Отцы и дети

Свобода, обрушившаяся на жителей России в 90-е годы, для кого-то становилась благом, полем для экспериментов и возможностей — как финансовых, так и психологических. Но для кого-то она оказывалась бедой, кому-то внезапно приобретенный опыт распоряжения собственной жизнью приносил только несчастья. Иногда этот раскол можно было наблюдать на примере одной семьи.

Папа, Евгений Петрович

Я 1950 года рождения.

В 90-м мне было сорок, и я прямо хорошо себя чувствовал. Я работал в геологоразведочном, нормально работал, было такое хорошее чувство: нормально все, нормально работаю, как в рекламе потом говорили: все правильно сделал. В 91-м помню свое чувство: не то чтобы я Горбачева как-то сильно люблю, но вот этих, с ручонками трясущимися, точно обратно не хочу. Но вообще я был, что называется, вне политики. Поэтому к Белому дому я не ездил, а супруга, кажется, возила бутерброды, мы все смеялись. Ну вроде наладилось это тогда, у Белого дома. Горбачева с Раисой из Фороса вернули, и я еще помню, как Раису увидел по телевизору. Когда-то ее потом показали, не сразу. Господи боже! Говорит таким голосом дрожащим, хотя уже время прошло. Вообще на нее страшно посмотреть было. Я тогда говорю жене: нет, хорошо, что этим путчистам ходу не дали, вон они что с человеком за три дня сотворили. Так что тогда у меня сожалений не было.

А потом началось. Я по датам точно не помню. Помню, что прихожу домой и говорю жене: «Зарплаты нет опять». А она мне: «Что ты на нее хотел покупать? В магазинах тоже нет ничего». И я сажусь на диван перед телевизором и думаю: что ж мы делать-то будем? А по телевизору — «Поле чудес», они там регочут, приветы передают, три шкатулки какие-то, деньги валятся прямо с потолка, а я сижу и думаю: что ж мне делать-то, плакать я не могу, я уж забыл, как плакать. Правда, такая жизнь была до того удачная, что не приходилось. Не хоронили никого.

На самом деле голодать мы не голодали, нас дача спасала. Тесть с тещей всегда банки закатывали. Только если раньше они закатывали летом и забивали шкафы и мы потом за год хорошо если десять банок съедали, а оставшиеся двадцать зачастую выкидывали или на следующий год оставляли — так тут мы в 92-м все эти банки за год и подъели. С макаронами.

Ну, голода нет как такового. А что делать в жизни? Я молодой мужик еще, сил полно, в походы ходил, но за походы не платят. И за работу не платят ничего. И как-то в один момент стало видно, что все куда-то разошлись, все поувольнялись из института за месяц, наверное. Кто-то остался, но уже не ходил. Я вообще перестал соображать, чего-куда. И со всех сторон вижу примеры того, как люди стали по-другому устраиваться. Кто-то пошел торговать-продавать, кто-то чего-то, все при деньгах, все довольны. А у меня прямо был против этого протест — меня зачем государство учило, деньги тратило? Я сам зачем учился? Чтобы портками торговать!? Я многих друзей на этом не скажу, что потерял, но расхождения были.

И я сажусь на диван перед телевизором и думаю: что ж мы делать-то будем? А по телевизору — «Поле чудес», они там регочут, приветы передают, три шкатулки какие-то, деньги валятся прямо с потолка, а я сижу и думаю: что ж мне делать-то, плакать я не могу, я уж забыл, как плакать.

В этот же момент супруга моя, которая раньше вообще не работала, а была домохозяйкой, растила сыновей, пошла вахтером — сидеть на регистрации в какой-то новой медицинской клинике глазной. Ей там вполне подходящую зарплату назначили, и она была довольна: записывала пациентов, отвечала на звонки, а так сидела, книжки читала, всю классику перечитала. То есть у нее все сложилось хорошо, но я сам слышать это все не мог. Она квалифицированный специалист, химик, пусть по специальности почти не работала, но было понятно, ради чего: она сыновей растила. А здесь взрослый человек, специалист в своей области — сидит на вахте. И у нас с ней полное непонимание на этой почве. Я говорю: до чего нас довели — а она мне: так я бы дома книжки читала, а так я хоть единственная деньги приношу. А деньги тем временем уже стали нужны, что-то в магазинах стало появляться. Я всего этого уяснить себе не мог, конечно. И мне кусок в горло не лез.

