«Подальше от Москвы, подальше. Здесь ей спокойнее будет»

Участница феминистской панк-группы Pussy Riot Надежда Толоконникова будет отбывать остаток срока по месту прописки — в Красноярском крае. Ангелина Бурлюк выяснила, что думают красноярцы о своей знаменитой соотечественнице.

Автобус ползет через мост по пробкам на правый берег Красноярска — зону промышленных районов и депрессивных спальников. Заводская труба, еще одна и еще. Прижатые друг к другу типовые жилищные комплексы для рабочих и их семей. «Россия для русских», «А.С.А.В.», «228» — месседж местных стен, заборов и фонарей. Помимо агрессивных тегов распространена трафаретная реклама курительных смесей. Наркомания здесь тоже месседж. Местные власти пытаются привнести другие: в прошлом году тут вырос, аккурат к первому визиту патриарха Кирилла, храм Рождества Христова, весной полуразрушенный советский ДК неподалеку стал «Каменкой» — «“Винзавод”, Парк Горького и дизайн-завод “Флакон” в одном месте», как позиционируют культурное пространство его молодые кураторы.

Например, Анна Новикова — недавняя выпускница торгово-экономического института СФУ, миловидная девушка с аккуратными стрелками и в плиссированной юбке в горошек. При упоминании Pussy Riot ее сладкая улыбка заметно кислеет. Она мягко отказывается от разговора и советует задать вопросы кому-нибудь другому.

— Песня ужасная. Я не понимаю, почему протестные песни не могут писаться хорошо, — отшучивается Ваня Санников, один из авторов проекта «Бесплатные велосипеды». — Члены группы Rage Against the Machine исполняли великолепные композиции и собирали стадионы под идеей противостояния системе. Почему ребята вроде Pussy Riot не могут писать нормальные песни? Я плохо отношусь к их творчеству.

— Для меня странно, что люди заходят в церковь и ведут себя там неподобающим образом. Потому что, как бы церковь ни лезла сейчас в дела государства, это отдельный институт. Девушки из Pussy Riot неудачно выбрали площадку, — добавляет Саша Рыбакова, соавтор «Великов».

Мастерская «Бесплатных велосипедов» расположена тут же, на цоколе «Каменки». Сейчас Саша и Ваня — самые медийные ее резиденты: гражданскую инициативу ребят широко осветили в СМИ, причем не только местных — сюжеты на федеральных каналах, материалы в The Village и «Эксперте». Их идею бесплатного велопроката поддержали грантом красноярские власти. В планах у молодых активистов устанавливать парковки, добиваться появления велодорожек.

— Гражданская позиция у меня есть, но в данном случае я никак не могу ее выразить, — уже с абсолютно серьезным видом сообщает Ваня. — Я не знаю деталей процесса. Одни говорят одно, другие — другое. И я никому из них не верю. Не знаю, был ли состав преступления, и знать не могу.

На крыльце у входа, несмотря на запрещающий знак, курят несколько посетителей «Каменки». Ваня достает сигареты и отходит от здания на несколько метров к парковке. Рядом идет Саша и продолжает его мысль:

— Ты же понимаешь, что у меня нет претензий к приговору. Я не могу говорить о законности и справедливости наказания, у меня нет юридического образования. Что касается тюрем, известен факт: на заключенного уходит больше денег, чем на новорожденного. Это означает одно: осужденные должны работать. Конечно, не 15 часов в день, а по установленным нормам Трудового кодекса. Надежда Толоконникова умеет говорить и хочет говорить, поэтому говорит о нарушениях в колонии. Нормальная реакция нормального человека. Она нашла путь, как сообщить о том, что ее не устраивает.

— Не могу сказать, что нужно поменять в этой системе. Нарушают права человека везде, и не только в тюрьмах. Есть простая очевидная мысль: в места заключения не должно хотеться, но нужно, чтобы колонии стали реабилитирующим местом, — подводит итог Ваня.

И мы идем обратно внутрь, где летает ядовито-желтый дирижабль, рекламируя интернет-провайдера. Сегодня здесь Ресторанный день, залы «Каменки» утыканы павильонами с едой, которую жуют и обсуждают студенты-хипстеры и креативный класс с левого берега.

Руководитель проекта арт-кафе AccentHoll Сергей Калуженов внешне отлично вписывается в среду — подвернутые джинсы, подтяжки, бабочка, борода. Он с легким огорчением на лице объясняет, что один из партнеров по бизнесу — христианин, поэтому от комментариев касательно акции девушек в храме хотел бы воздержаться.

