20 октября 2016Академическая музыка
190

Мы все еще стираем

В Электротеатре «Станиславский» показали оперу для бытовой техники

текст: Катерина Вахрамцева
Detailed_picture© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

В камерной опере Александра Белоусова «Маниозис» два акта. В первом функции оркестра выполняет стиральная машина, во втором — кофемашина. Под названием «Маниозис» в программке поясняется: «по “Этике” Бенедикта Спинозы». Ну слава богу, сразу все понятно. Вы ведь читали «Этику» Спинозы?

Команда исполнителей подобралась увлеченная. Это выпускник Гнесинки и артист «Лаборатории Дмитрия Крымова» Алексей Коханов (Протагонист), солист ансамбля N'Caged Сергей Малинин (Автор), с кем только из современных композиторов не сотрудничавший, композитор и импровизатор Кирилл Широков (Жрец и концертмейстер), актриса «Гоголь-центра» Светлана Мамрешева (Диотима и Разносчица пиццы), Владимир Горлинский (дирижер, а по сюжету Драгдилер). По списку перечисленных в скобках действующих лиц понятно, что в опере могут возникнуть знакомые сюжетные линии, но переплетение их будет причудливым.

Начало многообещающее. Перед занавесом появляется мужчина в коричневом кожаном плаще. Глаза подведены красным. На мгновение он распахивает плащ, как маньяк-эксгибиционист в парке; зритель успевает разглядеть шорты с золотой ширинкой и майку-алкоголичку с логотипом Maniozis — «мания» и «познание», выдуманный композитором Александром Белоусовым неологизм. Этот немного карикатурный персонаж — Протагонист, вышедший из-под пера Автора, а затем из-под его контроля. Хрестоматийный сюжет про существо, взбунтовавшееся против своего создателя, переходит из произведения в произведение — от мифологического Голема через «Франкенштейна» Мэри Шелли до современного героя комиксов Дэдпула, который не захотел быть суперсолдатом и бежал из лаборатории, где создавали машины для убийства. В «Маниозисе» машины бытовые и мирные.

© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

Стиральная машина в первом акте красивая, черная и монотонно завывает, но привычное всем «тыгыдык-тыгыдык» почему-то делать не умеет. Перед ее запуском Диотима снимает черный чехол (его и отправят в стирку) с полого металлического сосуда — еще одного музыкального инструмента, по которому сначала осторожно перебирает руками в перчатках Жрец, а потом вразнос играют все персонажи, разрывая волосы на струнных смычках.

Нарастающий тревожный шум стиральной машины напоминает гул самолета на взлетной полосе — только ни ей, ни музыке первого акта взлететь не удается.

Звуковоспроизводящие возможности кофемашины шире — она сначала гудит, потом трещит, журчит и под конец пищит. Это — ритм и голос второго акта, музыкально гораздо более выверенного. Кофемашина повторяет алгоритм звуков столько раз, сколько герои подходят выпить эспрессо из маленьких чашек.

В голове сразу всплывают фрагменты из дневников основоположника дадаизма Хуго Балля. Вспоминая некоторые выступления на сцене «Кабаре Вольтер», он приводит в пример «барабанщика дада» Рихарда Хюльзенбека, который настаивал на ускорении ритма представлений. «Дай ему волю, он всю литературу пропитает барабанной дробью», — пишет Балль в декабре 1916 года в Цюрихе.

А в Москве 2016-го к ритмам кофемашины подключаются хаотичное перебирание клавиш на фортепиано где-то за сценой и женский голос. Протяжное «а», глухое «к», шипящее «с», ударное «и», глубокое «о», грудное «м», вновь протяжное «а» —Диотима поет на немецком и латыни, жестко акцентируя отдельные согласные, как в упражнениях по сценической речи. У Михаила Гнесина были вокальные циклы на стихи русских поэтов — там между Блоком и Ахматовой затесался футурист Тихон Чурилин. Не знаю, как могли бы звучать его заумные стихи, положенные на музыку (со времен Гнесина циклы не исполнялись), но кажется, что именно так.

© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский 

В промежутках между выплевыванием букв Диотима читает «Этику» Спинозы. Если верить анонсу, «Этика» должна вплетаться в звуковую партитуру. Но она ее только рушит. Внятным и ритмичным остается лишь голос Автора, переводящий с немецкого и латыни на русский. Но когда Автор говорит: «Дальше следует сцена проникновения и удушения» — артисты начинают танцевать.

Тут необходимо отступление. Есть два избитых приема для показа в театре сексуального контакта и/или насилия. Первый — читка таких сцен механическими голосами без физического контакта артистов. А второй — пластический этюд.

Помимо этого хореография Альберта Альбертса откровенно беспомощна (партнеры просто кружатся и по очереди падают друг на друга). Смешнее всего, когда Протагонист аккуратно душит Разносчицу пиццы фиолетовым шарфиком. Это ничуть не мешает ей петь — до последнего вздоха.

Похоже, сексуальные перверсии воплощены не в безобидной «сцене проникновения и удушения», а в эпизоде мести маньяка Драгдилеру. Ему достается за другого барыгу, виновного в смерти сестры Протагониста от передозировки. Сцена решена в эстетике BDSM: Драгдилера привязывают к металлической конструкции (если бы Татлин решил создать гибрид тележки на колесах из супермаркета и инвалидного кресла, то получилось бы именно это) и затыкают рот кляпом так, что остается только мычать. При этом рука с палочкой продолжает махать (потому что Владимир Горлинский не только Драгдилер, но и дирижер).

© Олимпия Орлова / Электротеатр Станиславский

Кажется, что во всем этом легко запутаться, но на деле перед нами знакомый сюжет, пересказанный понятным и эффектным театральным языком. Отдельно хочется отметить сценографию Степана Лукьянова — конструктор из пластиковых черных ящиков для мяса (все ведь помнят, что речь идет о маньяке?).

Проблема только в том, что амбиций здесь больше, чем азарта и страсти к игре. Спектакль мог бы стать прекрасным оммажем авангарду начала ХХ века, если бы постановщики и исполнители не были так серьезны.

Русские футуристы и европейские дадаисты не просто выходили на сцену — они каждый раз бросали вызов зрителю и его «хорошему вкусу». Склонный к эксцентричным выходкам дадаист, а впоследствии сюрреалист Ханс Арп писал, что цюрихские дадаисты любили семь вещей: «мечту, еще раз мечту, турецкий барабан, звуковые стихи, маски дада, танцы, пестрые картины и образы, и чем больше они, подобно огородным пугалам, противоречили здравому смыслу, тем больше их любили».

На сцене Электротеатра барабан с легкостью заменяется звуками бытовой техники, маски — неярким, но запоминающимся гримом, пестрые картины и образы — слегка светящимися в черной коробке графичными частями тела из малярного скотча, застилающими все пространство сцены. А с танцами просто не вышло.

Поэтому «Маниозис» выглядит скорее прилежным музыкальным театром, чем эстетическим хулиганством.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320749
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325866