Старшему сыну у нас в этот момент было двадцать, и он вуз заканчивал. А младший был в школе еще. И вот в 90-м, по-моему, году им гуманитарная помощь в школу пришла, из Германии. Там всякие были чипсы, кока-кола, баночки, скляночки, такое изумительное все, мы обалдели прямо. И еще там была открытка по-немецки — от девочки, которая это все с семьей собрала и прислала. Мол, меня зовут так-то, Никки, что ли, я вас поздравляю с Новым годом из Лейпцига! Ну, мой младший ей в порядке тренировки немецкого написал ответ: мол, спасибо, меня зовут Егор, лет столько-то, живу в Москве. Завязалась переписка, но такая, редкая, конечно, почта тоже черт-те как работала. Потом прервалась, к тому же у нас всякие потрясения начались. И вот уже году в 93-м я без работы, без мыслей, злой сижу и вспоминаю вдруг, что у этой Никки папа вроде как окулист — и даже не окулист, а фирма у него какая-то по глазным делам. Вроде она так писала. Нашел открытку, их адрес, написал письмо этому папе со словарем, по-английски. Мол, дети наши давно знакомы, и вот я тоже хотел представиться и надеюсь на сотрудничество.

Ну, ко мне эта мысль не сама пришла. Это я по примеру всех вокруг понял, что есть один шанс — на Запад выходить. «Папа» мне не ответил, и все. Проходит года полтора. Я без работы. Тут меня психика подвела, конечно. Я по классике лег на диван, носом к стене. Это я теперь знаю, что по классике, а тогда — супруга меня вообще не поняла. И был нелегкий период. Я либо на диване лежу, либо ухожу куда-то в поход, один, как правило. Редко когда с кем-то, у всех дела. И часто сижу у костра и думаю: хоть бы меня медведь сожрал.

Так прошло года полтора. Поздний вечер, я дома, все дома, они телевизор смотрят. Вдруг звонок в дверь. Открываем — стоит на пороге дядька какой-то неизвестный, симпатичный. Это тот самый Куно приехал, папа девочки! Что, как?! «Да, я вам писал письмо, но оно пропало, я тут по делам». Мы выпили, жена что-то на стол покидала, беседуем кое-как. Младший мой что-то там по-немецки кумекает, но переводить ленится, ну мы по-английски, один хуже другого. Он говорит: моя фирма делает контактные линзы, и надо бы нам их к вам возить. А жена-то моя тоже в глазной клинике подвизается. Я думаю — неужели это и есть тот самый шанс? Уж больно он красиво невесть откуда ночью появился, этот Куно...

А у меня прямо был против этого протест — меня зачем государство учило, деньги тратило? Я сам зачем учился? Чтобы портками торговать?!

Ну что, стали договариваться, тут были линзы, но плохие, а у них хорошие. Договорились о поставках, а я у них стал кем-то вроде посредника. И вот мне надо было к ним в Германию поехать. Этого я никогда не забуду: шесть часов утра, зима, темень кромешная и очередь на улице у немецкого посольства. Номера записывали, скандалили, с одной тетки шапку украли, был хай. Все злые, я злой, в 8 выходит сотрудник посольства и орет имена на всю улицу. Получил визу! Поехал, полетел. В первый раз за границей.

Не могу сказать, что был как-то особенно впечатлен, к тому времени кино насмотрелся. Но тоска была сильная, потому что мы так жить никогда не будем. Даже несмотря на то, что уже йогурты вовсю были в магазинах.

