23 ноября 2017Искусство
568

Данила Ткаченко: «Нет желания объяснять, что это современное искусство»

Анна Комиссарова поговорила с новой звездой российской фотографии

текст: Анна Комиссарова
Detailed_pictureДанила Ткаченко. «Опытное поле», 2017© Данила Ткаченко

После двух лет почти непрерывных путешествий по российской глубинке молодой фотохудожник, лауреат World Press Photo и номинант Премии Кандинского — 2017 Данила Ткаченко вернулся в Москву. Анна Комиссарова поговорила с ним о русской жизни, фотографии и судьбе искусства.

— Ты — один из немногих авторов, которые в размышлениях о современности уезжают в глухие места и смотрят на нее из такой точки, в которой этой современности как бы уже нет. Для тебя это необходимое условие для чистоты взгляда?

— Я думаю, это интуитивное желание эскейпа. Когда попадаешь в другое пространство, на контрастах легче смотреть на вещи. Ну и мне нравится просто взять и куда-нибудь уехать. Творчество — эгоистичный процесс.

Встретила в одном из интервью историю о том, как ты начал изучать эту границу между социальным и внесоциальным. Как ты поехал в поход на Алтай, заблудился и провел в горах почти месяц. По твоим словам, в дикой природе ты начал узнавать в себе совершенно нового человека. Что именно ты тогда узнал?

— Можно сказать, что я узнал пустоту. Произошло абсолютное отстранение от себя, от своей личности. В принципе, я как раз работаю с этой пустотой, где человек ничего собой не представляет, является просто материалом. Конечно, это болезненный вопрос, потому что каждый чувствует себя личностью со своими убеждениями, вкусами. Я понял, что все это достаточно поверхностно.

Данила Ткаченко. «Монументы», 2017Данила Ткаченко. «Монументы», 2017© Данила Ткаченко

А твои отшельники? Они пытаются избавиться от личности как от конструкта?

— Пытаются, но у них не получается. Они все равно пребывают в каком-то дискурсе, варятся сами в себе. Ни с кем не общаются, и их мнение никак не трансформируется.

Получается, что они особо ничем не отличаются от персонажей «Опытного поля».

— Да, для меня эти проекты связаны. Человек, который ушел от общества, и тот, кто в нем находится, — одно и то же. Уходя, он тоже является частью социального орнамента, просто это другой орнамент.

За этим проектом тоже стоит какой-то личный опыт?

— Мне кажется, что искусство вообще происходит из травмы. Меня, например, часто упрекают в холодности. Я — довольно замкнутый человек, и мне трудно выражать свои чувства. Вот я и решил пообщаться с этим состоянием и изобразить человека без чувств.

Ни одного из участников проекта «Опытное поле» я не знал, мне их просто привезли на автобусе. Позвонил знакомым киношникам, и они организовали массовку. Естественно, было заранее подготовлено место, каждому человеку была дана инструкция, с каждым был заключен договор о том, что участник не имеет претензий, но на каждого я смотрел как на биологический материал.

Данила Ткаченко. «Родина», 2017Данила Ткаченко. «Родина», 2017© Данила Ткаченко

Как ты чувствовал себя в роли социального дизайнера?

— Это был интересный опыт. Не могу сказать, что мне было хорошо или плохо. Я тоже ощущал себя инструментом для воплощения задачи. Так же и зритель. Я предлагаю ему не какой-то единственный взгляд. Для каждой постановки я делал кадры из множества разных точек съемки. Это позволило управлять перспективой и размыть границу взгляда. В итоге зритель может наблюдать за происходящим из любой точки и чувствовать себя не наблюдателем, а соучастником.

Но это такой машинный взгляд.

— Я всегда стремился к тому, чтобы добиться отстраненного взгляда, создать иллюзию объективной картинки. Фотография необъективна по факту, и мне хотелось, чтобы в ней не было почти ничего навязанного.

Интересно, что за каждым твоим проектом стоит долгая и сложная работа. Страшно представить, например, съемки заброшенных секретных сооружений («Закрытые территории») в метель где-то на краю света. На фотографиях они выглядят почти игрушечными или нарисованными. Символизм как бы съедает реальность.

