4 сентября 2014Литература
62

Все в прошлом

Разве эпоха, когда «О.Г.И.» и «Билингва» существовали, уже прошла?

текст: Максим Семенов
Detailed_picture© Colta.ru

«Мы же классные люди! Ну даже если не классные, то очень хорошие!»

Данил Файзов

Два бодрых человека — люди прошлой эпохи, с положенной им прыгающей походкой — стремительно носятся по собянинской Москве от модной лавки к модной лавке, от едальни к едальне, потом переулками, через тротуары, на которые толком не успели положить плитку, вдруг останавливаются где-то, оглядывают сопровождающую их горстку людей и произносят: «Да. Здесь мы пили и продавали книги».

За бодрыми людьми бегают сотрудники Гослитмузея и оператор с камерой, старательно фиксируя каждое их слово. Происходит процесс музеефикации. Бодрые люди — это поэты Юрий Цветков и Данил Файзов, организаторы «Культурной инициативы», некогда возглавлявшие «Билингву» и бесчисленные магазины «О.Г.И.», и сейчас Гослитмузей старается музеефицировать последние десять лет их биографии, условно названные «московским литературным процессом нулевых».

Все складно и правильно. Вот сюда со своими «товарищами» приходил Эдуард Лимонов. Там напивался Евгений Рейн, а Людмила Улицкая скакала на одной ножке. Было много водки. Водку разливали из чайников. Закусывали ее редиской. Все это так, все это материал, из которого так здорово писать ЖЗЛ, набор смешных фактов, которые позволяют нам представить эпоху. Но что-то здесь все-таки не так, чего-то важного не хватает. Чего?

В «Козлиной песни» Вагинова есть такой персонаж — зубной врач Миша Котиков, собирающий материал для биографии утонувшего поэта Заэфратского. Он старательно заполняет карточки, где перечисляет всех женщин, с которыми встречался поэт, их возраст, внешность, обстоятельства встречи. Все это имеет к Заэфратскому самое прямое отношение, однако не имеет отношения к его поэзии. Из длинного перечня балерин императорского театра, курсисток и секретарш нельзя понять, каким поэтом был покойный — да и был ли вообще поэтом. Все это напоминает погоню за недостижимым уже образом, ушедшим, испарившимся. У нас на руках остались только материальные свидетельства, ничего не значащие факты, которые не дают понять или представить.

Группа экскурсантов движется по Замоскворечью. На месте «Пир О.Г.И.» — японская закусочная. Файзов рассказывает, как сюда заходил Виктор Ерофеев. Я пытаюсь представить эту сцену, и моему сознанию приходится проделать для этого сложную операцию. Здание на углу с Климентовским переулком начинает ветшать и выцветать, штукатурка осыпается, плитку заменяет асфальт.

— Все тогда было другим, — говорит Цветков и начинает вспоминать, как вставал рано утром, чтобы выплатить деньги поставщикам.

Не выходит. Вместо книжного магазина все еще стоит новенькая, недавно оштукатуренная закусочная, слева высится свежевыкрашенная громада церкви святого Климента с ее каким-то венским силуэтом и не успевшими поблекнуть барочными маковками.

Группа идет мимо Кремля. 14-й корпус скрыт лесами. Кажется, на его месте уже начались археологические раскопки — выявляют остатки Чудова и Вознесенского монастырей, чьи точные обмеры ждут своего часа в Музее архитектуры. На Никольской тоже был «О.Г.И.».

Недалеко вздымается недавно отстроенная колокольня Заиконоспасского монастыря, в соборе которого хранятся планы восстановления соседней Николо-Греческой обители. Колокольня Заиконоспасского монастыря напоминает колокольню церкви Успения на Покровке. Церковь тоже снесли в 30-е годы, и ее восстановление сейчас кажется очень логичным.

— Не люблю этого слова, но мы были культуртрегерами. Цены на книги тогда были другие. 30, 50 рублей… кухня, конечно, была маленькая. Из нее как-то выбежала собака — был страшный бардак, — и мы шутили, что это мясо побежало. Но вот картошка с грибами была… ах, как хорошо она шла под водку.

