке монтировщиком: среди девственной природы воздвигается очередной помпезный памятник пресловутой польской религиозности — гигантская статуя Христа Царя (монумент реален и недавно стал темой новостных лент, так как используется в качестве антенны для передачи wi-fi-сигнала). Местный ксендз даже хвастается на проповеди, что этот польский Иисус будет выше того, что в Рио-де-Жанейро. Впрочем, вести со стройплощадки не особо волнуют жителей деревни: бесчувственность и апатия — вот чем пропитано это коллективное тело.
Однако иногда они оживляются — как, например, в прологе, где скрыто основное режиссерское высказывание: камера скользит по лицам жителей деревни, во тьме стоящих скорбной очередью и куда-то сосредоточенно всматривающихся. Сперва непонятно, почему этот момент так преисполнен печали и фатальности. Резкий поворот: оказывается, все ждут, когда откроется супермаркет (на дворе «черная пятница»). Распахиваются двери, и начинаются настоящие консюмеристские сатурналии. Толпа мгновенно раздевается и вступает в битву за плазменные панели, попутно стаскивая с вешалок нижнее белье. Именно это трансгрессивное марево в канун одного из главных христианских праздников и есть лучшая иллюстрация того, как традиционализм вступает в идиллические отношения с любыми формами материального прогресса.
© Nowhere
Однажды, срезая арматуру, Яцек оступается и падает прямо в темное нутро монумента. Этот поворотный момент сюжета намеренно показан с особенным пафосом — с высоты птичьего полета камера фиксирует, как тело Христово буквально поглощает героя. Результат — недели в клинике, где Яцеку делают первую в Европе трансплантацию тканей головы, буквально вылепив его заново (но не до конца — из больницы Яцека вписывают слепым на один глаз, почти немым и с чем-то вроде дешевой резиновой маски вместо лица). Жизнь героя, как и следовало ожидать, меняется кардинально. Сначала он — герой новостей: операция уникальна! Затем — объект насмешек односельчан. Физический изъян как катализатор ксенофобских жестов — сюжет избитый, но и эффективный. Надо отметить, что новое лицо Яцека не так уж чудовищно по сравнению с рожами односельчан, фенотип которых безнадежно испорчен алкоголем и ненавистью: к цыганам, к городским, к Европе — ко всему.
Шумовская разыгрывает процесс адаптации героя к новым жизненным обстоятельствам так, словно это набор сырых материалов социологического исследования. Деревенские начинают обходить молодого человека, родная мать вызывает экзорциста — ей кажется, что после операции в сына вселился дьявол (в этом эпизоде ироничному Яцеку, очевидно, удается проявить все навыки, приобретенные на «сатанинских» хеви-метал-концертах). Подружка, лишь раз посмотрев на нового Яцека — через стекло в реанимации, — тоже отворачивается от него.
© Nowhere
Богатая фильмография Шумовской имеет ярко выраженный авторский акцент: всегда острые темы, критический взгляд на социальное бытие посткоммунистической Польши и специфическая оптика, когда нарратив, действие уходят на задний план, уступая место психологическим портретам, детальным и подвижным. Этот метод сконцентрирован в «Лице». Визуальное измерение картины — триумф расчетливой креативности: часть пространства в кадре почти всегда в расфокусе — будто бы камера имитирует взгляд Яцека, которому врачи так и не смогли полностью восстановить один глаз. Но все же драматургия «Лица» оказывается несколько наивной, архаичной, нерелевантной тем вызовам, которые современность ставит перед художественно-критическим произведением. Собирая ассамбляж из идиотических событий и отвратительных героев, Шумовская лишь визуализирует и без того очевидное. В эпоху правого ренессанса (а современная Польша — в авангарде этого постыдного тренда) такая сатира уже не работает. Пародия на «отсталое» не может напугать или обидеть объект насмешки. Во-первых, потому что он, преисполненный уверенности и самодовольства, только рад видеть свое точное отражение; во-вторых, потому что это «отсталое» — продукт современности, а не фантом прошлого, не антропологический и идеологический рудимент. И былая риторика (как в искусстве, так и в политике) бессильна перед его по-настоящему противным лицом.
Понравился материал? Помоги сайту!
Ссылки по теме