— Мне как раз очень нравится, что на фотографиях не видно большой работы, стоящей за ними. Это лишняя информация, которая может давить на зрителя. Фотография тем и хороша, что помогает сплющить информацию, вложенные усилия и представить это зрителю в концентрированном виде. У меня постоянно идет сужение фокуса во всем: и в визуальном плане, и в смысловом. Могу работать пару лет и сделать серию из 12 фотографий.

То, что каждый мой проект связан с каким-то самоистязанием, — возможно, важный для меня момент преодоления материала, и я к этому привык. Поиск формы и смысла — достаточно мучительный процесс. Работа постоянно идет через провал, и только через какое-то время из этого провала может что-то получиться.

Данила Ткаченко. «Монументы», 2017Данила Ткаченко. «Монументы», 2017© Данила Ткаченко

Помню, ты как-то говорил, что фотография для тебя — идеальный медиум.

— Это работа с утопией, невозможная попытка найти идеальную жизнь. Когда живешь по инерции, очень сложно разобрать и осмыслить происходящее. Фотография помогает сфокусировать взгляд на вещах, которые волнуют, и вообще определить эти вещи. Для меня работа над произведением — это работа над некоей проблемой, своего рода психологическое очищение. Как поход к психоаналитику.

— Ты недавно закончил новый проект «Родина». От чего очищался на этот раз?

— От ностальгии по старым вещам, она меня как-то притягивала. Сжигание хлама расставило некие точки внутри меня.

— С чем именно была связана ностальгия?

— Вот ты попадаешь в деревню, в которой жили люди, видишь их вещи — письма, фотографии, кучи журналов и газет, и вся эта трухляшечка начинает тебя захватывать, очаровывать. Можно засесть на чердаке и сидеть там сутками. Я провел много времени в этих домах. Там нет электричества, но есть нормальная постель и печь. И вот ты там сидишь, копаешься целыми днями и погружаешься в некое замутненное состояние. Такую тарковщину. Есть у него это состояние сновиденческого блуждания. В какой-то момент я решил расстаться с этим радикальным образом. Конечно, это по-русски: взять и на хрен сжечь. Нелогично и неправильно, но я и не претендую на какую-то правильность. После двух лет для меня это был самый логичный выход из ситуации.

Данила Ткаченко. «Родина», 2017Данила Ткаченко. «Родина», 2017© Данила Ткаченко

Как ты понимал, что эти дома — ничьи?

— Там дорога — сразу видно, ездят по ней или не ездят. Я не сжигал дома, в которых еще можно жить. Те дома, которые я выбирал, были гнилые, с проваленной крышей. Никому ничего плохого я не делал. Я думал так: можно копаться в этом говне или сжечь, оставить площадку, завершить этап. Сейчас другой мир, где есть интернет, и опыт поколений никому не нужен. Не думаю, что это плохо. Просто переход из одного состояния в другое.

К проекту с деревнями у меня до сих пор очень неоднозначное отношение. Есть в нем какое-то смакование горящих объектов. И огонь слишком отвлекает. Возможно, топорный проект получился. Хотя все мои проекты простые.

Но в них всегда много коннотаций.

— Да, коннотаций много, но думаю, что они возникают из простоты. Я стараюсь, чтобы все было как можно проще, чтобы проект ничего конкретного не исследовал, не значил, не говорил, чтобы он существовал как бы сам по себе. Не хочу, чтобы он был каким-то манифестом. Хочу, чтобы это было просто тиражированное действие без всяких конкретных интерпретаций. Искусство — это пространство для воображения. Оно существует в диалоге, а не в заключении или предъявлении каких-то истин.

Данила Ткаченко. «Монументы», 2017Данила Ткаченко. «Монументы», 2017© Данила Ткаченко

— К сожалению, воображаемое у нас часто принимают за реальное.

— Да, сейчас такое противостояние в обществе с религиозными фанатиками или патриотами, что мои проекты — этот радикальный способ расстаться со старьем — могут кого-то задеть. Не исключаю, что мне придется эмигрировать на время. Возможно, будет какой-то взрыв. Это и правильно. Искусство должно будоражить человека, а не утешать.