«Почему ребята вроде Pussy Riot не могут писать нормальные песни? Я плохо отношусь к их творчеству».

— Про голодовку слышал. И про нарушения прав заключенных тоже, — говорит Сергей. — Абсолютно положительно отношусь к тому, что Надежда и Мария привлекают внимание к этим проблемам. В этом девушек полностью поддерживаю. Они не боялись высказывать свою точку зрения в церкви, не вижу причин прекращать это делать в колонии. Если человек что-то делает вне зависимости от мнения общественности, значит, внутри него есть стержень, значит, он личность. На месте Надежды я поступил бы так же.

Юноша в свитере со скандинавским принтом проговаривает равнодушным тоном:

— Нет, не хочу ничего говорить о переводе Толоконниковой и вообще о Pussy Riot. Я их не люблю. Это плохой русский панк. Весь русский панк — плохой.

Снимает с плеча «Никон» и продолжает фотографировать посетителей.

— А разве это не самая неинтересная тема в мире? Их поступки никак не коснулись моей жизни, — бросает девушка, продающая шоколадные кейки.

— Мне неприятны Pussy Riot и арт-группа «Война», я недавно смотрела их акции на сайте, — с раздражением в голосе говорит студентка Аня. — Их действия — проявление презрения и нелюбви к людям. Например, когда они поливали полицейских мочой из бутылок. Полицейские — тоже люди. Молодые парнишки придут вечером домой к женам, облитые мочой. За что им это? Я за Толстого и писателей золотого века, которые любили людей.

***

Илья Сураев, главный редактор телеканала «СТС-Прима»:

— Мы отрабатываем в эфире тему перевода Надежды в колонию Нижнего Ингаша. В этой истории меня удивляет реакция зрителей. После каждого материала про Надежду Толоконникову в редакцию звонят человек пять-шесть и считают нужным высказаться, что они ее ненавидят, что мы продались (к сожалению, не уточняется, кому) и что этой (здесь можно вставить любое бранное слово) не место в городских новостях. Подобной реакции не бывает на сюжеты про чиновников-коррупционеров. Подобной реакции не бывает на сюжеты про беспредел догхантеров. Люди не считают нужным проявить свою позицию, когда им рассказывают про очередные обманы в тендерах на благоустройство или идиотскую работу коммунальных служб. А вот история Надежды вызывает у них священный трепет и необходимость набрать номер телефона «Новостей». Я не знаю, что ими движет. Я не могу найти объяснение этому коллективному бессознательному феномену.

Когда сам смотрю на последние фотографии Надежды, я не могу воспринимать ее как символ, не могу вступать с кем-то в споры по поводу ее поступка или суровости наказания. Мне просто жалко человека, который вляпался в дурацкую, но при этом какую-то очень большую историю.

***

— Как попасть внутрь?

— Смотря куда вам надо.

— Я хочу навестить Надежду Толоконникову.

7 утра. Темень и слякоть. Краевую туберкулезную больницу при ГУФСИН можно принять за дельфинарий, если бы не колючая проволока на заборе, — здание выкрашено в синие и белые полосы. На посту охраны установлен аппарат, считывающий отпечатки пальцев.

— Навестить можете в порядке установленного графика. Соседняя дверь — комната свиданий. Там у женщин в форме возьмете бланк, напишете заявление.

Зал ожидания. Люди молча сидят на стульях, расставленных по периметру. Плотное беззвучие, телевизор на стене с вырубленной громкостью показывает Павла Волю.

— А вы чего расстроились? — сочувствующим тоном обращается женщина в годах, поворачивая ко мне свою замотанную в шаль голову.

— Жду, когда одобрят заявление на видеосвидание с осужденной. Боюсь, что откажут.

— Почему откажут? К кому идете?

— Надежда Толоконникова из Pussy Riot, возможно, знаете.

— Знаю, по телевизору показывали. Сюда перевели, значит, нашли какое-то заболевание. Сюда переводят только с заболеваниями. Где она сидела?

— В Мордовии.

— Мордовия есть Мордовия. А здесь — курорт. Пионерский лагерь. Приехала девочка отдохнуть. Вы даже не переживайте, она с накрашенными глазками придет.

Тишина нарушена, люди перестали всматриваться в грязь в стыках напольной плитки. Взгляды становятся раздраженными, любопытными, нервными, непонимающими.

