10 апреля 2018Кино
251

«Чиаурели очень любил прикасаться к женщинам»

Режиссер Марта Месарош — о нравах во ВГИКе 50-х и о порядках в польском и венгерском кино 70-х

текст: Елизавета Михальченко
Detailed_picture© Lillás Reggeli

Марта Месарош, одна из великих женщин в истории послевоенного кино, подруга Ларисы Шепитько и Владимира Высоцкого, бывшая жена Миклоша Янчо, в свои 86 продолжающая активно снимать, приезжала в Москву на недавно закончившийся фестиваль венгерского кино CIFRA; там показывали ее новый фильм «Aurora Borealis». Но в интервью Елизавете Михальченко Месарош рассказала о прошлом — о встречах и работе с другими великими: Чиаурели, Бондарчуком, Вайдой и, конечно, Янчо.

— Вы же выросли в СССР, верно?

— Мой отец был скульптором, он хотел открыть академию художеств в Киргизии — они переехали туда с матерью. Отца расстреляли в 1937 году. Я была маленькая и ничего не знала об этом. Мне повезло, что после войны приехали венгры и забрали нас.

— Как вы потом оказались во ВГИКе?

— В 1949 году из Венгрии отправляли студентов учиться в Советский Союз. У нас тогда боялись тех, кто знал русский язык, а я знала, и меня тоже определили в группу. Нас распределяли по профессиям — мне на листочке написали, что поеду учиться на экономиста. С нами был один молодой человек из крестьянской семьи, которому написали при распределении «режиссер», — он не знал, что это такое, и испугался. Я предложила ему поменяться, потому что я всегда говорила, что хочу быть режиссером, хотя кино почти не видела. Во ВГИК меня взяли попробовать поучиться на полгода, но я там осталась, начала учиться у Чиаурели. Он был таким низким грузином, у него были огромные руки скульптора, он очень любил прикасаться к женщинам. На уроках всегда рассказывал о себе; вел себя как клоун. Он приглашал актрис на наши занятия, а актрисы во ВГИКе были очень красивые — Алла Ларионова, Людмила Гурченко. Он сажал их в первый ряд и, рассказывая, иногда обнимал их своими большими руками. Чиаурели страшно любил Сталина. Когда Сталин умер, он даже похудел за два дня. Тогда он пришел к нам и объявил, что уходит из института и возвращается в Грузию.

— Он был таким искренним сталинистом?

— Для него это была не политическая позиция — это была любовь. Многие люди были влюблены в Сталина. Я помню, как Чиаурели показал нам «Падение Берлина», — мне показалось, что прекрасный фильм, помню, как очень стеснялась ему об этом сказать, но не удержалась. Хотя в финале Сталин оказывается в Берлине, в котором никогда не был.

В общем, доучивали нас другие режиссеры — Довженко, Пырьев, Александров, диплом мне подписывали Герасимов и Кармен. Они не были хорошими педагогами, но они были гениальными людьми. Герасимов мне нравился больше всех. Пырьев так быстро и плохо говорил, что его никто не понимал. Однажды он объявил, что уходит, потому что мы его все равно не понимаем. Из-за того, что не хватало пленки, мы почти не снимали. У нас был один фотоаппарат, и мы делали фотографии. К нам фотографироваться приходил Бондарчук, он был тогда еще очень беден. У меня даже осталась большая фотография, сделанная мной, — он сидит в окопе и стреляет. Мы очень дружили с ним тогда. На курсе было тридцать мальчиков и единственная девочка — я. Через год у нас появилась вторая девочка — Искра Бабич. Она была очень талантлива, но ее трагедией была ужасная влюбленность в очень красивого актера — Афанасия Кочеткова; он всегда играл героев, офицеров. Искра не была с ним знакома, но ходила каждый день в кино на фильмы с ним. Она вышла за него замуж, но их жизнь не была счастливой.

— Как вам работалось в Польше конца 70-х?

— Это были очень хорошие времена для польских театра и кино: работали великие режиссеры — Анджей Вайда и Анджей Жулавский. Очень много ставили Чехова и Достоевского, у них в спектаклях как раз играл Ян Новицкий. Он был потом моим мужем 20 лет. Тогда я придумала фильм «В пути» — героиня едет в Польшу в поиске своих корней. В Польше она встречает Новицкого, он актер, играет Ставрогина (он, конечно, и в жизни ужасный Ставрогин был). В фильме снята постановка Анджея Вайды, как они играли Достоевского в Кракове. Даже не надо было ничего придумывать — я ставила камеру и снимала. Так мы ехали к морю. Там не было никакого искусства, никакой фантазии, это была такая острая правда, которую нужно было просто снимать.

— Когда вы снимали в 80-х «Дневник для моих детей», где речь идет как раз о событиях в СССР 1930-х и трагедии ваших родителей, вы еще испытывали давление цензуры?

— Да, в Венгрии тогда было очень трудно делать фильм о репрессиях, потому что это все-таки была социалистическая страна. Когда я показала сценарий, его сразу запретили. Миклош Янчо помог добиться разрешения на съемку. Потом фильм сразу закрыли, сказали, что он уничтожен и негатива нет. Янчо, кстати, всегда шутил, что он — режиссер короткометражных фильмов, потому что все его фильмы в СССР резали наполовину — из-за цензуры. Мне повезло, что в руководство Будапештской киностудии тогда пришел человек, который очень хотел сделать карьеру и решил показать мой фильм отборщикам из Канн. Я получила Гран-при и стала первой женщиной, получившей эту награду, — фильм стал жить в мире, и мне дали делать второй. Первый фильм меня не пустили снимать в Киргизию. В Киргизии мы снимали третью часть трилогии («Дневник для моих детей», «Дневник для моих любимых», «Дневник для моих родителей». — Ред.); оператором был мой старший сын, играли мои внуки. Я вовлекла в эту очень больную историю моей жизни своих детей и внуков.

— Приходилось ли вам испытывать трудности как женщине-режиссеру?

— Нет, трудностей не было, но было время, когда нас было две женщины, которые получали призы на кинофестивалях, — Ванда Якубовская и я. Мне не было тяжело, но я жалею, что не родилась мужчиной. Кстати, свой следующий фильм я хочу снять как раз о Ванде Якубовской и Лени Рифеншталь. Лени была влюблена в Гитлера и сняла о нем «Триумф воли», а Ванда сняла свой великий фильм «Последний этап» об Освенциме. Обе жили по сто лет — Ванда была как мумия, у нее были седые волосы, а лицо Лени было как маска, — и я хочу сделать картину о том, как они встретились.

— Вы следите за тем, что происходит в российском кино?

— Я смотрю фильмы на русском, но сейчас я от этого немножко устала. Новых русских фильмов я вижу мало, у нас их не показывают в кинотеатрах. Я очень любила Тарковского, я его знала, это был очень страдающий человек. Люблю Павла Чухрая, первые фильмы Глеба Панфилова, Герасимова, Ромма, Бондарчука. Его «Война и мир», может быть, и не очень хороший фильм, но Толстого он затронул там. Когда-то Никита Михалков был хорошим режиссером, это сейчас он — просто хорошо одетый мужчина. Андрон мне ближе. Сейчас для меня лучший российский режиссер — Звягинцев. «Нелюбовь» у нас показывали неделю, она прошла очень слабо.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319753
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325168