9 марта в 17:00 в Винтажном зале ЦСИ «Винзавод» состоится открытый вечер памяти Александры Новоженовой, постоянного автора Кольты, историка искусства и арт-критика, ушедшей из жизни 29 января в Чикаго. Мероприятие начнется с выступлений коллег, организованных Лабораторией художественной критики. Среди выступающих — историк и социальный теоретик Илья Будрайтскис, критик и куратор Валентин Дьяконов, философ и теоретик искусства Борис Клюшников, историк искусства Анжелина Лученто, психоаналитик и искусствовед Глеб Напреенко, художник и ректор института «База» Анатолий Осмоловский. Вечер продолжится свободным микрофоном с возможностью выступить для всех желающих.
В преддверии этого мероприятия COLTA.RU публикует несколько личных воспоминаний.
С Сашей мы познакомились, наверное, в начале нулевых. Она тогда работала обозревателем искусства в «Афише» и позвонила, чтобы уточнить ряд деталей для своей статьи. В итоге мы проговорили значительно дольше положенного, а после начали общаться. Саша внезапно возникала и так же внезапно исчезала. Многие наши беседы оставались неоконченными. Она всегда была немножко как оголенный провод — резка, спонтанна, рискованна и порой радикальна в своих суждениях. Мне всегда казалось, что это то, что дает глубину ее текстам и одновременно с этим обуславливает их «нестабильность». С ней всегда было интересно, как и с ее текстами, но часто после оставалось больше вопросов, чем было вначале. Впрочем, это не самое плохое качество для интеллектуального продукта.
Так вышло, что в случае с Сашиными текстами я был простым потребителем. Однако у меня был опыт творческого взаимодействия с ней в плоскости искусства. Наверное, не все знают, но она не только хорошо рисовала, но и имела дизайнерское образование. Вскоре после нашего знакомства я предложил ей помочь мне с проектом для Третьяковской галереи «Музей пролетарской культуры». Это была вольная интерпретация марксистской экспозиции Алексея Федорова-Давыдова, ученика социолога Фриче и на какой-то момент одного из самых радикальных экспериментаторов от искусства в первой трети XX века.
Выставка была помещена в воображаемое будущее после успешной пролетарской революции. В качестве экспозиционной формы я попытался реализовать что-то вроде самокритичной версии музейного дизайна для будущего. Футурология всегда больше говорит о настоящем, всегда ограничена образами прошлого, но осознание этого факта дает условную рефлексивную рамку, открывающую возможность для работы без оглядки на курьезы человеческого воображения касательно грядущего.
Задача была не из простых, и Саша взяла на себя важную роль в ее реализации. По сути, она делала весь 2D-дизайн, включавший логотип (который мы решили поместить на обложку каталога), верстку, выбор шрифта и пр. Помню, как она пропагандировала мне гельветику и в целом модернистский дизайн как лучшее решение для работы. Ее вклад в создание ретрофутуристической атмосферы экспозиции 60-х — 70-х годов был существенным. При этом мы много спорили как по формальным вопросам, так и по структуре производственного процесса. Наши отношения внутри проекта не были равными, последнее слово оставалось за мной. Саша же искала возможности равноправного сотворчества в коллективе.
Чуть лучше получилось в случае с «Педагогической поэмой», проектом, который мы инициировали с Ильей Будрайтскисом в бывшем музее революции на Пресне примерно в то же время. Мы хотели создать художественное произведение в форме образовательной программы с возможностью переосмысления наследия музея революции. Саша была нашим активным слушателем и коллегой по работе. Хотя и здесь не обошлось без споров.
По задумке у проекта должна была быть финальная выставка — интервенция в экспозицию музея. Но времена были тогда не очень спокойными. Мы начали работу в 2011-м, видя проект как аналитическую инициативу по переосмыслению музейного дисплея и возможностей реактуализации его в качестве инструмента для обсуждения политической истории, а заканчивали в 2012-м — когда политический контекст времени существенно добавил проекту остроты. В общем, в экспозицию нас не пустили, по ходу обвинив в энтризме и апроприации музея революции для пропаганды революции.