«Я их не осуждаю. Своей акцией они меня не оскорбили».

— Вы меня простите, — снова обращается ко мне женщина в шали, — я, конечно, очень от этого далека. Но вот как она сейчас настроена? Вообще ее нужно было не сажать. А снять ремень и публично выпороть. На площади.

— Зачем выпороть?

— Ну разве можно себя так вести? Вот сделала бы она это в Израиле, или в Чечне, или в том же Китае. Ей бы лоб зеленкой намазали и публично и при всех расстреляли. Без суда и следствия. Нужно было моментально вернуть закон о публичной порке. Осквернил храм — выпороть на площади. А потом девочки бы думали, — глаза собеседницы начинают бешено моргать. — Вот Ксения Собчак, с ее-то миллионами, — ей тоже не нравится правительство. Так она же не пошла в церковь пакостить! К Навальному присоединилась.

— Да ничего они не свергнут, — бурчание со стороны.

— Девочкам просто сломали жизнь, — говорит мужчина в серой одежде и с морщиной Солженицына на лбу. — Когда по телевизору увидели, думали, ей дадут условное. Наше государство — мы в нем как спички. Вот так возьмут (его кулаки сжимаются, иллюстрируя фразу) и переломят. И никто не заметит. Знаете, здесь процентов 70 можно отпустить. Сидят для галочки, попали под раздачу. И кто такие законы делает? Те люди, которых мы выбираем. Плетью обуха не перешибешь. Народ достоин своего правителя.

Женщина в шали мотает головой, темные пряди с сединой выбиваются из-под платка, черные, угольные глаза моргают еще резче.

— Просто дурочка она, дурочка и марионетка. Они не сами туда пришли. Я не поверю, что эти девочки сами до этого додумались. Вот выйдут они озлобленные — еще больше им мозги засрут организаторы. Где эти корни? У масонов. Масоны давно составили план, они не будут ни с кем воевать. Они каждому руководителю страны в постель подсунут еврейку. Возьмите с 1917-го. Ленин — полукровка.

— Мы все марионетки евреев?

— А вы как думали? Почитайте. И если вас к ней пустят, вы ей так и скажите, чтобы она поняла: не нравится ей закон — вот, пожалуйста, иди на площадь. Встань перед Кремлем, перед Думой с канистрой бензина и скажи: «Путин, если не уйдешь, я тебя сожгу!»

— Расстреляют! — выпалил мужчина сквозь смех.

Заявление на видеосвидание отклонили.

***

Владимир Седов, депутат Законодательного собрания Красноярского края от КПРФ:

— Я считаю, что Толоконникову нужно было не переводить в Красноярск, а освободить — особенно с учетом состояния здоровья. Я и раньше заявлял о том, что реальное лишение свободы за глупую выходку девушек из Pussy Riot обусловлено не столько оскорблением чувств верующих, сколько оскорблением чувств Владимира Путина. Отношение представителей правящего большинства показывает их лицемерие. Они регулярно напоминают коммунистам про репрессии 70-летней давности, когда «сажали за сорванные колоски», — а сами сажают за фразу «Богородица, Путина прогони!»

О том, что права заключенных нарушаются, говорят не только Толоконникова, но и многие другие. Было бы странно, если бы в тюрьмах было все в порядке, поскольку и на свободе права человека у нас соблюдаются далеко не всегда. Такие обращения, как письмо Толоконниковой, безусловно, нужны. И общество, и власть должны обратить внимание на ситуацию в тюрьмах. Особенно — чиновники. Как показывает практика, для них сейчас актуальна старая поговорка: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Если они не хотят заботиться о других, то о своем возможном будущем, наверное, им следует побеспокоиться.

***

— Государство платит мне нищенскую пенсию. Я, может, больше, чем они, недовольна, но в церковь кричать, срок зарабатывать, не пойду, — громко заявляет пенсионерка в дорогой дубленке, в шапке и перчатках в тон к бежевым сапогам на каблуке. Она пришла на Центральный рынок покупать печень «не из супермаркета».

— Они сами себя посадили, — гневно продолжает она, — столько акций показали, и раз, и два, их отпускали. Они так и не поняли. Нашли игру, абсурд какой-то. В 20 лет уже пора головой соображать.

За прилавком с конфетами молодая продавщица спряталась в телефон: слушает музыку, серфит в интернете. После вопроса о Pussy Riot находит на YouTube видео с акцией в храме.