Дальше такая история: везу на себе сколько-то коробок, в них контейнеры с линзами. Первая партия была небольшая, на пробу. Останавливает меня таможенник: что, говорит, везете? И тут я вместо того, чтобы сказать просто «контактные линзы», от стресса говорю через переводчика, что я биохимик и что это новейшие технологии, напальчники, чтобы, значит, в процессе опытов не оставлять на материалах свои отпечатки пальцев. Я уж не знаю, что со мной было, бес попутал как будто. Таможенник меня сразу пропустил и даже ничего открывать не стал, а я больше всего боялся, что он контейнер вскроет. Переводчик мне потом сквозь зубы говорит: не знаю уж, как ты его запугал, потому что на всех контейнерах же написано Kontaktlinsen.

Привез, в общем, я партию, получил за нее деньги бóльшие, чем заплатил. Их тут же хорошо распродали, мне еще какой-то процент с продажи капнул, и я прямо воскрес, цель какая-то появилась. Второй раз съездил, привез уже большую партию, опять хорошо продал, и стало все налаживаться. И так еще два раза, все прекрасно шло, и деньги были. И тут я понимаю, что не могу. Никто меня не кинул, с Куно прекрасные отношения, дело идет — а я загибаюсь: не мое это дело — челночить. Даже если я не тряпки вожу, а вроде как полезную вещь. Ну один раз перевез, ну два, три. Но что я, теперь так и буду мотаться всю жизнь? Это теперь у меня дело такое? Бросил все и лег опять на диван. Дела передал, конечно, и залег.

Супруга моя сначала просто из себя вышла: что это такое, только зажили нормально, а тут опять. Потом у нее возник вариант, что она сама будет ездить в Германию и возить. Я насмерть: нет и нет. Стало нам опять очень тяжело на какое-то время, и денег нет, и полное непонимание. И так было, пока наш старший сын Дмитрий не стал хорошо зарабатывать и не пришел к нам с ультиматумом: родители, вы перестаете ссориться и сходить с ума, а я вас содержу, и вы ни о чем не думаете. Не ультиматум, а строгое такое заявление.

И мы согласились. Наверное, я тогда себя признал стариком или как-то так. Сложил полномочия, хотя лет было не так много. С одной стороны, мне сразу легче стало, что говорить, а с другой, не прожил я свою жизнь так, как собирался, это точно.

Сын, Дмитрий

В 1992 году я заканчивал Щукинское училище. Уже в общем-то понимал, что мне очень нравится тусовка, но актером я буду плохим. Я мог что-то изобразить, у меня были хорошие отметки, такой твердый хорошист, но не более того. А родители вообще мой выбор не одобряли с самого начала — они были за «твердую профессию в руках». Но тусовка мне нравилась очень, актерский круг, такая кипящая атмосфера. Я как-то сначала не очень думал о работе — учился, кайфовал. А дома у меня было довольно напряженно, родители оба потеряли работу, мама хорошо справлялась и оптимистически смотрела на будущее, очень Гайдара поддерживала, а отец — прямо слег.

И вот в годы выпуска я понимаю, что надо как-то очень быстро соображать и шустрить, потому что иначе я буду в театре Ермоловой играть «кушать подано» до конца дней своих — да еще и задаром. Смешно совпало: все время, пока я учился и хотел только тусоваться и бухать, папа мне мозг выносил — где твоя профессия, что ты будешь делать в жизни? А когда я сам уже об этом задумался, папа просто замолчал и вообще мне ни слова не говорил. Я к нему пришел один раз посоветоваться — он жутко рассердился. Типа, ты издеваешься, что я могу советовать?

Ну а дальше совершенно внезапно началась большая жизнь. Просто один вечер бухали с однокурсником Витькой — кстати, помню, что я у него сыр увидел на столе после долгого перерыва, — и вот он мне говорит: Дима, надо дела делать, ты видишь, че творится. Я: что ты имеешь в виду? И он мне довольно жестко тогда сказал: забудь вообще про вопросы. Никогда не задавай вопросов.

Красиво так прозвучало, но на самом деле он просто уже что-то стал рубить в ситуации, и ему старшие товарищи подсказали.

Я, честно, думал, отец меня просто уроет, на хрена ему сын — жвачечный магнат? Но уже было ясно, что по старым понятиям никто жить больше не хочет.