— Веришь в революционный потенциал?

— Об этом даже нечего говорить. Россия — такая страна очаровательная, и запах у нее сыроватый. Что-то булькает, что-то может взорваться, как в болоте, а потом упасть в то же место. Но это все образы. Я думаю, все должно само в себе перегнить.

Причем российский контекст меня безмерно вдохновляет. История, революция, авангард, то, что сейчас происходит. Я очень много передвигаюсь по России и вижу массу территорий, где нет ни закона, ни власти. Приезжаю в деревню, а там все разрушено, живет один мужик в полной жопе. Я бухаю с ним самогон и понимаю, что ему насрать на революцию и власть. Русский человек очень вялый. Может, конечно, рас***рить что-нибудь, но все равно меланхоличный, изнасилованный. Есть городские жители, но властям *** класть на этих хипстеров. Власть боится голодных мужиков с вилами, а не нас с айфонами. Москва для меня — как черный квадрат. Все стекается в Москву и исчезает в этой дыре. Безумно нездоровая ситуация, но я люблю ее за утопичность. Чем больше жопы, тем интереснее. Этот абсолютный сюрреализм — постправда, общество спектакля, вечный карнавал — оказывает влияние на все мои произведения. Я считаю себя частью этого п****ца. Россию нельзя отделить от людей.

Данила Ткаченко. «Родина», 2017Данила Ткаченко. «Родина», 2017© Данила Ткаченко

Кстати, про людей. У тебя был какой-то суперкастинг на роль ассистента. Нашел?

— Да. Последний мой ассистент оказался отличным чуваком, он сам нашел меня в Фейсбуке. Такой расслабленный мужик с бородой, бывший плотник-краснодеревщик на пенсии с инженерным мозгом. Очень помог мне с проектом «Монументы» — мы забирались в старые заброшенные храмы и пытались вписать в них чуждые им архитектурные формы. Нужно было поднимать здоровенные конструкции или красить что-то на большой высоте. Были моменты, когда я говорил, что это невозможно, но благодаря поддержке и плотницкой сноровке моего ассистента мы со всем справились.

Если подходили местные и допытывались, чем это мы занимаемся, он своим видом сразу клал всех на лопатки: «Есть жалобы? Давайте ваши координаты, запишем». И все отваливались. Я в оранжевой жилетке бегал, как его помощник, и ситуация выглядела нормально, будто мы из «Архнадзора» или что-то вроде того. У меня нет желания объяснять, что это современное искусство, нет желания.

Молодые люди обычно слишком брезгливы, чтобы вот так приехать в центр какого-нибудь населенного пункта и захерачить весь храм. А этот ничего не боялся. Мы с ним были похожи на бандитов: два бородатых чувака на черном джипе с тонированными стеклами, приезжаем, поджигаем, уезжаем. Какое там искусство. Но в этом есть свой шарм.

— А кем ты себя чувствуешь в системе искусства?

— Я себя чувствую ущербным автором. Такое ощущение, что не принадлежу к какому-то конкретному полю, не встраиваюсь в полной мере ни в искусство, ни в фотографию. В школе Родченко, где я учился, фотография считалась гетто, чем-то несовременным. Есть документальная фотография, но это другая история. В последнее время меня больше интересует современное искусство. Я стою на пороге изменений. Если раньше был нейтральным, только наблюдал и ждал погоды, то теперь начинаю входить в кадр, рушить все там, трансформировать. Мне кажется, это уже больше похоже на ленд-арт или даже религиозные практики. К примеру, мой отец — религиозный человек. Он путешествует по миру, по самым труднодоступным местам, и проводит там ритуалы. По форме наша деятельность абсолютно идентична. При этом фотография остается фотографией. Я по-прежнему использую этот язык. Сейчас вообще идет такая тенденция, что искусство и реальная жизнь смешиваются. Это, конечно, может убить искусство — ну и хрен бы с ним.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20246311
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202412948
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202417632
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202422841
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202424490