— Знаете, я за девочек. Действительно, несправедливостей много существует. Их посадили в тюрьму — но кто-то же должен начать. Настоящие люди, которые несут истину, — они всегда гонимы. Девочки правы на 100 процентов. Знаете, у меня к храмам двоякое отношение. Я считаю, что религия — это полностью политика, это не вера. Ко мне подходит часто иеромонах за конфетами. Он мне рассказывал, как попы собирают деньги и что вера сейчас не та.

Мясные ряды самые длинные. Руки торговцев поднимают красные говяжьи туши, которые податливо поворачиваются то правым боком, то левым. На железных крюках болтаются поросята и кролики.

— Не знаю никаких «Пусси». Мне некогда, мне в стайку или в огород, — пробубнила одна продавщица и отвернулась доедать пирог.

Зато другая, сама похожая на вырезку, услышав знакомое название, подается вперед и ложится на мясо, отчего становится почти неразличима.

— Это одна из них голодает? Что в СМИ показывали? Я проворонила, мне на работе рассказали. Говорят, там такое отношение к ним ужасное, по 15 часов в день работали. «Богородица, Путина прогони» — это о чем говорит вообще? Кто у руля стоит-то? Вот ее и упекли. Девочки же не убили никого, не изнасиловали. Люди, которые совершили больше греха, да не сидят. Подальше от Москвы, подальше. Здесь ей спокойнее будет. Если не дадут указание сверху, чтобы в камеру посадили, куда солнце не попадает.

Покупатель: 400 граммов с сухожилием на 150 рублей. Она берет деньги, шлепает сдачей по мясу.

— Ты знаешь, — продолжает она, — вот мы сейчас с тобой поговорили, и через 10 минут я все забуду. Столько забот своих. Дети растут, не знаешь, как их уберечь. Мы посочувствовали, поохали, поахали, что Путин козел. А дальше-то что? Нужно либо смириться, либо валить из страны. Если есть возможность уехать за границу, то нужно зацепиться за нее зубами. И если есть свобода, то там. Я своему старшему сыну так и сказала.

***

Олег Пащенко, депутат Законодательного собрания Красноярского края:

— Знаю о ее письме. И смотрю как на положительное проявление девушки. Если там правда рабский труд, то почему все об этом молчат? 16—18 часов в день они работают, это же отвратительно. И то, что перевели сюда, — закономерно, она из этих мест. Пусть приезжает. Не надо казнить ее. Ее преступление отвратительно и глумливо, но принесла она вреда меньше и слабее, нежели министр Сердюков. А он гуляет, надушенный, толстый и важный. Я русский человек, несмотря на то что я отморозок и коммуняга, у меня есть семья. Их наказание в тот момент казалось уместным. Но прошло какое-то время, и, как у всякого нормального человека, ослабла жестокость. Два-три месяца в колонии достаточно, чтобы осознать, куда попал.

***

Марина Добровольская, депутат Законодательного собрания Красноярского края:

— За судьбой Толоконниковой и Алехиной не слежу. Я не интересуюсь этой темой вообще. Меня больше волнуют другие проблемы с осужденными. В частности, дома матери и ребенка в колониях и дальнейшая судьба детей. Я была очень во многих тюрьмах за границей. В России видела только тюрьмы Красноярского края. Наши осужденные сейчас сидят лучше, комфортнее и благополучнее, чем многие люди, живущие по эту сторону колючей проволоки. Все, что сегодня, за последние 10 лет изменилось в тюрьмах, это просто другое государство. Я не узнаю того, что снимала в 90-х. В каждой столовой, каждом инфоблоке можно взять прочитать любой кодекс, любой закон. Тем условиям, которые сейчас есть в колониях края, могут от души позавидовать те, кого я видела во Вьетнаме и в Колумбии. Это то, о чем можно мечтать: чистые кровати, абсолютно нормальное питание, которое каждый пенсионер имеет. Четкий распорядок дня, клубы, церкви, досуг. Желание закончить образование вплоть до высшего. То, что я видела там своими глазами, выше всяких похвал, так и на свободе люди не живут.

***

— Где можно поставить свечку за здравие человека, который сейчас находится в заключении?

— Посадят или уже сидит?

— Сидит. Долго шла этапом, сейчас в тюремной больнице.