Начальный капитал мы сделали довольно тупо. Сначала купили у кооператора джинсы и сварили в ведре, какую-то белую дрянь туда сыпали, точно не помню, у Вити надо спросить. Это, конечно, не мы первые придумали, это с конца 80-х многие делали, а мы на излете к этому подключились. Перепродали потом с наценкой, процентов 60. Два раза так сделали, а продавали в институте прямо, и Витя еще куда-то возил. Ну хорошо, но это, ясно, не деньги, не стартовые деньги, в смысле. А второй раз мы уже хорошо заработали — но, к сожалению, не могу рассказать как: не мой секрет. А вот серьезный стартовый капитал у нас образовался, когда мы стали из Германии возить Camel, Marlboro и какую-то жвачку. Была своя схема с растаможкой, тоже не все могу рассказывать — но это уже было реальное бабло.

Я, честно, думал, отец меня просто уроет, на хрена ему сын — жвачечный магнат? Но уже было ясно, что по старым понятиям никто жить больше не хочет. Ну и я влюбился-женился первый раз, сразу ребенок, потом сразу второй, надо было крутиться. Влюбиться-то я влюбился, но жену и детей не много видел. Ну а какие претензии — кормить-то их надо было? В общем, купил квартиру с этих кэмелов довольно шустро. Как сейчас говорят: это неловкое чувство, когда ты понимаешь, что можешь сейчас пойти и купить прямо хату — небольшую и не в центре, но все-таки.

А дальше мне партнеры говорят — ну что, надо расширяться. И вот тут мне мои актерские связи пригодились. Мы замутили контору по озвучке кино и сериалов. И я всех-всех своих актеров по Щуке и не только привлек. Оборудование у нас было — чума, как вспомню, так вздрогну. Это сейчас тебе микрофона и компьютера достаточно — и валяй, а тогда — мама дорогая. Ну и с качеством тоже чудили-мудрили. Как озвучивать? Мальчика и девочку на весь фильм, чтоб он — все мужские роли, она — все женские? Или достаточно одного? Но это вроде как уже пройденный этап, озвучка Володарского. Старались подбирать разных, я на полном серьезе кастинг проводил. Потом стали расширяться, всякие громы и трески, бульканья и топот копыт, навезли в студию всякого трэша типа кастрюль, кастаньеты из театра забрали. Чего-то выдумывали, кино с Запада уже давно шло потоком, но тут мы прямо стали стараться его сделать красиво.

Я на студии проводил круглые сутки, а если приезжал домой, то ночью мне только звуки снились. Случайные вещи помогали: вот как сделать звук, когда человеку горло перерезают? Помните, у Ильфа и Петрова, когда Бендера убили? Звук кухонной раковины, которая всасывает уходящую воду. Или скрип ботинок? Программа «Что, где, когда?» помогла: там был вопрос про песню «Шаланды, полные кефали» — типа «Со страшным скрыпом башмаки»: оказалось, что это скрипит сахарный песок. Это уже позже было — но тоже я прямо офигел, и мы это использовали.

В общем, это была сильная страница такая — по ритму, по драйву, по скоростям. Странно, что я на этом деле не развелся, потому что лет пять жену и детей видел урывками, детей маленькими прямо плохо помню.

Соскочил я с этого в 96-м, и судьба уберегла меня от кризиса. Меня пригласили в Финляндию — на похожее место. А тут выборы на носу. Я одно знал очень твердо: с коммунистами я больше жить не буду. Меня даже Жирик не так пугал. А в апреле мне говорят: решай сейчас, переезжай, семью перевози. Я смотрю по рейтингам — плохи дела, сейчас не выберут Ельцина, и что я тут буду делать? А ждать нельзя. Я взял семью и уехал. И, конечно, после выборов локти себе кусал. Но уже в 98-м году понял, что был прав.

Дальше совсем какая-то другая жизнь началась, спокойная, хоть с детьми своими познакомился нормально. Но старт был мощный.

Записала Анна Немзер

Понравился материал? Помоги сайту!