Ультиматум от руководства был такой: или сворачивание проекта вообще, или выставка в неэкспозиционном пространстве. Посоветовавшись со всеми участниками, мы пришли к компромиссу, выбрав второй вариант. Саша была одной из немногих, кто не только сопротивлялся этому решению, но и в целом критиковал возможность работы в данной ситуации в режиме «выставки». Мы часами спорили по этому поводу. Ее позиция была довольно радикальна: политизированное искусство должно искать новые способы существования вне выставочного пространства и обращаться в этом вопросе к осмыслению наследия исторического авангарда, особенно если речь идет о ситуации политической мобилизации! Как бы то ни было, Саша участвовала в создании финальной экспозиции. Булыжники с мостовой у метро «Баррикадная», которые она спасла во время ремонта дороги, находятся в коллекции фонда V-A-C.
Но моя позиция в тот период не слишком отличалась. Сознательное, социально ответственное искусство должно быть готово к смерти в политическом событии. Без смерти эстетических амбиций сложно надеяться на политические достижения. Ища возможности отклика на ситуацию, мы сделали несколько встреч «Педагогической поэмы» внутри московского лагеря Occupy, а после вместе с активистами из Российского социалистического движения включились в организацию уличной активности. Надо ли говорить, что Саша была очень сильно вовлечена в происходящее, став главной художницей-оформительницей протеста левых сил. Ее идея свободного политизированного творчества воплощалась здесь в полной мере.
Мы делали вместе мастерскую протестного плаката. Сначала у Повзнера, а затем и на улице во время митингов. Но помимо визуального оформления плакатов и листовок шла активная работа со словом. Например, среди прочего, хитовый лозунг «Краснеть не стыдно» придумала Саша. Для одного из митингов мы разместили этот лозунг на белом флаге с пришитыми красными буквами из ткани. Он, как и много другого материала, связанного с ее протестным творчеством, хранился до некоторого времени у меня в мастерской, пока несколько лет назад я не отдал все в архив «Гаража».
После неудачи протестного движения мы чаще виделись за пластмассовой чашкой кофе из автомата в московских архивах, чем на выставках или митингах. Я занимался работой над монографией по авангардной музеологии, а Саша исследовала материалы по социологическому повороту в 1920-х — 1930-х. Она еще один раз помогала мне с подборкой текстовых материалов для инсталляции «Булыжник — оружие пролетариата». Больше ничего сделать вместе мы не успели.
Живьем мы виделись последний раз почти накануне ее отъезда в США. Так получилось, что встречались на Казанском вокзале перед моим поездом в Воронеж. Саша была переполнена планами. Было ощущение, что это то, чего она давно хотела (разговоры про переезд и возможность учиться/развиваться за рубежом я слышал от нее много раз и прежде). Мы обсуждали ее трогательное увлечение баскетболом. Она играла во дворах, часто с незнакомыми людьми, в качестве своеобразного опыта социализации. Казалось, что с этой точки зрения Чикаго был идеальным городом для переезда и уличных тренировок. Я тоже в юности увлекался баскетболом и после нашего разговора купил себе мяч, держа в голове наш возможный матч в будущем.
После мы виделись только во сне — в марте 2018-го. Деталей не сохранилось. Только два момента: 1) она постоянно раздваивалась на себя и свою дочь; 2) она написала блистательную статью для американского October. В конце сна я решил, что обязательно надо запомнить увиденное и сообщить Саше. Так и вышло. Она отшутилась, мол, жаль, что это был лишь сон. Теперь Саши нет. И я больше не знаю, получится ли у меня сообщить ей, когда ее блистательная статья вновь выйдет в американском October. А если получится, не знаю, когда это случится.