— Проходите в храм и направо, вам к иконе святого Пантелеймона. А вы не про ту, которая в храме чудила? Я так сразу подумала. Вы помолитесь за нее, это лихой все надоумил. Помолитесь. Ей Богом послано испытание, которое нужно пройти, — сказала бабушка, продающая свечи, иконы, ладан и прочие атрибуты в Покровском Кафедральном соборе, главной церкви города. Именно сюда привозят мощи святых, к которым выстраиваются километровые очереди.

— Я не знаю даже, кто это, — при упоминании Pussy Riot пожилая прихожанка отмахивается и пятится. — Я крещеная, верующая, но не церковная, я не знаю их. Не знаю, — бросает она уже в паническом бегстве.

Во дворе собора есть небольшая пристройка, где проводят обряд крещения. Молодая девушка тащит к ней за руку мальчонку лет пяти.

— Я их не осуждаю. Своей акцией они меня не оскорбили, — добродушно улыбнувшись, она смотрит чистым, немного усталым взглядом. — Слышала, что одну девочку перевели к нам. Все это показательный процесс — и суд, и приговор, и заключение. Хотят других запугать. Знаете, а я считала, что мы живем в свободной стране.

— Есть нормы. Так нельзя, нельзя против Бога, слово это еще, когда против святынь, — пытается вспомнить понятие мужчина средних лет в ушанке на меху — слишком теплой для нуля по Цельсию.

— Кощунство?

— Да, оно. Нельзя опускаться до такой степени. Но тюрьма — ненужное наказание, тюрьма никого не исправляла, их жизнь сама исправит.

***

Петр Боев, иерей, священник Покровского собора в Красноярске, один из создателей городского Православного лектория:

— Есть церковная норма и норма общественная, их нужно соблюдать, приходя в такие места, как храм. Да, можно сказать, что девушки из Pussy Riot вели себя неподобающим образом. Однако я разделяю две вещи: действия человека и самого человека. Как выражаются участницы, они хотели этой акцией привлечь внимание к определенным проблемам, значит, у них была некая философская позиция. Насчет наказания у меня большой вопрос. Их осудили светским судом за религиозный проступок. Не стоило с ними так жестко. Достаточно было бы административных санкций. Или срок мог бы быть условным. Начальники колоний, которые поставлены следить за заключенными, проявляют к ним личную неприязнь. Сама идея наказания — как шанс для человека посидеть и подумать — извращена обществом. Здесь и нужна христианская норма, когда не хватает веры в людей — зарождаются страх и подозрительность. Поэтому исчезает возможность исправления человека. Позитивная динамика — скорее исключение из правил. На сегодняшний день поведение Надежды можно трактовать положительно, как некое взросление. Они хотели перемен к лучшему и когда пришли в храм, однако каждый, кто хочет что-то изменить, должен показать это на своем конкретном примере. Девушки видят нарушения и проявляют свою гражданскую позицию. Возможно, их поступки повлекут изменения во внутритюремных механизмах.

***

— С их точки зрения, это был некий перформанс, который был неверно трактован большей частью общества. Но мне кажется, это была политическая акция. Слова панк-молебна явственно на это указывали. Это и послужило основной причиной такого сурового наказания. Я не юрист и не могу рассуждать с полной уверенностью, но, с моей точки зрения, максимум, что можно было бы применить, — 10 суток ареста, — рассуждает Руслан Руденко, 21-летний красноярский активист, несколько часов назад прилетевший из Москвы, со съезда партии Алексея Навального «Народный Альянс». Учебу в вузе совмещает с работой помощника вице-спикера Горсовета.

— Пенитенциарная система в России нуждается в серьезных изменениях, — с уверенностью в каждом слове говорит Руслан. — Она направлена не на то, чтобы человека ресоциализировать, а на то, чтобы углубить его связи с криминалом. Рабский труд, насилия, избиения. Действия Марии и Надежды, безусловно, привлекают внимание к проблемам в колониях. Однако даже самые благие пожелания двух индивидуумов не могут изменить картинку в целом. Для каких-либо системных изменений, в том числе в системе исполнения наказаний, необходимы полномочия, которые обретаются с получением политической власти.

Планомерная работа не ограничивается митингами и акциями, нужно искать новые формы гражданской активности. Позиция «я вне политики» не соответствует действительности. Проблемы низовые, которые нам кажутся деполитизированными, зачастую связаны с тем, что там, наверху, где есть политика, что-то не в порядке. Апатия распространена среди широких кругов населения. Но важно помнить, что историю всегда делает активное меньшинство.