Я пытаюсь представить, как в этот переулок заходит Виктор Ерофеев, но недовольно качаю головой. Мой разум отказывается признать дистанцию между мной и Виктором Ерофеевым. Вполне возможно, что именно сейчас он заходит в «Фаланстер» или «Циолковский». Лимонов все еще ходит в окружении своих «товарищей», а Евгений Рейн сочиняет стихи. Я — тоже современник этих людей. Для «Билингвы» я был слишком молод, пожалуй, но я живу в одно с ними время. И история еще не успела наделить вещи, которыми эти люди пользуются каждый день, особым ореолом потертости, заставляющим нас равно умиляться рукописи, лорнету или ночному колпаку давно покойного классика.

За каким же призраком гонятся люди, пришедшие на экскурсию? Разве эпоха, когда «О.Г.И.» и «Билингва» существовали, уже прошла? На Китай-городе в переходе виден фундамент Варварской башни. Где-то под землей скрыт фундамент всей Китайгородской стены. И восстановить ее было бы не так сложно. На аккуратной лужайке рядом с Третьяковским проездом для туристов открыт фундамент церкви Троицы в Полях. За восстановление Страстного монастыря высказалось уже не то 90, не то 100 тысяч человек. Своего часа ждет Сухарева башня. Возможно, все это так и останется проектами, но сейчас все московские заново отстроенные памятники, даже те, что еще не восстановили, даже те, что еще не решили восстановить, кажутся такими весомыми и настоящими, словно они реальнее бесчисленных подвальных помещений, в которых когда-то были книжные лавки. И по этой нереальности того, что еще недавно существовало и функционировало, и можно определить смену эпохи, а то и нескольких эпох. Речь, разумеется, не обо всей России (тут все совершенно очевидно), а только о Москве. И именно о конце эпохи нулевых в Москве, а не о литературном процессе свидетельствуют сотрудникам Гослитмузея Цветков и Файзов.

Все остановились у модного еврейского ресторана, во дворе которого играют дети. Экскурсанты не замечают детей и пытаются всмотреться в здание ресторана, представляя на его месте «Билингву». Разговоры должны вестись о литературе, но постоянно срываются в персональные биографии собравшихся (так пережившие катастрофу любят рассказывать друг другу о старой жизни). Словесность давно покинула эти стены, и разговор о ней невозможен. Прогуливаясь по подобным местам, можно говорить только об эпохе, их породившей, поскольку эпоха эта уже прошла, а словесность всегда продолжается, переживая обычно даже породившую ее цивилизацию. В отличие от эпохи, литература не может быть зафиксирована на камеру или привязана к нескольким домам или артефактам. И именно за ушедшей эпохой пришли сюда все эти люди.

На первый взгляд кажется, что у эпохи не было своего лица — так близко к нам она находится. Вычленять ее приходится по отдельным деталям. И «О.Г.И.» тут не лучше и не хуже любой другой приметы времени.

Во всех историях, которые рассказывают Файзов и Цветков, чувствуется какая-то тотальная беззаботность. Вокруг были только милые, славные люди, и они сейчас куда-то разом канули или как-то рассеялись по свету. Но тогда, в пору своего расцвета, эти славные люди вечно собирались вместе и выпивали. Иногда покупали книжки. Иногда — много выпивали. Иногда — покупали много книжек. Каких — уже и не вспомнить. Кажется, продавали Мураками, а еще «Афишу», а еще какие-то поэтические сборники. Кажется, выпив, начинали брататься или читать стихи. И сейчас читают стихи, и выпивают, и братаются, и покупают журнал «Афиша». Но делают это ответственнее, больше стали хмурить брови, чаще задают друг другу роковые вопросы: а как ты относишься к …? Или: а ты на стороне кого? И, задав вопрос, хитро, а то и с вызовом смотрят на собеседника. Нет больше беззаботности. То ли появляется она только в воспоминаниях, то ли она действительно была свойственна тому времени, когда в святом Клименте была библиотека, а на месте колокольни Заиконоспасского монастыря был простой дом.

Беззаботность. А больше ничего толком сказать и нельзя, только то, что было это время, а потом совсем вдруг кончилось. Потомки, вероятно, смогут различить больше, найдут вершины этой эпохи, определят ее точную физиономию. А нам же только и остается чувство той смутной тревоги, которую испытываешь, вдруг поняв, что пейзаж вокруг тебя незаметно изменился и что дома, дороги, сады вокруг нас так же не вечны, как и время.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320802
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325922