***

— Вы бы лучше учились, — говорит кандидат наук, преподаватель одного из красноярских вузов. — Я далека от политики. Если это политическая акция, то уместнее было бы проводить ее перед Кремлем, а не в храме. На мой взгляд, одним из ключевых мотивов был самопиар, остальное — соус, под которым это было подано.

Надежда Толоконникова, конечно, привлекает к себе внимание. Более того, такое внимание чем-то похоже на хорошо спланированную пиар-акцию. На мой взгляд, внимание нужно к пенитенциарной системе в целом, а не к одному конкретному случаю, который шумно обсудят, а потом забудут. И до Надежды Толоконниковой в мордовской тюрьме отбывали свои сроки многие заключенные, которые никому не были интересны. Просто темы для обсуждений делятся на модные и немодные. Толоконникова — модная тема.

«Больные вы дети. Мы ели нормальную колбасу, а вы — нет».

По профессии я не юрист, поэтому опять же мне трудно судить о юридическом составе преступления. Если говорить о моих субъективных представлениях о праве, то, мне кажется, адекватным наказанием могли бы быть штрафные санкции и/или трудовая повинность. То есть минимум рекламы и внимания к этой ситуации.

Исторически российская пенитенциарная система каторги, крепостей, ГУЛАГа и тюрем изначально отличалась от тех европейских рациональных моделей надзора и наказания, которые описывает Мишель Фуко. Поэтому наивно было бы рассчитывать, что за несколько десятилетий система полностью рационализируется и европеизируется. Как наивно было бы думать, что можно не руководствоваться теми же международными принципами в сфере прав человека в других областях жизни, а точечно и прицельно повлиять именно на тюрьмы и именно на мордовские. Из этого следует «во-вторых» — тюрьма является увеличительным стеклом нашего с вами общества, поэтому, чтобы изменить ее, нужно, чтобы изменилось и все остальное. Что для этого нужно? Нужно время и нужна культура, в том числе и юридическая, бытовая. Пока сосед выкручивает лампочку в подъезде и уносит к себе домой, говорить о международном праве бессмысленно.

***

— Толоконникову перевели? Ужасно. Почему сюда? Пусть бы там, по месту, — с непониманием бормочет женщина беззащитного вида с круглым, детским лицом.

— Подождите, это та, которая нахулиганила? Святыни нельзя трогать! — агрессивно вступается за женщину ее муж, хватая ее за руку. — Мы неверующие люди, но всегда, испокон веков, перекрестимся и скажем: «Боже, спаси». Заслуженное у них наказание, пусть боятся теперь.

За минуту до этого они мирно выбирали модем в душном салоне сотовой связи, долго разбираясь в тарифах и трафиках.

— Перед попом, который на рейнджровере ездит, пусть бы голая выступала, — продолжает он. — А чтобы бороться с попами, есть ОБХСС. И пусть поп коррумпирован, он получит по заслугам. Все равно правда наружу выйдет.

— Ничего у них не получится, — шепотом сокрушается женщина, по-щенячьи грустно смотря мне в глаза. — Толоконникова ничего не докажет, только будет сидеть, как морская свинка в клетке. Девчонку жалко. В нашей стране она ничего не докажет. В нашей стране бесполезно доказывать.

— Давайте вот что скажу, и мы закончим разговор, — отрываясь от бумаг по оформлению сим-карты, почти кричит глава семейства. — Если бы у нас был самый главный с фамилией Светлов или Хорошев, у нас была бы светлая и хорошая жизнь. Поэтому я больше не хочу разговаривать.

— Вам-то жить здесь, вам детей рожать. Нам-то что осталось? Четыре доски и пойти. Мы были и октябрятами, и пионерами, и коммунистами, у нас было нормальное детство. А у вас его почти и не было. Поколение жалко.

— Воспитывайте нормально детей. Нас специально давят в 90-е года, к хамам и садистам.

Мужчина, щурясь, проверяет написанное. Женщина достает из сумки очки и протягивает ему. И вновь обращается — едва различимо:

— Золотце, если мы выйдем, весь город — больше миллиона вместе с приезжими, нас всех перестреляют и пересажают. Даже если вся страна выйдет — всех в лагеря загонят. И мы ничего не добьемся. В России никогда не будет правды.

Мужчина хватает из рук менеджера салона документы, хватает свою жену и бросает на выходе:

— Больные вы дети. Мы ели нормальную колбасу, а вы — нет.

Понравился материал? Помоги сайту!